Эту историю многие знают, но я беспокоюсь: вдруг именно вы — нет?
Эта история вместе — и горькое знание о превратностях бытия, и спасительное знание, что на свихнувшемся свете ещё встречаются люди, не путающие риторику и суть, возведшие порядочность в ранг фетиша, люди с золотыми сердцами.
Но это ещё история об умении быть признательным.
Четыре года назад в авиакатастрофе погиб коллектив ярославского хоккейного клуба «Локомотив».
Среди погибших был любимец всего города, капитан команды Иван Ткаченко, у которого позже обнаружили в беспорядочных записях, которые он спорадически вёл, такие слова: «Жизнь — только щель слабого света между двумя идеально чёрными вечностями».
Всю свою короткую жизнь Иван Ткаченко посвятил богоискательству, хоккею, семье и благотворительности.
У Вани Ткаченко остались трое детей: две девочки и сын Коля, который папу воочию не узрел — Марина, супружница, была на сносях, когда случилась трагедия.
Как человек, ездивший на место событий, свидетельствую: Ивана Ткаченко помнит и обожает весь город.
Его отец, скромнейший Леонид Владимирович, воспитавший чудо-сына и — ужас, ужас, ужас! — переживший его, доподлинный русский, в котором нет ни на гран искусственного, говорит, что Ваня своими пожертвованиями спас восемь детишек. ВОСЕМЬ.
Важный нюанс заключается в том, что сегодня, когда расчеловечивание и обезличивание суть самые популярные процессы, знание того, что успел за короткую жизнь простой ярославский парень, не помогает, а мешает: мешает совести покрыться коростой; почти неприличным кажется собственное, пусть даже относительное благополучие.
Мы не можем справиться с собственной жизнью, не то что чужие спасать.
Четыре года Леониду Владимировичу, встающему и насилу засыпающему с мыслью о сыне и внуках, — четыре года пишут со всей страны, мира, благодарят за сына, пишут уже подросшие дети, поминают добром Дядю Ивана, погибшего рано. На вопрос, снится ли ему сын, отец отвечает, что нет, а вот внуки снятся.
Но внуки — очень больная тема: невестка Марина к ним не допускает.
Он догадывается, почему, но говорит об этом неохотно, только видно, что человеку очень, очень, очень больно.
Был бы сын — помог бы избыть эту боль, он всем помогал, а к отцу её даже не допустил бы, но сына нет, а Марина боится дележа чего-то там, какая глупость, какой позор.
Когда я вспоминаю о том, что Иван Ткаченко последний перевод, назначенный больному ребёнку, сделал В САМОЛЁТЕ, по телефону, ЗА ПЯТНАДЦАТЬ МИНУТ ДО ГИБЕЛИ, я не выдерживаю...
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
