Можно сколько угодно потешаться над простым фактом, но слова Ленина о Льве Толстом прочно прописались в нашем сознании. В любом разговоре о самом масштабном русском писателе со стопроцентной вероятностью всплывут чеканные ленинские определения: «Какая глыба! Какой матёрый человечище!»
Напор и магия слов таковы, что качества писателя переносятся на человека по имени Лев Николаевич. Богатырь! И здоровье его, надо полагать, тоже богатырское.
Отчасти это подтверждается. Действительно, «порода» Толстых была крепкой. Те, кто не окончил свои дни на войне или на плахе, жили долго и плодотворно. Собственно, сам Лев Николаевич умер, как известно, не в больнице, а в дороге. И было ему 82 года – возраст даже по нынешним меркам почтенный, а по тем – и подавно.
Хрестоматийными стали и достижения Толстого на ниве пропаганды здорового образа жизни. Не пил, не курил, в середине жизни перестал употреблять кофе, в старости – мясо. Разработал комплекс гимнастических упражнений, кстати, весьма продвинутый и вполне пригодный для современности. Иными словами, образец для подражания.
Страдания на пустом месте
Но за скобками остаётся главное – как именно Толстой ко всему этому пришёл. Обычно говорят о том, что упомянутые успехи – плод длительных духовных поисков и раздумий. В принципе верно. Нужно только внести одно уточнение: Лев Николаевич думал не столько о высокой духовности, сколько о самых низменных материях вроде элементарного выживания. Потому что здоровье его было, мягко говоря, не на высоте.
Вот выписка из справки, данной армейским госпиталем и фиксирующей состояние здоровья подпоручика артиллерии Льва Толстого: «Телосложения среднего, сухощав. Несколько раз был болен воспалением лёгких с ревматическим страданием в руках и ногах. Установлено также сильное биение сердца, сопровождаемое одышкою, кашлем, беспокойством, тоскою, обмороками и сухим треском, маскирующим дыхание. Сверх сего, вследствие отверделости печени, оставшейся после крымской лихорадки, аппетит его слабый, пищеварение неправильное с упорными запорами, сопровождаемыми приливами крови к голове и кружением в оной. При сырой погоде появляются летучие ревматические боли в конечностях».
Заметим – это официальный документ, заведомо отбрасывающий измышления и тревоги самого пациента. Мало ли что он там себе нафантазирует?
А фантазии Льву Николаевичу было не занимать. Богатое писательское воображение любую скромную болячку раскручивало до немыслимых масштабов. Скажем, такое обычное явление, как ячмень на глазу. В народе ему вообще не придают значения – на него полагается наплевать. В буквальном смысле – подобраться к недужному и неожиданно плюнуть ему в глаз. Считается, что после этого всё пройдёт.
Толстому, который бравировал своей «близостью к народу», этот способ не годился категорически. Вот что он заносит себе в дневник: «Вырос на глазу ячмень исполинского размера. Мучает меня так, что совершенно лишился всех чувств. Не могу есть и спать. Плохо вижу, плохо слышу, плохо нюхаю и даже очень поглупел». Написано с таким мастерством, что поневоле проникаешься сочувствием к больному. Но вот как реагировали на эту хворь окружающие, например декабрист Михаил Пущин: «Мы все очень довольны его страданиями, страданиями потешными и забавными: для своего пустяшного ячменя он три раза посылал за доктором».
В произведении английского писателя Джерома К. Джерома «Трое в лодке, не считая собаки» главный герой начинает читать медицинский словарь и по мере чтения обнаруживает у себя все упомянутые там болезни, кроме родильной горячки. Такое впечатление, что англичанин был коротко знаком с русским классиком: отношения между Толстым и медициной строились точно по такому же шаблону.
32 зуба и 33 несчастья
Вот далеко не полный список того, чем «страдал» Лев Николаевич, не достигший, к слову, ещё и 30 лет. Кровавый понос с резью, сыпь непонятного происхождения, крапивная лихорадка, изжога, сердечные приливы, боль в пояснице, горле и печени одновременно, кашель сухой и мокрый, мигрень с рвотой, боли и опухоль в паху, насморк, ревматизм, желудочные расстройства, варикозное расширение вен, чесотка и геморрой. И это ещё цветочки. Потому что помимо «всякой мелочи» он вполне серьёзно подозревал у себя туберкулёз, эпилепсию, сифилис, язву желудка и, наконец, рак головного мозга.
Разумеется, по каждому поводу вызывались доктора. Разумеется, все они, не найдя ничего из вышеперечисленного, были объявлены шарлатанами: «Невежды, страшные болтуны, ничего не смыслят в своём деле, пользы от них никакой, сплошное враньё».
Самое забавное в том, что одно вполне настоящее недомогание у него действительно было. Кариес и пародонтоз, прогрессирующие с ужасающей скоростью. Первые записи вроде «Увеличился флюс, опять простудил зубы, которые не дают спать, целый день болели зубы» появляются, когда ему было 22 года. И в ближайшие 11 лет это становится лейтмотивом писательского дневника.
Как раз эта – реальная, осязаемая, мучительная – проблема по какой-то загадочной причине не удостаивалась внимания. Врачебная помощь дантистов отвергалась Толстым наотрез. А зубы болели и выпадали до тех самых пор, когда в 1861 г. писатель посетил Лондон. Там он провёл полтора месяца, и проблема решилась сама собой. Толстой пишет об этом так: «Зубы поломались». В действительности это значило, что из полагающихся 32 зубов у него в строю осталось всего 4. Не нужно быть врачом, чтобы понять – жить с такой катастрофой во рту весьма затруднительно. Все близкие советуют Толстому вставить «фальшивые» зубы. Тщетно. Свои 4 оставшихся пенька Лев Николаевич гордо проносит до конца жизни.
Как ни странно, но именно этому феномену можно найти хоть сколько-нибудь рациональное объяснение. Примерно в те же годы похожие проблемы одолевали другого литератора мировой величины – Ханса Кристиана Андерсена. У того с зубами было, пожалуй, похлеще, чем у Толстого. Тот же кариес, пародонтоз и дикие постоянные боли. Но плюс к тому уверенность в том, что именно эта боль даёт вдохновение и обеспечивает его плодовитость как автора. Уверенность была настолько сильной, что, когда выпал последний зуб, Андерсен действительно утратил возможность писать.
«Случай Андерсена» растиражировали все европейские газеты, и Лев Николаевич был прекрасно осведомлён о такой печальной коллизии. Повторить путь знаменитого сказочника ему не хотелось. И потому вставные, «фальшивые» зубы отвергались – они же могут принести только «фальшивое» вдохновение.
Рождение шедевра
Удивительно, но это помогло. Правда, довольно странным образом. Как раз в начале 1860‑х гг. Лев Николаевич работал над главным произведением своей жизни – романом-эпопеей «Война и мир». Произведение в очередной раз забуксовало. Зубная боль, которая была до того просто фоном, внезапно обострилась. До такой степени, что Толстой чуть ли не впервые серьёзно прислушался к советам докторов. А именно – внял постулату, что 99 болезней из 100 происходят от переедания и прочих излишеств.
Сберегая оставшиеся зубы, он отказался от мяса, стал питаться протёртыми супчиками, кашами и киселями: «Воздержание в пище теперь полное. Ужинаю очень умеренно. На завтрак – овсяная каша». Но и этого показалось мало: «Стал пропускать ужин. Вернулся к строгой диете. Каждый день обтираюсь мокрым полотенцем».
Недели через две роман сдвинулся с мёртвой точки. А своё общее состояние писатель впервые за много лет охарактеризовал так: «Избыток и сила мысли. Свеж, весел, голова ясна, работаю по 5 и 6 часов в день. Случайность это или нет?»
Вопрос, отдающий литературным кокетством. Толстой явно решил для себя, что всё это не случайность. Именно в период работы над «Войной и миром» он последовательно бросает пить, курить и употреблять кофе. А кроме того, обращает внимание на «гигиену» – так тогда называли и устройство образа жизни, и организацию труда. Вот слова его жены, Софьи Андреевны Толстой: «О физическом своём здоровье Лев Николаевич очень заботился, упражняясь гимнастикой, поднимая гири, соблюдая пищеварение и стараясь быть как можно более на воздухе. А главное, страшно дорожил своим сном и достаточным количеством часов сна». Последнее особенно ценно. Неизвестно, кто запустил в обиход совершеннейшую нелепицу – дескать, Толстой спал по 4 часа в сутки и этого ему вполне хватало. Старший сын писателя, Сергей Львович, говорит о распорядке дня отца другое: «Спать он ложился около часу ночи, вставал ближе к девяти утра». Получается, на сон у Толстого уходило 7–8 часов – ровно столько, сколько советуют современные сомнологи.
Толстого справедливо считают уникальным писателем. Но и человеком он был уникальным. Путь, который он проделал от мнительности и стоматологических суеверий до рационального и здорового образа жизни, впечатляет не меньше, чем его литература.
