Им действительно приходилось тяжело. А как может быть по-другому, если каждый день мог оказаться последним. А тебе всего 18 или 19 лет.
Зое Ниловне Поповой почти 90 лет. Она прошла Украину, Польшу, Венгрию, Австрию. Там, на войне, и мужа встретила. Их осталось наперечёт - тех, кто прошёл этот ужас и кому мы - каждый из нас - сегодня обязаны жизнью. Но когда она вспоминает войну, то не бои, а редкие минуты, когда можно было вздохнуть…
* * *
- Как началась война? Конечно, помню! Я в тот год как раз окончила 10 классов. Мы же тогда все комсомольцы были. Идейные. Искренне совершенно рвались в бой. И когда объявили, что фашисты на нас напали, все мальчишки решили в военкомат идти - Родину защищать. Мы тогда жили в Шебекино, это почти на границе с Украиной, Белгородская область. Рядом с нами был Будённовский сахарный завод. Вот при этом сахарном заводе и была школа-десятилетка - в 9 км от нашего села.
Тогда, в начале войны, немцы до Белгорода дошли и там надолго остановились. Когда они наступали, мы эвакуироваться собрались. Котомки себе сделали - рюкзаков же не было. И пошли. Мы уже прилично от села отошли, когда вдруг увидели, что над ним огромное зарево поднялось. Брат тогда меня чуть не с боем назад отправил: иди домой, мать там одна осталась. И мы с подружкой вернулись.
Село наше, к счастью, не сгорело. Во время боёв нейтральным оставалось. Зона эта насквозь простреливалась. Может, поэтому немцы к нам в село на постой не пришли. А когда Советская армия в наступление пошла, нас всех мобилизовали на рытьё окопов. Руководили нами солдаты, которых списали с фронта. Стоит он над тобой и наблюдает, пока ты дневную норму не выроешь. Норма какая? Ширина окопа - 70 см, глубина - мужчине по грудь. Покопали мы так с подружкой землю мёрзлую и решили: уж лучше на фронт. И пошли в военкомат заявление подавать. А окопы эти так войскам и не пригодились - бои стороной прошли.
* * *
На фронт я в начале 1943-го попала. Папа в 1942-м погиб, брат младший - в 1943-м. Почерк у меня был хороший, поэтому меня определили на службу при штабе, а потом в канцелярию перевели. Страшно было? Конечно, страшно! Особенно когда на новое место приезжаешь и тебя назначают в патруль - всю ночь ходить по селу. А я больше всего почему-то окон боялась. Когда сидишь вечером у телефона, дежуришь, передавая донесения командиру части или начштаба, - за окном темно, окно громадное, комната освещена. И мурашки по коже: «Сейчас немец как пальнёт!»
* * *
Женщина и на войне женщиной остаётся. А мы же молодые совсем были. Покрасоваться хотелось. А условий никаких! Приходишь в село. Холод, особенно зимой, страшный. Расселяют нас. Заходишь - тётка одна, три-четыре ребёнка, мужик на фронте, хата холодная. Мы тогда шли к повару - он у нас из Чувашии был, добрый такой дядька, Семён Семёнов. Просили у него дровишек, кипятка. А если у него нет, пойдём по селу искать, может, где остатки забора остались. В хате воды нагреешь, вымоешься чуть-чуть. Нас, девчонок, мало было - почтальон, медсестра, врач, я… Человек 6-7. Жили дружно. Как мужчины к нам относились? Как к дочерям. Девчонок, которые себе вольности позволяли, могли и по попе шлёпнуть. Идёшь порой, слышишь: стоят солдаты, разговаривают, матерок пропускают. Но при нас - никогда! У меня комсомольское задание было - раз в неделю ходила к шофёрам газеты им читать.
* * *
И смешное было, а как же. Обмундирование-то нам выдавали - слёзы. Не сапоги, а огромные кирзовые ботинки с кожаными шнурками. Расселились мы как-то по избам, поставили обувь сушить, печь натопили, помылись… И спать улеглись. Спали на соломе на полу. Но крепко - не разбудишь! Молодые же были. А у нас в части был мальчишка-солдат из Харькова. Хулиганистый! Он дождался, когда мы уснём, зашёл и шнурки на наших ботинках в один узел связал. Часть наша тогда остановилась недалеко от железнодорожной станции, где стоял состав, полный снарядов. И этот поезд немцы бомбить начали. Такой грохот стоял, такое зарево! Ночь, все, в чём были, из изб повыскакивали. А мы не можем - ботинки-то связаны, босиком на снег не выскочишь. Мы ботинки каждая на себя тянем, ещё больше всё запутываем. Примчался начштаба, злющий, и видит: мы на полу сидим и ревём.
* * *
А один раз накануне 23 февраля - уже под Кировоградом стояли - мы решили красоту навести. Там мост через реку был длиннющий. Кто-то проведал, что на той стороне парикмахерская есть. И мы тайком туда сбежали. Думали, быстро обернёмся, никто не узнает. А как тогда волосы завивали? Горит примус, на примусе греют гвоздь и на него волосы накручивают (половину сожгут, но что-то останется). Долгая история оказалась. Пошли домой с завивкой, довольные. А на мосту часовые стоят. Видят, что девчонки идут, решили пошутить: не пускают нас обратно - и всё! В результате опоздали, вызвали нас к командиру части. Перепугались мы до смерти. Стоим по стойке смирно, не дышим. Он на нас посмотрел: «Ну, что вы там себе накрутили?» Я косынку развязываю, пальцы дрожат, узел запутался… Ножницы схватила, разрезала. Отправили нас в сарай - в наказание. Мы там сидим, плачем. Но на следующий день освободили - праздник всё-таки.
* * *
Я отвечала за документы. Хранили их в длинных зелёных ящиках. Целую машину ящиков этих наложат, сверху - брезент. А поверх брезента - я. И сидишь там, как кукушка, в штаб едешь. Зимы были морозные. Я так замерзала, что с машины меня снимали. Идёшь будто не своими ногами, а на палках.
* * *
Помню, как немцев пленных вели. Сколько их было!.. На полкилометра колонна растянулась. Оборванные. А сперва-то обмундирование у них хорошее - рюкзаки, куртки. Мы когда границу Молдавии переходили, вышел приказ Сталина - пленных не трогать. Ведь мужики письма-то из дома получали, знали, что там немцы натворили. Голыми руками были готовы разорвать. Но приказа не ослушались.
Приказов тогда боялись. В каждой части был офицер-смершевец. И у нас такой был. Худенький. Всё ходил, высматривал. На испуг брал. Все его сторонились. А он ко мне прицепился. У меня был альбом девичий, где каждая подруга должна была тебе что-нибудь написать: стихотворение или пожелание какое. Я его со школы с собой таскала. Так он перерыл все мои вещи, нашёл тетрадь. Вызывает меня, машет ею и кричит, что в этой тетради я сведения секретные зашифровала. Я перепугалась, но меня выручил начштаба Боженко - он пожилой был, умный. Особиста отругал - чтобы не цеплял людей напрасно. А тетрадь эту он мне так и не вернул…
