Этот спектакль – важное событие в театральной жизни Москвы не только потому, что за основу здесь взят роман «Стена» министра культуры России Владимира Мединского. Кому, как ни главному академическому театру столицы, можно доверить этот текст и быть спокойным. И действительно, все успешно – аншлаги, зрители аплодируют.
Это единственная постановка о смуте на столичной сцене. Роман описывает события двухгодичной осады Смоленска польскими интервентами в 1609 – 1611 годах, то есть повествует о разгаре смутного времени на Руси. Времени, которое очень скудно освящено на театральных подмостках. А между тем события тех лет давно уже заслужили театрального осмысления. В «Смуте. 1609-1611 гг.» трехчасовое действие выглядит очень кинематографичным. Прежде всего потому, что на задник сцены постоянно проецируются видео то с летящими в небе птицами, то с поедающим крепость пламенем, то с панорамой серых улиц Смоленска. Иногда изображение статично. В сцене молитвы владыки Сергия выстроенные на сцене стены храма становятся иконостасом с ликом богородицы – тоже проекция, и это выглядит исключительно красиво. Чаще же перед зрителем предстает именно видео.
На таком «движущемся» фоне некоторые сцены выглядят буквально как на экране! Вот Григорий, оставшись с Катериной, наконец, наедине, страстно с ней обнимается и целуется; вот Дедюшин убивает свою любовницу Варвару на глазах у влюбленного в нее и не сумевшего защитить Саньки. Даже прекрасная музыка Георгия Свиридова кажется саундтреком к блокбастеру про любовь на краю гибели и подвиг вопреки обстоятельствам.
Зрелищности происходящему добавляет сценография Виктора Герасименко, соорудившего на поворотном круге сцены белокаменные стены, которые предстают то сводами храма, то постоялым двором, то кельей, то смоленским Кремлем.
Сыграть православного святого отца, вдохновляющего народ на противостояние врагу, непростая задача. Ермаков своего владыку Сергия решил раскрыть, прежде всего, с человеческой стороны. Его сила, согласно интерпретации актера, в непосредственности. В одной из сцен он признается, что сам устроил так, чтобы икона мироточила, для воодушевления народа. И в его робком голосе слышны отголоски страха – ведь обманул! Или просит смолян отдать оставшееся у каждого пропитание, когда городские кладовые опустели: негромко, как-то даже по-свойски, он сперва говорит, что сам уже свои закрома открыл. Такая непосредственность уводит от банальности, заставляет поверить.
У этой премьеры есть одно неоспоримое преимущество: все здесь показано очень популярно. И публике это по вкусу.
