«Первый день войны был на удивление спокойным». Муза Бурлакова, журналист и режиссёр социального театра «Доверие», Петербург
Когда началась война, мне было шесть лет. Родители отдыхали на юге, а мы с бабушкой и старшим братом – на даче. 22-го июня стояла отличная погода, обычный летний день. Вдруг у оврага недалеко от дачи появились красноармейцы. Они стали копать землю. Солдаты раскопали странный слой, там была разноцветная глина: синяя, зелёная, жёлтая. Нам, детям, было очень интересно. Мы путались под ногами у красноармейцев. От них мы и узнали, что началась война, ведь на даче не было ни радио, ни киоска с газетами.
В тот же день на дачу приехала мама, забрала нас в город. В Ленинграде уже начиналась суматоха. Люди бегали по улицам и пытались запасаться продуктами. В сквере у памятника Горькому стояла тележка с газировкой. К ней выстроилась длинная очередь – люди изнывали от жары. Мимо тележки проходил строй военных: они с вожделением смотрели на эту газировку с сиропами. Народ сразу расступился и пропустил их без очереди.
Паники и ужаса у нас не было. Из книг у меня было представление о войне. Я понимала, что можно погибнуть, но страха не ощущала. Телевизора ведь тоже не было.
Вечером в дверь квартиры постучалась бригада по сбору цветного металла для нужд армии. Бабушка отдала им большой таз для варенья. Я тоже очень хотела помочь красноармейцам и притащила старинную семейную реликвию – бронзовый подсвечник.
Если первый день войны был относительно спокойным, то потом всё стало развиваться очень быстро – обстрелы, бомбёжки, блокада. Я до сих пор вздрагиваю, когда слышу звук нереактивного мотора – а вдруг летит вражеский самолёт?
«Кружок естествоиспытателей в первые дни войны приняли за диверсантов». Людмила Кузьмичёва, пенсионер, Нижний Новгород
В июне 1941 года мне было всего 19 лет, и начало войны я… пропустила. Я училась в Московском институте геодезии, съёмки и картографии, но заболела брюшным тифом, ушла в академический отпуск и вернулась в родной город. Случилось так, что в те дни в Горьком сформировали экспедицию из восьми молодых людей, которые должны были исследовать верховья малых рек области – Кезы, Линды и Керженца. Возглавить эту экспедицию предложили мне.
Было тепло, солнечно. 22 июня рано утром мальчики поймали рыбу и сварили вкусную уху. Помню, мы начали копать и сразу же нашли предметы неандертальского быта. Ещё спорили, скребок это или просто кремень. Никакой связи с городом у нас не было.
В таком счастливом неведении прожили три дня, пока не закончились продукты. Пришлось искать по карте ближайший населённый пункт и идти туда за продовольствием.
Заходим в село: неестественная тишина. Ни людей, ни животных. Даже петухи молчат.
Навстречу естествоиспытателям вышла деревенская женщина. Оглядела недоверчиво: «Вы кто такие?».
«Мы из научной экспедиции, – отвечаем. – Нам бы председателя вашего повидать».
«А нет никого, – недружелюбно буркнула женщина. – Вечером приедет начальство – разберётся. А вы пока от жары передохните в амбаре: там прохладно».
Зашли в амбар и вдруг с удивлением услышали за спинами лязг щеколды. Бросились к запертой двери и стали колотить в неё кулаками.
«Сидите тихо, диверсанты, – говорит хозяйка. – А то думали, что мы вас не узнаем. Какая-такая экспедиция, когда в стране такое горе?»
Так и просидели до вечера взаперти, голодные, в недоумении, какие могут быть диверсанты в семёновской глухомани.
Только вечером, когда приехал председатель колхоза с милиционером, мы узнали, что идёт война, и у нас волею судьбы получилось на три мирных дня больше. Вернулись в Горький, а там наших парней уже ждали повестки.
«Я думал, Гитлер – это название какого-то чудовищного оружия». Эдуард Меньков, военнослужащий в отставке, Краснодар
Когда началась война, я был шестилетним мальчиком. В июле должно было исполниться семь. А в сентябре мама, как и все, планировала вести меня в первый класс.
Тот летний день – 22 июня – я очень хорошо помню. Наверно, потому что он был долгожданным – я собирался опробовать новый двухколёсный велосипед, папин подарок. Я собирался на улицу, как обычно. Думал – сейчас похвастаю своим железным конём перед дворовыми мальчишками. Весь такой восторженный, неугомонный бегу! Но в коридоре я заметил шепчущихся родителей. Мама почему-то закрывала лицо руками, её плечи вздрагивали. Я понял, что она плачет. Где-то в глубине коридора я слышал мужские голоса: «Что делать, пойдём на фронт. Кто, если не мы?», – говорил один. «Бедная Лида, как она будет без меня с тремя-то малышами!» – отвечал другой. Их голоса тоже дрожали. Все пытались говорить спокойно, как будто вселяя друг в друга веру. Мама мне сказала, что сегодня началась война. Но я плохо представлял, что значит это слово. Я думал, Гитлер – это название какого-то чудовищного оружия, которого все боятся. Оказалось, это был просто человек.
Мы проводили отца, до сих пор помню, как горько плакала мама. Потом нас в срочном порядке эвакуировали в Астрахань: в квартиры тех, кто имел так называемую «излишенку», лишние квадратные метры по меркам государства. Помню, мама таскала меня с собой на работу – она сортировала одежду, которая прибывала с фронта. Неприятное зрелище – эшелоны гимнастёрок, пробитых пулями, телогреек в пятнах крови. Эта одежда шла на переработку – чистку, штопанье и снова её отправляли на фронт».
На велосипеде я в тот день так и не покатался. И вообще больше не покатался: не было ни времени, ни возможностей. Когда наступил мир, и папа вернулся с войны, я из него уже вырос.
«Всю ночь сушили сухари для соседей». Анна Колосок, пенсионерка, село Неженка Оренбургской области
О войне мы узнали 22 июня ближе к вечеру. Мама с работы бежит, кричит: «Ребятишки, ребятишки, война!». Что было в деревне… даже сейчас мурашки по телу бегут. Мне было почти 11 лет, я уже тогда маме помогала: за курами колхозными смотрела. Мужчины как раз на покосе были, их сразу с полей забирали, прямо вместе с лошадьми. Все местные жители очень быстро около сельсовета собирались. Женщины многие в обмороки падали, рыдали. Мы до полуночи стояли около сельсовета с другими детьми, а потом нас разогнали, сказали, нельзя там находиться.
У меня-то отца не было, он умер, когда мне ещё год не исполнился, но мать всё равно всю ночь сушила сухари в дорогу, для соседей.
В фильмах показывают, что в ночь с 21 на 22 июня выпускные были, у нас нет. Да и вообще, окончание школы особо не праздновали, в нашем селе только большой костёр разводили и веселились около него, прыгали, танцевали, пели.
У моей подружки в первые дни отца забрали на фронт, мы с ребятами его проводили и идём домой, ревём, жалко же! А вечером сидим около дома, смотрим: он обратно едет, близорукий был, его отпустили, слава Богу. Вот он и остался: один мужчина на всю улицу.
Работы стало очень много, старались себя подбадривать: ходили с песнями, танцевали под гармошку, балалайку, а когда не было, так просто ложкой по алюминиевому блюду стучали. Вечером собирались у окошка, слушали, какие новости по радио передают.
Не люблю те года вспоминать, не дай Бог, когда-нибудь вам в такие времена жить. Да больно-то ничего и не запомнила, тёмная была. Это сейчас дети умные, а тогда нам и не надо было.
А вот как война кончилась, я уже хорошо помню! Мама на базар уехала, а мы все на хозяйстве остались. Но она быстро вернулась, да с трёхлитровой корчагой сметаны, на стол поставила, всем ложки раздала, и сама вся в слезах за стол села.
«Никто не сомневался в быстрой победе». Ильтазар Алеев, пенсионер, Казань
В первые дни войны Великая Отечественная не воспринималась как что-то страшное. Известие о немецком вторжении застало меня на вокзале. Мне тогда было 14 лет. Жили мы с семьёй в Петропавловске. Меня включили в областную команду, которая 22 июня должна была ехать в Алма-Ату на республиканские оборонно-физкультурные соревнования. Поезд отправлялся днём, но мы прибыли на вокзал за два часа: все такие радостные, молодые, позитивные. Проводить нас пришёл мой отец, и он первым сообщил мне, что началась война.
Несмотря на известие, команда спортсменов отправилась на соревнования. Поскольку Трансказахстанской железной дороги тогда не было, поезд пять дней ехал через Омск, Новосибирск, Барнаул.
В пути никто не сомневался в быстрой победе советских войск. «Мы уже слышали о сражениях на озере Хасан, у реки Халхин-гол, о советско-финской войне. Во всех этих боевых действиях мы победили. В дороге пели песню из кинофильма «Если завтра война»: «И на вражьей земле мы врага разгромим, малой кровью, могучим ударом!». У нас не было паники.
О серьёзности военного положения узнали только в Алма-Ате, когда нам объявили, что соревнования отменены. Обратный пятидневный путь полностью изменил настроения. По радио мы слышали одну и ту же трафаретную фразу: «После тяжёлых ожесточённых боёв наши войска оставили и такой-то город». Мы с ребятами смотрели на карту и видели, каким будет следующий завоёванный немцами населённый пункт.
«Как будто вороньё летит в глаза». Александр Китаев, пенсионер, Самара
Когда началась война, мне только исполнилось 18 лет, призвали в армию, 22 июня я ехал в эшелоне в учебную часть. Даже не знал, куда нас везут. Мы ехали через Украину, настоящее путешествие для мальчуганов, которые дальше своего городка ничего не видели. Леса, поля, всё казалось таким красивым и в то же время не родным. И вот, удивительный город Полтава! Везде цветы, девушки в венках встречают нас, как на картинках книг! Мы не могли наглядеться на эту красоту. Наш эшелон остановился в цветущем городе. Только мы выбежали посмотреть на красоту, как всё и началось».
Неожиданно мой друг услышал шум, тут все обернулись на эшелон. Запрыгнули на вагон, чтобы посмотреть, откуда шум, и очередь пуль понеслась на нас сверху. Такой грохот начался, темнота, дым. Кровь, мальчишки из родной деревни просто падали мне на руки. Я не знал, как им помочь.
Зазвучали сирены, в громкоговоритель стали объявлять о начале войны. Мы не верили, не понимали ничего. Был обстрел, пришлось биться за выживание, хотя оружие мы до этого в руках практически не держали.
Это страшно. Такое ощущение, что вороньё летит в глаза. Многие там и остались, погибли в первый же день войны.
Не могу это вспоминать, вы не представляете, что я пережил. Но Бог дал вам этого не видеть. Но в тыл я бы в жизни не пошёл. Я рад, что воевал и всё знаю, что такое – жизнь, и радуюсь даже тому, что вы улыбаетесь. Мы вам подарили новую жизнь, пусть нас не видит правительство, нам недолго осталось, но что вы живёте мирно, это радость и честь для нас.
«Папа сказал, надо выжить». Надежда Полуаршинова, Ветеран труда, Омск
В июне 41-го мне исполнилось 12 лет. Наша семья – 9 человек, не особо большая по меркам тех времён, жила в селе. Лето же было – стояло такое хорошее тёплое утро. Мы в амбаре спали летом всегда – на сене – и нам веселей, и маме мороки в доме меньше. Вот и тогда только проснулись ещё, вышли на улицу. А потом услышали вой. До сих пор помню утро 22 июня – время громкого и очень почему-то дружного плача.
В маленькую деревню – всего 36 дворов – прискакал вестовой уже около полудня. До ближайшего телефона было больше 12 километров, и сообщить новость можно было только лично. Он влетел в село – и к конторе – там и управление, и школа в одном здании были. У вестового в руках был какой-то маленький тёмный флажок – не наше знамя, а именно короткий флаг тёмный. Он громко кричал: «Война, война началась!» – и передал председателю талон – по этому талону всех должны были на фронт отправить, кого полагалось.
Тогда как было – каждый парень призывного возраста должен был по первому же слову разом быть готов выступить и добраться до фронта – и одежда, и еда – всё при тебе должно быть, никто тебя по дороге не обеспечит.
Тот самый вой, перепугавший нас, детей, был оттого, что из большинства семей забирали сыновей и отцов. А детей везде много, все остались на женщинах.
Мой отец, 50-летний Михаил Михайлович, в тот же день не уехал. Он считался мастеровым – был пимокатом (пимы – местное название валенок – прим. ред.), его забрали в город позже – обеспечивать нужды фронта. А тогда он зашёл в дом и очень медленно опустился на лавку. Мы смотрели на него во все глаза. А он только охнул и сказал: «Ну что. Готовиться надо. Выжить надо». В тот же день мужчины, парни молодые и многие девушки уже отправились на телегах в Тюкалу, а оттуда в обозах уезжали в город, чтобы отправиться на фронт.
Уже в три – четыре часа дня все уехали, кто должен был. Остальные – кого в город вызвали – собирались по домам. Тихо стало очень.
