Только в одной России по его фамилии названо 33 объекта. Среди них города, сёла, улицы и даже одна железнодорожная платформа.
Родился Иван Владимирович Мичурин в 1855 г., а спустя 7 лет другой дворянский Иван, только Сергеевич, выпустит в свет свой знаменитый роман, который до сих пор изучают в школах, - «Отцы и дети». Казалось бы, где имение, а где наводнение? Как соотносятся литератор и селекционер? Сам по себе Тургенев, конечно же, к Мичурину отношения не имеет никакого. А вот его герой, нигилист Базаров, - самое прямое. Пусть не фруктовый фанатик, но тоже естествоиспытатель. А главное, какое сходство в мыслях! «Природа не храм, а мастерская, а человек в ней - работник», «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их - вот наша задача». Первое из этих высказываний принадлежит юному нигилисту, который цинично резал лягушек, второе - умудрённому почтенному учёному, который выводил новые сорта плодовых растений.
Опасный нигилист
Разумеется, Базаров считался человеком «подлого», как тогда говорили, происхождения: «Мой дед землю пахал». Предки Мичурина были породовитее. И дед его, и прадед, кстати, тоже Иваны, участвовали в Отечественной войне 1812 г. как офицеры, пусть и невысоких званий. Другое дело, что своему потомку толком оставить ничего не могли, и Иван Владимирович был вынужден учиться на медные деньги. Сначала дома, потом - в уездном училище, потом - снова дома, где отец готовил его по гимназическим программам к поступлению аж в Петербургский лицей. Но светила ему лишь Рязанская губернская гимназия, да и оттуда Мичурин с треском вылетел. Официальная формулировка - «за непочтительность к начальству». Будущая мировая знаменитость, повстречав на улице директора гимназии Оранского, «из-за сильного мороза и болезни уха не успел снять перед ним шапки» - этакий, понимаете ли, вольнодумец и нигилист! Определившись после конфуза с гимназией на должность конторщика железнодорожной станции г. Козлова по Рязано-Уральской дороге, Мичурин снова проявил норов. Всего за два года он сумел выслужиться до помощника начальника станции - должность по тем временам немалая. Но с ней пришлось попрощаться - за «едкие насмешки» над начальником станции Эверлингом.
«Едких насмешек» удостоилось и общество. Где это видано, чтоб дворянин, пусть и небогатый, женился на дочери рабочего винокуренного завода? А он женился. И, чтобы хоть как-то содержать семью, занялся ремонтом часов и различных приборов.
Колдовство и кощунство
Однако фамильная тяга к садоводству дала о себе знать. И наш герой, арендовав за трёшку в месяц участок всего-навсего в пять соток, приступил к селекции. Тут уж слава о местном «колдуне» разнеслась далеко. Праправнук Мичурина, Александр Курсаков, рассказывал любопытные вещи о своём предке. Дескать, тот мог зайти в любой двор, и даже самые лютые сторожевые псы в его присутствии поджимали хвост. Птицы садились без опаски ему на плечи и шляпу, доверчиво клевали с ладони зерно. Иной раз, заметив, что привитое растение чахнет и погибает, мог говорить с ним чуть ли не по полдня, и саженец возвращался к жизни. Кроме того, знал множество трав, готовил из них отвары и мази, наложением рук мог исцелять мигрень, почечные колики и фурункулёз… В общем, лет за триста до просвещённого XIX столетия, века пара и «елестричества», Ивану Владимировичу не миновать бы застенка и дыбы.
Призрак застенка или как минимум церковного покаяния за «богомерзкое надругательство над божьими творениями» маячил перед учёным почти до самой революции. Так, летом 1912 г. Мичурина посетил знаменитый по местным меркам проповедник, протопоп Христофор Потапьев. Требуя от Ивана Владимировича прекращения опытов по скрещиванию растений и выведению новых видов, протопоп изрёк: «Твои штудии отрицательно действуют на религиозно-нравственные помыслы православных! Ты превратил сад, этот вертоград божий, в дом терпимости!» В те времена, когда была ещё свежа память об отлучении Толстого от церкви, подобные обвинения считались нешуточными. «Вся дорога моя до революции была выстлана осмеянием, пренебрежением, забвением, - вспоминал Мичурин. - До революции мой слух всегда оскорблялся невежественным суждением о ненужности моих работ, о том, что все мои работы - это «затеи», «чепуха». Чиновники из департамента кричали на меня: «Не сметь!» Казённые учёные объявляли мои гибриды «незаконнорождёнными».
И это притом что зарубежные коллеги считали Мичурина даже не первым среди равных, а просто-напросто единственным. Вот, например: «В 1898 г. всеканадский съезд фермеров, собравшийся после суровой зимы, констатировал, что все старые сорта вишен как европейского, так и американского происхождения в Канаде вымерзли, за исключением «Плодородной Мичурина» из г. Козлова (в России)», - писал канадский профессор Саундерс. Департамент земледелия США послал к русскому «чудаку» профессора Мейера с предложением либо переехать в Америку, либо хотя бы продать мичуринскую коллекцию образцов для департамента. Иван Владимирович отказался. Почему? Ведь та самая «Россия, которую мы потеряли» довела шестидесятилетнего учёного с мировым именем почти до нищеты: «Годы ушли и силы истощены, крайне обидно проработать столько лет для общей пользы человека и на старости не иметь для себя никакого обеспечения».
Странно, но спасла учёного именно революция. Идейный последователь нигилистов Мичурин наконец-то смог спокойно и плодотворно работать. Думается, что дебаты по поводу нужности или ненужности революции Иван Владимирович мог бы встретить спокойным базаровским: «Это всё романтизм, чепуха, гниль, художество. Пойдём лучше смотреть жука».
