Триумф дилетанта. Римский-Корсаков задал формат мировой музыки XX века

Последствия были другими — навсегда остановилось сердце композитора Николая Римского-Корсакова.

Врачи говорят, что движение грозового фронта действительно иной раз может спровоцировать у сердечников очередной приступ, а то и инфаркт. В случае с Римским-Корсаковым она стала той самой соломинкой, что переламывает хребет верблюду. Приступ был не первым — за три дня до смерти композитор узнал, что его опера «Золотой петушок» окончательно запрещена к постановке по соображениям цензуры.

Двумя годами ранее критик Владимир Стасов отметил: «Римский-Корсаков пользуется громадною репутациею не только в Западной Европе, но даже и у нас, в своём отечестве». Это вот «даже», выражающее крайнюю степень удивления, дорогого стоит.

Расклад в самом деле поражает. Римский-Корсаков написал 15 опер — больше, чем любой другой отечест­венный композитор. Его перу принадлежит первая в истории русской музыки симфония. За 37 лет работы в Петербургской консерватории он воспитал более 200 музыкантов. То есть, по сути, задал направление развитию мировой музыки на века вперёд. Что станет особенно очевидным, если вспомнить имена хотя бы трёх его учеников — Сергей Прокофьев, Игорь Стравинский, Михаил Гнесин. Более того — без участия Римского-Корсакова могли бы не состояться такие шедевры русской оперы, как «Борис Годунов» и «Хованщина» Мусоргского, а также «Князь Игорь» Бородина. Вот что пишет по этому поводу современник композитора, музыковед Леонид Сабанеев: «Именно корсаковские редакции вдохновили Шаляпина на создание образа Бориса... Не будь редакции Римского-Корсакова, то вообще бы никакой „Хованщины“ не было... Только после трудов Римского „Князь Игорь“ стал оперой, а не оставшимся манускриптом... Лишь благодаря ему эти музыкальные произведения обошли все сцены мира».

«Пьяные пляски»

Всех этих заслуг едва хватило на жиденькое «удостоился признания даже в своём отечестве». Да и то уже ближе к концу жизни. Обычно же критики награждали Римского-Корсакова пинками с каким-то особенным остервенением. Вот Феофил Толстой: «Его произведения представляют собой что-то чудовищное, какую-то оргию звуков, не подчиняющуюся ни принятым формам, ни правилам гармонии». Вот критик Александр Серов: «У Римского-Корсакова решительно нет никакой заботы о мысли, руководящей музыкальным творчест­вом. Были бы звуки, а то и звучки малые, тут и дело с концом...» Вот музыковед и профессор консерватории Александр Фаминцын: «Хочется отвернуться от всех этих песен и плясок пьяных мужиков, от трепаков, от всей банальной простонародности, которой пропитан Корсаков... Напрасно многие воображают, что мы имеем уже инструментальную музыку — везде в „Садко“ проглядывает дилетантизм».

Напор был настолько силён, что тихий и скромный Римский-Корсаков ему почти поддался. Или, во всяком случае, сделал вид. На претензии об отсутствии мысли кротко отвечал: «От долгих размышлений в голове что-то заворачивается и потом очень нехорошее состояние бывает».

По поводу дилетантизма никаких споров и быть не могло. Формально Николай Андреевич долгое время оставался как раз им. «В композиторском кружке меня считали талантом, но плохим пианистом, милым и недалёким офицериком. Между родными и знакомыми семейст­ва я был офицер, знаток серьёзной музыки, между прочим что-то сочиняющий».

Семейство Римских-Корсаковых было настоящей «кузницей кадров» Военно-морского флота империи на протяжении двух веков кряду. Около 20 отличных морских офицеров немаленького калибра, два вице-адмирала, четыре директора Морского корпуса... Да что там далеко ходить — в директорах этого почтенного заведения при жизни нашего героя были его родной дядя, вице-адмирал Николай Петрович, и его старший брат, контр-адмирал Воин Андреевич.

Словом, судьбой его был флот. Тот самый Морской корпус, потом — служба на клипере «Алмаз», экспедиция к берегам Америки, угроза Англии, поддерж­ка северных штатов в тамошней Гражданской войне, по итогам похода — первое офицерское звание мичмана...

Цвет, звук, интуиция

Но вот какие письма пишет из этого плавания гардемарин «Корсинька»: «В Немецком море небо серого, грязного, мутного цвета, качает так сильно, что едва на ногах стоишь. Я всё думаю — как бы мне с B-dur финалом справиться. Как бы мне его во сне увидеть?»

Прекрасно видно, что служба как таковая для Римского-Корсакова явно не на первых местах. Её властно вытесняет настоящее призвание — музыка. Но внимательный взгляд увидит ещё кое-что. Впечатления от Балтики — сила, свинцовая серость и мгла — как-то соотносятся с музыкой.

Уже потом станет ясно, что для Римского-Корсакова была характерна хроместезия. «Цветной слух», когда музыкальной тональности соответствует определённое цветовое сочетание. Так вот — тональность и звук B-dur, то есть си-бемоль мажор, Николай Андреевич видел так: «Несколько тёмный. Сильный». Та самая Балтика времён клипера «Алмаз».

«Полный дилетант». «Самоучка». «Вместо знаний — одна интуиция». Всё это сыпалось на Римского-Корсакова регулярно и помногу. Но странным образом становилось сильными сторонами композитора.

«Не надо подготовки, надо сочинять, творить и учиться на собственном творчестве». И — триумф «Садко», «Снегурочки», «Сказания о граде Китеже». А вдобавок — признание крупнейшего композитора Европы Отторино Респиги: «Мы все учились у русских. Прежде всего у Римского-Корсакова». Что же до интуиции, то и она не подводила его никогда и ни в чём. Правда, к политике он тоже подходил с музыкальной меркой. Но зато как точно! В разгар русской революции 1905-1907 гг. Римский-Корсаков пишет: «Думается, что канитель ещё долго протянется. Пусть лучше длинное crescendo (постепенное увеличение силы звука) приведёт к хорошему фортиссимо (максимальная сила)... Потом, конечно, что-то будет, и впереди предстоит Смута...»