Дина Рубина вернулась в столицу

Я никогда принципиально не даю таких советов. Эти вещи должен человек решать сам с собой. Я не имею права решать вашу судьбу. Мой главный стержень – работа. Она не зависит ни от настроения, ни от ситуации в жизни. Я должна утром встать, выпить кофе и сесть к компьютеру.

Конечно, нет. Имеется в виду, что у меня папа ветеран войны, ему 86 лет. В Израиле это трогательный праздник. Когда у нас парадом идут ветераны, и вдоль дороги едут машины скорой помощи, потому что все это дорогое старье, конечно, брякает орденами, но у каждого уже трижды починено сердце, катаракта и так далее… И вертолеты сверху прикрываю, чтобы никто не помешал параду… Это очень трогательно. Конечно, папа у меня товарищ лейтенант. Израильское общество не сразу приняло этих людей. Они не понимают этого. В израильской армии нет традиции орденов, там всего 5 человек носят звания национальных героев, но это уж такие герои, которые совершили чудеса. Израильтяне, воюющие в своих 5 войнах, никогда не брякают. И я бывала несколько раз свидетелем при таких сценах, когда наш ветеран кричал какому-нибудь владельцу магазина: «Я тебя защищал!..» - по-русски. Я подхожу и говорю: «Ну ка ша. Он не понимает, он в пяти войнах воевал, для него это нормальное дело. Он каждый год резервистскую службу проходит. Он не понимает, почему вы медальки нацепили». И тем не менее за эти годы была проведена колоссальная работа с обществом, и ветераны, особенно инвалиды войны имеют такие льготы и высокие пенсии… Эта война приравнена к израильской войне. Это меня страшно трогает. Иногда я узнаю необыкновенные вещи про это. Я понимаю, что они получают большую пенсию. Инвалиды войны имеют право на какое-то санаторное лечение, и путевка дается и сопровождающим. Замечательные вещи, и это все делается тихо.

Нет, мой дом сейчас под Иерусалимом, я его очень люблю, и потом, мои дети – совершенные израильтяне. Моя семья там. Наше пространство за последние годы настолько расширилось в связи с Интернетом, телевидением, самолетами, что совершенно не важно. 3,5 часа лета из Тель-Авива в Москву и 9 часов лета из Красноярска в Москву – мне кажется, абсолютно все равно, где я живу. Если мне нужно оказаться на книжной ярмарке, я прилетаю в Россию и чувствую себя здесь как дома.

Гибель польского президента какое впечатление на вас произвела?

Страшное. Это как раз то событие в новостной ленте, которое выбивает. С Польшей у меня давние теплые связи, они переводят все мои книги. У меня там есть друзья. Недавно я в Польше была, мне говорили о президенте, какая это удачная фигура, иго любят, он очень интеллигентный человек, какие-то теплые слова о нем. Поэтому когда я услышала… Дело даже не в президенте. Дело вообще в этой страшной и дикой ситуации, Катынь и это все… Утром я получаю письмо от журналистки Анны Жибровской, которая пишет, как замечательно, Путин оказался на высоте, наш президент летит, как это все приятно и хорошо… Через 20 минут я прочла это сообщение – я застыла. Я не знала, как прийти в себя. До сих пор у меня ощущение какого-то рока. Что-то мистическое есть безусловно. Я против такой постановки вопроса, что это было наказание за что-то. Если он пошел на то, чтобы встретиться и поставить все на свои места, чтобы случилось какое-то замирение и единение, чтобы было развитие отношений двух славянских народов. Не считаю, что речь идет о ненависти. И считаю безнравственной постановку вопроса, что это какое-то наказание. Мы ничего не знаем о поощрениях и наказаниях сверху. Это не наша епархия. Когда 20 лет назад я уехала из России, из очень тревожной, неприятной в смысле отношений меж людьми, выросло поколение людей совершенно свободных, они ничего не знают и знать не хотят. В Германии выросло 2-3 поколения, которые вообще не понимают и не хотят. Это сложный вопрос. С одной стороны, народ должен помнить прошлое. Но при этом изучать прошлое надо по объективным учебникам, свободным от этих свар. Основываться прошлое должно только на голых фактах. Смотрите, что сделал тот же Франко в Испании – гражданская война, замирение. Все получилось. У них очень интенсивное общество, они колоссально двигаются вперед. Я была там с разницей лет в 8 – это две разных страны. Очень современная страна. А ведь что было – какая отсталая страна во всех смыслах. Можно это обозначить словами из Евангелия: «Оставьте мертвое мертвым». Давайте будем живыми, давайте будем строить новую страну. У меня ощущение, что Россия в чем-то пробуксовывает. Я не говорю о замечательных построенных зданиях, кафе, ресторанах, дорогих магазинах. В каком-то смысле общество пробуксовывает. Она не устремлена вперед. Например, мой приятель, который работает на израильском военном заводе, был с делегацией израильтян в Китае. Он был потрясен. Он говорит, что Пекин – это бесконечный Манхэттен. Этот город – все Манхэттен. И по этому городу ходят люди в западной одежде, разъезжают в западных автомобилях. И был на заводе, говорит, это что-то потрясающе. Страна интенсивно строится и добивается немыслимых успехов. В Израиле считается, что бог не дал нам нефти, чтобы работали головой и вообще работали. Я время от времени узнаю потрясающие вещи. Например, выясняется, что Израиль – империя анемонов. Что 60 млн анемонов ежегодно вывозится в разные страны. Они выращиваются, и утром уже отвозятся. Это я знаю, потому что у меня зять большой любитель цветов. А как мы выращиваем клубнику, это поддоны, это может быть на очень большой высоте. У нас нет горизонтали, у нас есть вертикаль.

Благодарим вас, за то что пришли к нам в гости.

Я ужасно боялась, что вы начнете меня мутарить с политическими вопросами, я всегда так возбуждаюсь и расстраиваюсь, и каждый раз говорю, что я не специалист, я не аналитик, не политолог. И все равно всегда встреваю в эти вопросы, как любой израильтянин, который начинает свой день со сводки новостей. Большое счастье, что от писателя ждут именно книг. Спасибо большое. Я благодарю всех, кто пришел на нашу виртуальную встречу.

Я вас могу успокоить, что тот роман, над которым работаю, для меня очень серьезный, называется «Синдром Петрушки», это о кукольнике, и там герой и героиня останутся живы. Могу порадовать.

Мои родные и близкие – и есть я сама. Они всегда со мной, в карманах пиджака. Никуда они не денутся, это я и есть. И мои друзья тоже.

Все зависит от отношения человека, его ожиданий и чувствований. Израиль – страна непростая, но парадоксальным образом я нигде не чувствую себя в большей безопасности, чем в Израиле. Может быть, потому что там на высочайшем уровне работают силы безопасности. Часто приезжающие люди возмущаются тем, как серьезно в аэропорту досматривают, какие задают вопросы, как говорят, «дурацкие». А эти вопросы по смыслу не имеют никакого отношения к действительности. Ребята смотрят на движение мышц, это специальная наука. Они смотрят на мимику. Когда я захожу в супермаркет, и там обязательно стоит проверяющий человек, я вынуждена показать ему сумку, у меня нет проблем с этим, потому что я знаю, что это для моей безопасности. Когда в кафе рядом сидят ребята с оружием, я не напрягаюсь, потому что это серьезные люди с серьезным отношение к оружию, я знаю, что просто так оно не стреляет. Поэтому в Израиле я чувствую себя гораздо спокойнее. Здесь я пока не рискую спускаться в метро, мне тревожно очень.

Безусловно, всех нас волнуют проблемы какого-то человеческого существования в жизни. Любого нормального человека волнуют обычные нормальные проблемы. В этом смысле никакой разницы между израильским читателем русскоязычным и русским читателем нет, с той только разницей, что израильтянин лучше понимает реалии, если я пишу на израильскую тему, они видят перед глазами, где это, что это. Это единственная разница. Я очень слежу за событиями в России вообще, не только на книжном рынке. У меня нет телевизора, я не читаю газет, но я читаю основные сводки, иногда даже только заголовки, в Интернете. Для нормальной работы мне надо знать утром, что ничего не взорвалось, никто не погиб. И когда я вижу взрывы – все, у меня день погиб, я начинаю читать, я уже в этом сижу, конечно. Как в Израиле, так и в России. Невозможно свое сердце располосовать, выкинуть 36 лет жизни здесь. Но книжный рынок – нечто совсем другое. При 16-часовом рабочем дне у меня нет времени на изыскания новостей. Какие-то краткие удары новостей. Если я знаю, что вышла книга у какого-то серьезного писателя, я стараюсь где-то достать, или мне ее приносят дети или друзья, и я читаю, но не могу сказать, что страшно слежу за книжным рынком.

Сколько угодно. Это известный эффект. Даже Набоков писал: «То, что литература подражает жизни – это нормально, и это бывает очень часто, но когда жизнь подражает литературе – вот это удивительно». Не могу сейчас конкретно вспомнить об этих случаях. Но, например, моя мама, когда я писала «Высокую оду венецианцам», где героиня погибает от рака, мама очень плакала и боялась, говорила: «Зачем ты это делаешь, зачем ты пишешь об этом?». Существует какая-то мистическая связь.

Когда я привезла детей, им было 14 лет сыну и 4 годика дочери. Сын читает по-русски, но его интересы лежат в других сферах. Он человек больше ивритоязычный, очень материальный, менеджер крупной торговой фирмы, я сильно сомневаюсь, чтобы он зачитывался мамиными книгами. А дочь, наоборот, очень трепетная интеллектуалка, скорее даже англоязычный человек, чем ивритоязычный, может читать по-русски. Но некий израильский телеканал приезжал снимать фильм про нас дома, спрашивал ее, читает ли она мамины книги, она сказала: «Я могу, но это мучительный процесс». Все-таки это третий ее язык. Когда она меня просит почитать короткий рассказ, тогда она плачет и говорит: «Мамочка, ты гений». Ну что еще мамочке надо?

На самом деле я сюда приехала от канала «Домашний», и я там час говорила на все эти темы. Это будет даже ряд передач, «Метаморфозы судьбы» называется передача. Мы говорили о том, что значит любят – не любят? В России у меня очень много читателей, книги расходятся сотнями тысяч тиража, но есть писатели, у которых книги расходятся миллионными тиражами. Есть большое количество людей, которые любят читать мои книги, и большое количество людей, которые меня терпеть не могут. То же самое в Израиле, только в других пропорциях. Конечно же, мои книги там тоже расходятся пропорциональными тиражами. Есть люди, которые любят и приходят на встречи. Но в Израиле живет миллион русскоязычного населения. Представляете, что это для России? Ничто. Что касается Израиля, у меня нет никаких претензий к государственным структурам, у меня три серьезных израильских литературных премии, там очень серьезно относятся. Другое дело, что страна существует в русле культуры другого языка, и писатели, пишущие на иврите, более популярны, потому что их читает большее количество людей. Это нормально. Это существование писателя в иноязычной среде.

Герои опознают себя в ваших произведениях?

Бывают прототипы, которые настолько яркие, что они интересно укладываются в картину вымышленной ситуации. Тогда человек поневоле себя узнает. У меня несколько довольно острых моментов в жизни. Я была под судом, правда, меня суд оправдал. А я так мечтала… В Израиле я была практически везде, я не была только в израильской армии по возрасту, зато мои дети служили оба, я знаю изнутри, что это такое, и я не была в тюрьме. Ужасно жалко, конечно. Меня адвокат отсудил. Именно поэтому в романе «Синдикат» есть предпосылка, что автор, ранее уже судимый, категорически предупреждает… Особенно после романа «Синдикат» была очень острая ситуация, когда и здесь, в России, поскольку роман написан по реалиям моей работы в израильской организации, собирались определенные главы организаций, чтобы обсудить, как со мной поступить, и в Израиле тоже собирались и обсуждали, что со мной делать. И там и там меня выручили умные люди, которые тоже являлись персонажами. Здесь меня спас очень умный человек, который сказал главам всех еврейских организаций, каждый из которых фигурировал в этом романе в достаточно остром ключе: «В отличие от всех вас, я читал все книги Дины Рубинной. Художник имеет право выражать свое отношение к миру в любых формах. Оставьте ее в покое, не выставляйте себя на посмешище». А там, в израильской организации, причем израильская организация – это суровая вещь, когда все собрались, тоже умный человек поднялся и сказал: «Ээээ, она даст интервью всем радиостанциям, не лезьте в это дело». И я была спасена. А между тем прошло много лет, роман продолжает существовать и стал фактом литературы. Сейчас последний хит ненависти и неприятия – книга некоего израильского профессора Шлома Занда под названием «Кто изобрел еврейский народ». Это такие протоколы сионских мудрецов. Это довольно частое явление. В Израиле, как в любой демократической стране, есть левая элита. Это совершенно новое явление. Она есть во всех странах, как правило, она враждебна своей собственной стране. И вот это представитель левой элиты. Я сейчас это очень интересно наблюдаю в области археологии. У меня дочь на второй степени археологии, и когда я ее спрашиваю: «А почему ты выбрала римскую археологию, а не археологию Святой земли?» Она говорит: «Ты знаешь, это такая сложная тема, такие кланы, такие здесь свары, такие противостоящие друг другу… Лучше в это не соваться. Лучше спокойный римский классический период, а еще лучше – римская армия». Она специалист по римской армии. Вот этот товарищ принадлежит к этой части общества. В Израиле уже поднялась страшная буря, и даже у меня есть задание привезти его книжку, в Израиль ее просто не завезли, моему другу-журналисту, который пригласит его на передачу и, как он сказал, «буду его размазывать». Посмотрим. Все левые структуру субсидируются определенными организациями. Это очень тонкая политическая вещь, не буду в это входить. И потом, у любого народа есть свои предатели.

Ужасно хотелось бы попутешествовать по России. Я ведь на самом деле страстная путешественница, и Россия, по моему глубокому убеждению, даже потеряв свои окраинные берега, все равно является кладовой разных климатических зон. Почти как Израиль, который называют «мастерской Бога», там, когда едешь, каждые 10 минут меняется климат. Россия, конечно, несравненно более растянута, но мне ужасно хотелось бы. Надо сказать, что я бывала в Сибири в детстве много раз. У меня мама тоже путешественница. И она возила нас из Ташкента до Иркутска на поезде. Это были особые впечатления. Очень бы хотелось. У меня столько комических воспоминаний по этому поводу! Были в купе мама, я и младшая сестра, и обязательно кто-то был четвертым пассажиром. И это были чудные люди – либо алкоголики, либо другие замечательные персонажи. Я когда-нибудь напишу книгу про попутчиков. Я с удовольствием бы проехалась, но в последние годы жизнь складывается так, что есть ощущение личное какой-то небесконечности жизни. Накоплены какие-то творческие планы, я понимаю, что придется потратить изрядное количество времени в таких путешествиях. Я сейчас работаю над большой книгой, и вдруг мне говорят: не хочешь ли познакомиться с одной уголовницей, ей 78 лет, у нее в уголовном мире статус уважаемой – одна из двоих уважаемых женщин. 7 сроков, 7 раз меняла имена и фамилии. Потрясающая память, знает все. И я знаю, что у меня следующей книгой будет сборник уголовных рассказов. Но куда же я поеду, я и так вырвалась на 4 дня сюда, и уже сижу, как на раскаленном утюге, потому что ждет меня книга. Меня часто приглашают выступить. Может быть, я и поеду. Не удалось мне долететь до Владивостока, приглашали однажды в Красноярск, тоже не получилось. Я как представляю эти масштабы… Я прилетела в Москву, а потом еще 9 часов, как до Америки, я должна лететь куда-то. Я так боюсь самолетов, что просто скисаю и решаю не лететь. Кроме Израиля, есть несколько городов, где я хотела бы месяца по 3 с ноутбуком забуриться для работы, чтобы вечерком по окрестным улочкам в баре посидеть и посмотреть на улочки. Это Прага, Венеция и Амстердам. И Флоренция, конечно. Италия почти вся – любой маленький городок. Италия - это поучительнейший урок внутренней свободы. Во всем, что касается архитектуры, живописи, людей, мимики, еды это совершенно чарующая страна внутренней свободы, доброжелательности и уважения к личности. В любом крошечном баре, яростно жестикулируя и объясняя друг другу что-то на очень эмоциональных повышенных тонах, тебя никогда не коснутся. Там удивительное уважение к личному пространству человека. Вообще, я очень привязана к Иерусалиму, люблю выезжать в его центр. Там тоже средиземноморский градус эмоционального общения. Ближневосточные компоненты всего – очень закрученные. В старом городе, поимо евреев и арабов, проживают греки, армяне, ассирийцы, цыгане, огромное количество разных народностей, которые в стенах старого города вынуждены сосуществовать. Это очень интересно. Это просто маленький мир, крепкий, как орешек, и с этими же очень закрученными извилинами. Сложный мир, но при этом какой красочный! А какая там колония просто русских людей из села Ильинка, которые религиозные евреи – абсолютно русские люди. В общем, могу говорить об Иерусалиме долго. По поводу России, с одной стороны, здесь живет мой огромный любимый читатель. Больше всего на свете я люблю российского читателя. Потому что это аутентичный читатель. Это тот, который чувствует ритм страны, ритм русской фразы. Им не надо переключаться из одного мира в другой мир. Очень благодарная русская аудитория в Америке, в Израиле, в Германии. Сейчас практически везде есть русские колонии. Российские пространства и реалии – другое дело. Что-то нравится, чем-то я очарована. Все, что касается русской истории, культуры, музеев потрясающих, желания торчать все время в Пушкинском, в частных коллекциях, в Третьяковке, что-то смотреть, потреблять, - то, чего не хватает мне, кода я сижу в очень молодом государстве, - это да. Какая-то отзывчивость друзей. Но в то же время много вопросов по политическим моментам. Много моментов неприятия политической ситуации, режима, разных структур. Я не совсем понимаю, куда все идет. С другой стороны, я не готова участвовать в этом с точки зрения критика или вообще какого-то анализа, потому что считаю, что не имею на это права. Я 20 лет не живу в стране и не имею права судить как бы изнутри. И не лучшее впечатление производит на меня постоянно изменяющийся язык. Только что я ехала в такси и слышала передачу, где сказали: «Наша корреспондентка следила о том, что…» Как? Следила за тем!.. Это совершенно новое для меня. Я не говорю о том, что девочка из издательства мне вполне может сказать на какой-то мой вопрос: «Не волнуйтесь, я записала в органайзер, я позвоню менеджеру, он свяжется с мерчендайзером и все уладит». Все это понятно. Есть словечки, которые и у нас существовали, это уходит. А вот «следить о том, что…» – это ужасно. С другой стороны, Бунину ужасно не нравилось слово «парень». У меня с детства с простыми людьми очень хороший контакт. Я с любым таксистом прекрасно разговариваю всю дорогу. И это мой писательский интерес. Мне нужно выудить из человека какие-то сведения, какие-то словечки. Позавчера я ехала в такси, мы говорили о молодежи. Я говорю на какую-то его реплику: «А родители что же?» - «А что родители? Родители сами из куля в рогожу переворачиваются». И я застыла от красоты этой старинной русской фразы! Я немедленно записала. Это прекрасно. У меня нет никакого барьера. Я прекрасно общаюсь с алкоголиками, могу все, что угодно, просто потому, что, когда работаю над прямой речью героев, я должна это передавать. Иногда меня спрашивают, почему я в своих произведениях использую неформальную лексику. Я отвечаю: потому что, читая мою книгу, вы должны поверить в лексику героев. Существует разные уровень лексики каждого героя. Представьте, что, например, учительница говорит ученику Пете Самсонову: «Петя, ты очень плохо выполнил это задание, пожалуйста, давай дневник, я напишу папе. Папа пусть придет завтра, и мы с ним поговорим о твоей успеваемости». Это нормально для учительницы. А представьте, что боцман дал задание матросам помыть палубу, и они не сделали. Ну что он скажет? Вы представляете, если он скажет: «Ребята, как же вы нехорошо себя ведете». Кто же мне поверит? Но я должна сказать, что матерное написанное слово звучит совсем иначе в мозгу читателя, чем услышанное слово. Надо считаться с этим.