Пётр Романов, историк:
— Как мне кажется, если бы знаменитая встреча двух императоров — Александра I и Наполеона — 25 июня (7 июля) 1807 года произошла не на плоту посреди Немана, она бы так не запомнилась. История любит яркие детали. Вспоминают же историки и сегодня тот вагон, где сначала после Первой мировой французы заставили подписать капитуляцию немцев, а потом немцы в том же вагоне, но уже во время Второй мировой заставили подписать капитуляцию французов. А потом сожгли его от греха подальше.
Вот и тут, если бы встреча прошла в каком-нибудь шатре на берегу, кто бы эту деталь запомнил, а тут плот — подчёркнуто посередине реки, чтобы не ущемить достоинство ни русского, ни французского императора. Впрочем, это формальное равноправие было лишь знаком того, что в ту пору дипломатия придавала куда большее значение форме, чем сегодня. На самом деле не было секретом, что для русских Тильзитский мир — шаг вынужденный. Наполеон шёл от победы к победе. После Аустерлица так называемая третья коалиция прекратила существование. Чуть позже Пруссия попыталась в одиночку бросить вызов Франции. И эта попытка остановить Бонапарта закончилась плачевно.
Противники корсиканца пребывали в тяжелейшей депрессии. Глава английского правительства и вдохновитель третьей коалиции Уильям Питт, не пережив новостей об итогах Аустерлицкого сражения, скончался. Если бы не скончался тогда, то наверняка умер бы от удара 21 ноября 1806 года, когда Наполеон, добив остатки прусской армии, подписал декрет о континентальной блокаде Великобритании.
Наполеон начал в своё удовольствие перекраивать Европу, и постепенно его ножницы приблизились к российской границе. Русские не раз воевали за других. Но только теперь у них появились личные мотивы, чтобы драться с Наполеоном. Не исключено, что именно поэтому на ближайших подступах к России у наполеоновских войск и обозначились первые трудности. В конце декабря 1806 года корпус Леонтия Беннигсена сумел в битве при Пултуске потеснить корпус маршала Ланна. Французы с удивлением констатировали, что русские дерутся с молчаливым ожесточением и падают на землю без единого стона. «Казалось, мы дерёмся с призраками», — удивлённо писал один из французских генералов.
Но это было лишь прологом. В феврале 1807 года в битве при Прейсиш-Эйлау русские во главе с тем же Беннигсеном выстояли уже против самого Наполеона. Более того, был момент, когда в ходе сражения лишь мужество Мюрата и его подчинённых спасло французского императора от смерти или плена — русская конница едва не захватила его. После кровопролитного сражения на поле боя остались лежать тысячи русских и французов. «Что за бойня, и без всякой пользы», — так прокомментировал исход баталии маршал Ней. Потрясён был даже привыкший ко всему Наполеон, заметивший: «Это не сражение, а резня». Под покровом темноты русские, сохраняя порядок, отошли, но сил на преследование у французов не было.
Такие признанные авторитеты в военной науке и истории, как Шлиффен и Жомини, особо выделяют именно эту баталию. Шлиффен подчёркивает: «День сражения при Прейсиш-Эйлау означает поворот в полководческой жизни Наполеона. Ряд успешных сражений на уничтожение, какими были Маренго, Ульм, Аустерлиц, Йена, более не продолжился… Прейсиш-Эйлауская операция оказалась неудавшимся ударом».
К сожалению, Беннигсен был лишь способным генералом, а Наполеон — гениальным полководцем, поэтому уже 2 июня под Фридландом, используя неудачные действия русского военачальника, император нанёс ему сокрушительное поражение. После Фридланда переговоры с французами стали неизбежными. Александр I, живший воспоминаниями об удачной битве при Прейсиш-Эйлау, всё ещё рвался в бой, но хаос, который он застал в штабе русской армии, его переубедил.
Получив предложение о мире, Наполеон тут же согласился и, разложив перед посланником русского монарха карту, разъяснил условия предстоящего соглашения. «Вот границы обеих империй, — сказал Наполеон, указав на течение Вислы, — по одну сторону должен царствовать ваш государь, а по другую сторону — я».
На плоту посреди Немана торг шёл по-крупному. В основе торга лежал главный, но неопубликованный пункт Тильзитского договора: Россия и Франция обязались помогать друг другу в любой войне. Россия, кроме всего прочего, взяла на себя обязательство способствовать тому, чтобы континентальная блокада, направленная против Англии, соблюдалась повсеместно. Наполеон стремился законопатить на европейской границе каждую щель, чтобы изолировать Лондон, а без помощи русских сделать это было просто невозможно.
В феврале 1808 года Наполеон представил на рассмотрение Александра I следующий проект: «Армия в 50 тысяч человек, наполовину русская, наполовину французская, частью, может быть, даже австрийская, направившись через Константинополь в Азию, ещё не дойдя до Евфрата, заставит дрожать Англию и поставит её на колени перед континентом. Спустя месяц после нашего соглашения армия может быть на Босфоре. Этот удар отзовётся в Индии, и Англия подчинится». 
В письме Наполеона речь шла, по сути, о переделе мира. Можно догадаться, какую противоречивую бурю вызвало это письмо в душе у российского императора: он всё-таки был внуком Екатерины, мечтавшей о Константинополе, и сыном Павла — «покорителя Индии». Соблазн был велик, но существовали и сдерживающие факторы.
Александр I не мог не подписать Тильзитского договора, но не мог и не понимать, как на мир с Наполеоном отреагируют его собственные подданные. Ослабленная армия, жаждавшая тем не менее реванша, и политические салоны в Петербурге, заполненные местными патриотами и французскими роялистами, громко роптали. Русское купечество, издавна торговавшее с англичанами, раздражала континентальная блокада. Простой народ, уверовавший благодаря официальной пропаганде, что Наполеон — Антихрист, решивший уничтожить православие (об этом говорили в каждой церкви), получив известие о неожиданной дружбе своего монарха с «дьявольским отродьем», пребывал в горьком недоумении. Шведский посланник докладывал в Стокгольм: «Неудовольствие против императора всё возрастает, и на этот счёт говорят такие вещи, что страшно слушать». Нетрудно догадаться, на что намекал швед, всё чаще в Петербурге вспоминали убийство Павла I.
В пустой казне гулял ветер, армия нуждалась в новых рекрутах и пушках, подданные роптали, а новая война с «парижским другом» представлялась неизбежной: каждый договор, что пишется под диктовку лишь одной из сторон, недолговечен. Самое время было думать не о переделе мира, а о наведении порядка в своём собственном «маленьком хозяйстве», как часто говаривала ещё Екатерина II.
Не нравился Александру и миропорядок, предлагаемый Наполеоном. Это был путь в никуда, путь бесконечного экспансионизма. Если политических лидеров других стран не устраивала лишь новая, перекроенная Наполеоном европейская карта, то российского императора всё меньше устраивал царивший в Европе беспредел, который не обязательно должен был закончиться с уходом Бонапарта.
Самым последовательным противником Наполеона был Лондон, но мысль о новом европейском порядке родилась в Петербурге. В отличие от англичан, Александр думал не только о том, как сформировать очередную антифранцузскую коалицию, но и о том, по каким правилам должна жить послевоенная Европа. Мечта была во многом утопическая, но чистая, продиктованная Библией: после Аустерлица русский император стал набожным человеком.
Агамемноном Александра прозвали позже, но внутренне ощущать себя общеевропейским лидером он начал уже между Тильзитом (1807 г.) и Эрфуртом (1808 г.), где два императора встретились снова. Уже на этой встрече Александр демонстрировал куда больше несговорчивости, чем в Тильзите. На людях оба императора по-прежнему щедро одаривали друг друга дружескими объятиями, подарками и поцелуями. Театр двух великих актёров был рассчитан на вполне определённого зрителя. Как заметил Евгений Тарле: «Для Наполеона эти поцелуи утратили бы всю свою сладость, если бы о них не узнали австрийцы, а для Александра — если бы о них не узнали турки». Однако за ширмой, где шли переговоры, ситуация складывалась совершенно иная. И страсти здесь бушевали нешуточные.
В обмен на обязательство выступить вместе с французами, если потребуется, против Австрии Наполеон предлагал русским Галицию. Позже славянофилы будут упрекать царя, что он не воспользовался этим уникальным шансом. По их мнению, он оказался плохим внуком своей великой бабки: Александр мог получить Галицию так же легко, как Екатерина получила древние русские земли в результате раздела Польши.
Александр I предложение Наполеона, однако, отклонил. Причин тому было несколько: и этических, и экономических, и политических. Если говорить об этике, то раздел Польши Александр (вслед за отцом и вопреки аргументам Екатерины) всегда считал не успехом, а позором русской дипломатии. Если говорить об экономике, то разрыв с Англией и континентальная блокада наносили всё более ощутимый ущерб российской экономике, а потому пора было думать не о французских, а о своих собственных интересах. Наконец, следовало учитывать настроения в русской армии и позицию сильной англофильской партии в Петербурге.
Всё это и породило в конечном итоге принципиально новую внешнеполитическую задачу: постепенно и очень осторожно Россия начала дрейфовать от Парижа к Лондону. Наполеон всё ещё по инерции говорил о русско-французской коалиции, а Александр уже задумывался о своей главенствующей роли в новой коалиции, направленной против Наполеона. Чем это закончилось, мы знаем. Разрывом, войной 1812 года, сожжённой Москвой, а затем падением Парижа.
Путь от тильзитского плота до Венского конгресса, на котором подводились итоги антинаполеоновских войн, был очень сложным, но Александр I сумел его преодолеть достойно.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
