Владимир Кожемякин, «АиФ»: Алиса Бруновна, год назад Даниил Гранин в интервью «АиФ» сказал: «Для меня подвиг блокадников в том, что они выстояли, не капитулировали и при этом не расчеловечились, остались людьми — это единственный пример во Второй мировой войне». А как думаете вы, в чём именно был подвиг людей?
Алиса Фрейндлих: Я в блокаду была совсем маленькая, так что с моей стороны подвиг был очень незначителен. Это был подвиг моей бабушки, которая в самую тяжёлую зиму 1941-1942 гг. установила в доме жёсткую дисциплину: не позволяла нам выкупать хлеб вперёд, съедать его раньше времени. Она выдавала нам, детям (мы были вокруг неё — трое детей мал мала меньше), еду строго по расписанию. Мне было, правда, уже 7 лет, брату моему — 5, а сестре вообще даже года не было… Мы получали по часам по масенькому-масенькому кусочку хлеба или другой еды, которая была на тот момент добыта: наши молодые мамы работали, а бабушка нас, что называется, блюла.
В первый год школы мы всё время занимались в бомбоубежище: постоянно спускались туда, не снимали с себя ни пальто, ни рукавицы и вот так учились письму. Я жила на Исаакиевской площади, а там во всех более-менее значительных зданиях — «Астории», Институте растениеводства — были устроены госпитали. А школа наша тоже находилась на той же площади, около Александровского сада. Оттуда мы и засылались в госпитали, пели песни и читали стихи…
Вот такого рода наши подвиги в моей памяти остались. А всё остальное мною тоже прочитано, так же как и вами сегодня. И свои впечатления о блокаде у меня исключительно детские.
— Сейчас ощущение от того времени у вас не изменилось?
— Да нет, наверно… Как оно может измениться, если факт есть факт? Тогда у меня не было никакого особенного понимания ситуации. Что вы хотите от детского сознания? Я же тогда не анализировала людские взаимоотношения.
Знаю, что мы жили в коммунальной квартире, и люди там помогали друг другу, как могли. Но, насколько мне известно из воспоминаний блокадников — иногда люди просто теряли и здравый смысл и человеческий облик, потому что голод, холод, всякое бывало. Если говорить об общем состоянии душ человеческих, то, конечно, они были больше склонны помогать, чем наоборот. Хотя была и масса случаев всякого изуверства, насколько я в курсе тогдашних настроений, что услышала уже потом, постфактум.
Помню, например, что бабушка была настроена на необыкновенную дисциплину. В зимние холода мы с ней выходили во двор нашего дома, разрыхляли сугроб, снимали верхний слой, набирали в ведро снег почище, растаивали его на печке-буржуечке, и бабушка умудрялась даже нас, троих детей, мыть. Как бы это ни было, казалось бы, невозможно в то время, тем не менее она нас всё-таки содержала в какой-то санитарной норме.
Груз непрощения
— Осталась ли у вас в душе ненависть к немцам за ту войну?
— Я должна напомнить вам, что отец мой — немец. И что многие наши родственники были высланы из города в разгар зимы 1942 года. Мама была у меня русская и не подлежала этой высылке. Отец уехал раньше с театром… в эвакуацию. Мама ехать не захотела, и мы остались около бабушки…
Я не воевала, в то время была ребёнком. И ничего похожего не испытываю. Но знаю, что нельзя испытывать ненависть к нации в целом… О какой ненависти может быть речь, тем более, сейчас? В Германии сегодня поднимаются нацистские настроения, и у нас они кое-где есть у молодёжи. Но это не должно переноситься на отношение ко всему народу. Тем более что Германия в этом вопросе прошла потом через очень сильное раскаяние, и это должно было оздоровить их общество. Покаяние со стороны немцев очевидно.
— Вы как-то сказали: «Сегодня я убеждена: предавать земле нужно не только прах советских воинов. Но и немецких солдат тоже. Да, они пришли на нашу землю незваными, они были нашими врагами. Но милость к павшим, в том числе и к павшим врагам — это вопрос нашей этики, благородства, покаяния и чести. Надо к бывшей человеческой жизни отнестись по-людски, по-христиански». И всё-таки, что тут можно простить, а что — нельзя? Надо ли по прошествии времени прощать всё?
— Всё прощать нельзя никогда, ни в какое время! Это уже можно назвать попустительством. Но нельзя тут и обобщать, мне кажется. И я не понимаю, как можно спустя столько лет нести в себе обиду. Это же та самая генетическая составляющая, которая переходит и к детям тоже…
А сколько поколений за это время сменилось? Надо помнить, не забывать, что такое возможно, и — не дай Господь, конечно, такому случиться. Но нельзя слишком долго нести в себе груз обиды, мщения и непрощения — он генетически разрушает каждое следующее поколение.
— А если, не дай Бог, снова война, народ отреагирует так же? Или так мог поступить только тот народ, советский?
— Свойство русского человека — мы очень горючие. Долго запрягаем, а уж если едем — так едем. Это неистребимо в нас: терпеть, терпеть, а потом — взрываться.
Кукла из чулка
— Вам не кажется, что антироссийские санкции — это, по сути, тоже блокада нашей страны? И разница между той блокадой и этой не такая уж большая?
— Пожалуйста, не втягивайте меня в политический разговор! У меня нет общественного темперамента, я не принимаю участия в шествиях, письмах общественности и тому подобном, потому что не чувствую себя достаточно компетентной и не очень в этом разбираюсь. Но считаю, что санкции — это политические игры, которые всегда были, есть и, видимо, будут. Это соперничество между странами, которые хотят главенствовать… Пускай будут санкции, лишь бы не было войны!
А те санкции, которым Россия сейчас подвержена, должны только мобилизовать страну. Ведь когда в блокаду не было хлеба, люди были крайне голодны, на какую изобретательность они только ни шли, чтобы насытить себя! И студень из столярного клея варили, и из жмыхов и очистков делали оладьи… Это та крайность, на которую можно только взглянуть издалека.
Гордитесь тем, что имеете. И преуспевайте в своих умениях, возможностях и талантах. Не можете сделать пармезан — ну так займитесь чем-то другим, полезным для людей. Жизнь на пармезане не кончается.
— Тем не менее мы беднеем: в стране становится больше неимущих, разрыв между бедными и богатыми растёт. Но, с другой стороны, Россия на втором месте в рейтинге самых сильных стран мира, уступив только США… Советские люди в большинстве своём тоже жили, мягко говоря, небогато. Но зато в СССР многое было сделано из того, чем можно гордиться и сейчас! Что лучше: жить бедно и быть влиятельной страной или, наоборот, быть богатыми и жить только для себя?
— Я три четверти своих лет прожила в стране дефицита и научилась быть изобретательной. Ничего в этом страшного нет. Но нельзя ставить деньги во главу угла. И если это занимает всё сознание человека, если это становится его главной молитвой — тогда творческие силы угасают. А творчество требует сосредоточенности… Слишком много мыслей сейчас направлено на то, чтобы получить много-много денег. Деньги стали чем-то таким… слишком манким для большинства.
— Значит, либо деньги, либо творчество?
— Тут нельзя так сказать: «либо-либо». Какое-то относительное благополучие открывает человеку время для творчества, даёт некоторое ощущение свободы.
Наши дети, к сожалению, с малолетства уже не ценят игрушки, потому что у них их навалом. Я помню, как моя первая кукла была сшита из старых чулок. Я сама рисовала и вышивала на этой чулочной мордочке глазки и губки. И какое это было счастье, как я её любила, эту куклу!.. У меня есть фотография моей дочери, которая сидит на диване, и её не видно, потому что она вся — в куклах. Так уж получилось, что она родилась довольно поздно, поэтому все мы, наши друзья и родственники, были так счастливы, что её задарили со всех сторон игрушками. Может ли ребёнок в такой ситуации ценить самую малость?
— Ваша фраза: «Я не испытываю удовольствия, видя, что люди вместе с прочими свободами обрели свободу от совести». Вы думаете, это неизбежно?
— Конечно же, нет. Боже сохрани! Это беда. Мы слишком долго были несвободными по всем статьям. А уж когда дорвались — то до полной потери облика… Безудержность и отсутствие чувства меры немножко свойственны нашим людям. По счастью, это не массовое явление. У нас привилась благотворительность: люди помогают друг другу, и это оздоровляет нравственно. Но вообще, отсутствие границ в накопительстве — нехорошая национальная черта. Человек должен быть обеспечен ровно настолько, чтобы не бедствовать, иметь свободу поступков и не беспокоиться о будущем своих детей.
«Мы нашу бедную планету расшатали!»
— У многих людей сегодня тревога и боязнь будущего — если не собственного, то своих детей и внуков. В том числе и у тех, кто вроде бы не бедствует и поддерживает нынешнюю власть. Это чувство, на ваш взгляд, обоснованно?
— Да, потому что настолько всё пылает вокруг! У меня такое ощущение, что мы нашу бедную планету расшатали! А она — живой организм. Поэтому она вздрагивает, ершится, проявляет недовольство, а потом мстит нам…
Там, где скапливается отрицательная энергия, происходят катаклизмы и войны. Я заметила, что когда в стране напрягается атмосфера и происходят политические игры, которые обостряют отношения, то даже собаки на улице начинают драться остервенело. Мои окна выходят на улицу, и, когда там выгуливают собак, слышно, как в это время они между собой начинают огрызаться и лаяться. Обилие негативной энергии действует даже на животных. А уж Земля-то вздрагивает наверняка от того, что мы к ней немилосердны и не добры. Тут что-то взорвалось, там рухнул поезд или самолёт… Скоплением негатива мы сами возбуждаем стычки людей друг с другом.
Но это чисто из области моих чувств. Я чувствую, что мы выпускаем в эфир слишком много отрицательных эмоций… А ведь любить, улыбаться, прощать, извиняться — это же так нетрудно! Почти ничего не стоит сказать: «здравствуйте», «до свидания», «простите», «пожалуйста», «проходите», «присядьте». Как этого не хватает сейчас!
Что такое храм, как я понимаю? В храм человек приходит помолиться, пожаловаться, попросить о чём-то. Другой придёт поблагодарить за что-то хорошее. Эти энергии находятся в постоянном взаимодействии. И тот, кто пришёл просить, получил часть энергии того, кто благодарил. Так же и за стенами храма происходит вечный энергообмен, в том числе добра и зла.
