«Свобода - это в том числе и ограничения, хотя бы внутренние. А они возникают, только если человек обладает каким-то уровнем культуры», - считает режиссёр Сергей Урсуляк.
Дошли до абсурда...
«АиФ»: - Сергей Владимирович, одной из ключевых тем романа «Жизнь и судьба» являются отношения государства и человека. С того периода истории, о котором рассказывает Гроссман, прошло уже более 70 лет. Как вы считаете, за это время отношения госмашины и рядовых граждан изменились?
| Досье | |
|---|---|
| Сергей Урсуляк родился в 1958 г. в Хабаровске. В 1979 г. окончил Театральное училище им. Щукина, до 1991 г. служил в театре «Сатирикон». В 1993 г. получил диплом Высших курсов режиссёров и сценаристов. Снял фильмы «Сочинение ко Дню Победы», «Ликвидация», «Исаев» и др. | |
С.У.: - В своей основе эти взаимоотношения остались теми же, что и 70, и 100 лет назад. Человек существует для государства, а не наоборот. Сохранять и проявлять внутреннюю независимость сегодня так же тяжело, как и в советский период истории. Просто последствия сейчас мягче, но сам принцип остался прежним. Изменится ли когда-нибудь у нас эта ситуация? Думаю, что никогда. При таких территориях, как у нас, власть всегда вынуждена быть жёстче, чем хотелось бы. К сожалению, наше государство никогда не сможет быть толерантным, мягким и интеллигентным по отношению к своим гражданам. Опять же, есть так называемые традиции - мы ментально привыкли, что власть находится в сильных руках.
«АиФ»: - Но есть и другая традиция - «русского бунта»…
С.У.: - И это верно. Народ долго терпит и в один миг взрывается. Это какая-то странная и ужасно несправедливая судьба нашей страны. И вырваться из этого фатального круга у нас никак не получается. Мы не можем ни одну формацию построить и довести до ума - ни монархию, ни социализм, ни демократию. Мы либо бросаем всё на полпути и разрушаем, либо начинаем всё перекраивать. Думаю, у нас, как в Китае и Индии, должна быть выработана какая-то своя, особая структура власти и государства. Кто-то говорит, что нужно разрешить экономический суверенитет регионам. Но это тоже пугает. Боюсь, если мы на какой-то период разъединимся, после не объединимся уже никогда.
Я с большой печалью смотрю на то, что происходит в стране. Наша беда ещё и в том, что мы слишком несамостоятельны, слишком ориентированы на человека, который стоит во главе государства.
«АиФ»: - Вы считаете, что это вина народа?
С.У.: - Нет, это не вина народа, это его беда. Во всём мире очень мало найдётся стран с такой зависимостью, как у нас. Доходит ведь до абсурда: заиграл президент в теннис - все бросились играть, увлёкся бадминтоном - все выбросили теннисные мячики и схватились за воланы. Ну это же бред!
Они раздражают!
«АиФ»: - Роман Гроссмана - произведение антитоталитарное. Оно в том числе и о том, что стремление человека к свободе неистребимо. А что такое свобода для русского человека? И разделяете ли вы мнение о том, что сегодня у нас формируется новая форма тоталитаризма?
С.У.: - У нас не тоталитарное, а просто недостаточно свободное государство. Но я вспоминаю периоды, когда мы были более свободны, и понимаю, что свобода - не панацея, не абсолютная величина, которая может существовать сама по себе. Свобода - это в том числе и ограничения, хотя бы внутренние. А они возникают, только если человек обладает каким-то уровнем культурного багажа. Опять же, та несвобода, о которой мы говорим сегодня, во многом исходит даже не от государства. Многие несвободны от того, что всё время боятся что-то потерять, например работу. Условно говоря, скажем, человек, работающий на ТВ, рассуждает так: «Я могу пропустить в эфир такую-то информацию, и, может быть, мне за это ничего не будет. Ну а вдруг будет… Лучше не рисковать!»
«АиФ»: - Я так понимаю, это пережитки советского прошлого?
С.У.: - В том-то и дело, что не совсем! В начале 90-х мы безбоязненно говорили то, что думали. Людям было нечего терять, и, соответственно, они чувствовали себя свободными. Но я ещё раз подчеркну, свобода - это и ответственность, внутренние ограничения. Я не позволю себе произнести какие-то вещи не потому, что это запрещено, а потому, что для кого-то это может быть оскорбительно.
«АиФ»: - Вы сказали, что отношения государства и человека никак не изменились. Ну а хотя бы взаимоотношения с интеллигенцией претерпели какие-то изменения?
С.У.: - Претерпели, причём не в лучшую сторону. Несмотря ни на что, при советской власти интеллигенция очень много определяла в жизни страны, вызывала уважение. Сегодня, по моим ощущениям, ничего, кроме раздражения, по крайней мере у власти, она не вызывает. В советские годы всё-таки лучше было быть культурным, чем некультурным. Сегодня же лучше быть любым, но только не культурным. В итоге получается, что интеллигенция сейчас является самой невостребованной частью общества. Поэтому мы так мало видим интеллигентных лиц на экране, слышим умных разговоров.
С.У.: - Тем, что она периодически что-то вякает, чему-то противится, чем-то недовольна. Обратите внимание, в последние годы никакие выступления интеллигенции, никакие её открытые письма властью не воспринимаются вообще! «Мы требуем…» - говорит интеллигенция. «Ну, требуйте…» - отвечают ей. «Мы просим…» - «Ну, просите дальше…», «Мы хотим…» - «Продолжайте хотеть…» На интеллигенцию больше не смотрят как на выразителя общественных запросов. И, пока не будет политической воли, ситуация будет только ухудшаться.
Как-то я был на открытии одного фестиваля в провинции. Естественно, там собрался весь местный бомонд, всё руководство края. И вот на сцену вышел Юрий Башмет со своим альтом и что-то сыграл. В зале тишина. И в этой тишине жена одного из руководителей области говорит своему мужу: «Как же я люблю, когда цыгане на скрипках играют!» По-моему, неплохая иллюстрация сложившейся ситуации. Нет, интеллигенция продолжает оставаться совестью нации. Просто совесть перестала быть, как говорят сегодня, трендом. Совесть - она сегодня как аппендицит: если не болит - пусть будет, заболел - надо вырезать, к чёртовой матери! С совестью не очень комфортно жить. Она заставляет задавать какие-то вопросы, слушать ответы…
«АиФ»: - Вот уже 20 с небольшим лет мы живём в новой стране. По-вашему, этот период истории даёт материал для столь же масштабного, эпического произведения, как «Жизнь и судьба»?
С.У.: - Наверное, даёт. Но для того, чтобы что-то было художественно осмыслено, в обществе должны сформироваться критерии добра и зла, правды и неправды. У нас эти критерии сейчас крайне размыты. Почему современные режиссёры, писатели так часто обращаются к прошлому? Да потому, что там эти критерии были! А сегодня нет почвы, на которой может устоять здание романа, фильма и даже, как ни странно, песни. События последнего года говорят не о глупости недовольных, не об их неблагодарности, а о том, что в обществе созрела необходимость определения критериев. Протесты, митинги свидетельствуют, на мой взгляд, именно об этом. «Что-то у нас неправильно. Надо передоговориться. Надо установить правила», - вот что, как я понимаю, хотят донести до власти протестующие. Но власть предпочитает этого не слышать, делает вид, что не понимает. Так удобно, и на этом можно какое-то время продержаться. Но в том, что это путь в никуда, я убеждён!
Елена Зелинская: Критики и судьба 
Даниил Дондурей: «Думающих зрителей в стране - 13%» 
Андрей Битов: «Если нельзя поднять уровень - надо опускать плинтус» 
Дмитрий Быков: плохая литература так же вредна и опасна, как и дурная пища 
Юрий Мамлеев: Тем, кто имеет мощную духовную индивидуальность, открыто всё 
