На этой вилле Надин поселилась не одна, а со знаменитым писателем Александром Дюма-сыном.
Красавица Нарышкина любила литературу. Французскую не меньше, чем русскую. Поэтому у её стройных ног можно было видеть Александра Дюма-отца и Виктора Гюго, Теофиля Готье и Эдмона де Гонкура... А водевили герцога де Морни, брата Наполеона III, читались в особняке Нарышкиной при закрытых дверях. Ум и вкус своей слушательницы герцог ценил не меньше, чем волнующую хрупкость её щиколоток и трогательную нежность запястий. Но больше других Надин любила Александра Дюма-сына. Его «Дама с камелиями» с таким успехом шла в парижских театрах, что букетами цветов драматург устилал ясли своей конюшни.
Дюма-сын был человеком высоких моральных принципов и по-рыцарски защищал простодушных девушек от посягательств парижских бонвиванов. Тем удивительнее было, что он поселился на вилле замужней Нарышкиной. Адюльтер, столь презираемый писателем, длился в его личной жизни долгие годы.
В 1858 г. вышла пьеса Дюма-сына «Внебрачный сын», а через два года у него с Надин родилась дочь - внебрачная... Колетта, как называли её дома, была третьей дочерью Надин. Вторая девочка, Луиза, была рождена тоже вне брака и тоже от писателя, только русского - Александра Сухово-Кобылина. И только старшая, Ольга, по праву носила фамилию законного мужа - Нарышкина.
Наденьку выдали замуж за немолодого вельможу Александра Григорьевича из знатного рода Нарышкиных, когда ей исполнилось двадцать. Через год у супругов родилась Ольга. Но её маме было скучно коротать вечера у колыбельки, когда в московских усадьбах шумели балы.
Страстная книголюбка
Наденька дивно пела звенящим сопрано. Успешно вистовала, и считалось безрассудством садиться с ней за ломберный столик, не имея нескольких десятков рублей. Остроты и колкости, отпускаемые ею в адрес светских львов и львиц, передавались из уст в уста по московским салонам. А начитанность не имела границ: она так любила литературу, что Пушкин на том свете мог горько сожалеть о преждевременной дуэли с Дантесом, из-за которой ему не довелось поволочиться за ослепительной красавицей. Она любила Гоголя и Некрасова, Бенедиктова и Кукольника, но более всех - драматурга Сухово-Кобылина.
Он слыл первым московским донжуаном и, оправдывая это звание, привёз в Россию из Парижа голубоглазую модистку Луизу Симон-Дюманш. Говорят, устроил её неподалёку от дома генерал-губернатора на Тверской, 13 ➊. Потом переселил красотку поближе к себе - в Брюсов пер., 21 ➋, где сам снимал квартиру. Затем, возможно, охладев к пассии, переехал сам на Страстной бул., 9 ➌ (дом снесли в 1997 г.).
За восемь лет роман с француженкой несколько притушил накал страстей. Потому известный всей Москве «ходок», не смущаясь, пользовался обширным спросом как девиц, так и замужних дам. О Нарышкиной, сохранившей после рождения дочери свою легендарную красоту, Сухово-Кобылин тоже не забывал, из-за чего между двумя красавицами полыхала огненная вражда. И вот однажды в канаве, окаймлявшей Ходынское поле ➍, нашли труп Луизы с перерезанным горлом и сломанными рёбрами. Её подёрнутые смертным туманом голубые глаза были недвижно устремлены в равнодушное московское небо.
Газеты Белокаменной наперебой перечисляли версии убийства: в нём виновны то ли крепостные, с которыми парижанка обращалась грубо, то ли ограбившая госпожу горничная, то ли кто-то из слуг, приставленных к Луизе по распоряжению Сухово-Кобылина.
По мнению одного из светских хроникёров, внезапно придя в дом писателя и застав здесь Надин, Луиза стала её оскорблять. Впав в ярость, Сухово-Кобылин запустил во француженку первым попавшимся под руку предметом. Им оказался канделябр, удар которого пришёлся в висок.
Молодой писатель Лев Толстой откликнулся на происшествие в печати и упомянул найденное полицией при аресте Сухово-Кобылина письмо к нему Н. Нарышкиной, содержавшее упрёки и угрозы в адрес разлучницы. Выходит, убийцы могли быть наняты «принцессой московских салонов»? Однако Сухово-Кобылин имел алиби: в ночь убийства его видели в особняке Нарышкиных (ул. Солянка, 14 ➎), где проживала Наденька.
Тем не менее он был взят под стражу и лишь благодаря высоким связям избежал каторги.
Ревнивая госпожа Дюма
Сухово-Кобылин уехал во Францию, где ещё дважды женился. Каждая жена прожила менее года, скоропостижно скончавшись от чахотки, - такие вот фатальные совпадения. А то, что медленное отравление организма малыми дозами мышьяка или сурьмы внешне совпадает с симптомами чахотки (туберкулёза), несведущий в химии Александр Васильевич мог и не знать. Во всяком случае, никто ему обвинений в отравлении жён не предъявил. А Наденька, несмотря на данную ею подписку о невыезде, умчалась «для поправления нарушенного суровым российским климатом здоровья» в Париж с дочерью Ольгой и семейными драгоценностями - не только Кноррингов, но и Нарышкиных.
В эмиграции она вела привычный светский образ жизни, покоряя теперь уже обитателей парижских салонов грацией, изяществом манер, остроумием и славянской страстностью, от которой у потомков галлов распалялось воображение.
Оставаясь знатоком французских писателей, Надин, как бабочка-капустница, порхала по самым ярким цветам французской литературы, сея в писательском цехе ревность, зависть и раздор. И лишь рождение последней дочери, Жаннины, отцовство которой злые языки приписывали едва ли не всему справочнику союза писателей Франции, если не остудило огненный пыл Надин, то перевело его «на противоположную сторону». После смерти Нарышкина она вышла замуж за Дюма и стала ревновать мужа... к поклонницам. Темперамент светской львицы привёл её к помрачению ума, каковым были отмечены последние годы её авантюрной жизни.
Автор благодарит за помощь профессора А. К. Нарышкина.
