195 лет назад, 15 января 1826 года, в бою при селе Устимовка, что в нынешней Киевской области, генерал-майор барон Фёдор Гейсмар разбил и рассеял Черниговский пехотный полк, взяв в плен 895 солдат и 6 офицеров. Так закончилось второе и последнее выступление декабристов, которое в историографии носит название «Восстание Черниговского полка».
С чисто военной точки зрения финал выступления Черниговского полка напоминает то, что произошло на Сенатской площади. И там и тут верные правительству войска подтягивают артиллерию, после чего по мятежникам даётся несколько залпов картечью, что в общем и целом решает дело.
Но это лишь формальное сходство. Восстание в Петербурге было по-настоящему опасным, в его ходе было несколько весьма острых моментов, которые могли привести если не к полной победе, то как минимум к гибели или пленению Николая I и его семьи. Более того, даже после отступления с Сенатской площади восставшие предпринимали попытки сражаться и обернуть положение в свою пользу. Так, Михаил Бестужев, штабс-капитан лейб-гвардии Московского полка, уже на льду Невы строит солдат и ведёт их в наступление на Петропавловскую крепость. Правда, их обстреливают ядрами, которые раскалывают лёд, и этот последний отчаянный порыв в буквальном смысле захлёбывается.
Бой при Устимовке по сравнению с этими делами выглядит какой-то скверной пародией. Больше всего он похож на знаменитую «психическую атаку» из советского кинохита «Чапаев». Сильно поредевшие ввиду массового дезертирства предшествующих дней роты Черниговского полка наступают на позиции артиллерийских батарей Гейсмара. При этом командующий тем, что осталось от полка, Сергей Муравьёв-Апостол отдаёт странный приказ: «Не стрелять!» Это было его последнее воинское распоряжение. Муравьёв-Апостол получает ранение в голову. Умелая стрельба картечью рассеивает колонну восставших. Гибель, бегство, плен. Создаётся впечатление какой-то необязательности или даже полной бессмысленности этого выступления.
Прежде всего это касается формального руководителя восставших, подполковника Сергея Муравьёва-Апостола. Его поведение в процессе восстания вполне может быть описано формулой из песни «Постой, паровоз», что звучала в другом советском кинохите, комедии «Операция „Ы“ и другие приключения Шурика»: «Меня засосала опасная трясина…» Он не субъект этой истории, а её объект, которым помыкают все кому не лень. Редкие проблески инициативы со стороны Сергея Ивановича выглядят нелепо и даже смешно, что только усугубляет его положение.
Собственно, с чего всё началось? С того, что Сергея Муравьёва-Апостола и его старшего брата Матвея берут под арест. В принципе, на этом история восстания могла бы закончиться. И должна была закончиться, если бы не два фактора.
Фактор номер один. Запредельная решительность других офицеров Черниговского полка, вовлечённых в заговор. Так, известно, что поручик Анастасий Кузьмин ещё летом 1825 года заявлял Муравьёву в личной беседе: «Черниговский полк не ваш и не вам принадлежит! Я завтра взбунтую не только полк, но и целую дивизию… Не думайте же, господин подполковник, что я и мои товарищи пришли просить у вас позволения быть патриотами!» К слову, именно на квартире Кузьмина и был произведён арест братьев.
Фактор номер два. Личность того, кто произвёл арест. Его звали Густав Гебель. Он находился в равных чинах с Муравьёвым-Апостолом, тоже был подполковником. Однако на тот момент он командовал Черниговским полком уже несколько лет. И за эти годы не снискал не то что любви, но даже и доверия офицеров. Об этом говорит непосредственный свидетель событий Игнатий Руликовский, владелец и житель села Мотовиловка, где разыгралось основное действие — начало мятежа. Вот что он пишет в своих мемуарах о Густаве Гебеле: «Он не мог понять того настроения, которое одушевляло все офицерское общество, в котором деятельными членами были капитаны, командиры рот. Его суровое обращение с рядовыми солдатами вызывало против него общее недовольство и вместе с тем увеличивало привязанность солдат к ротным командирам, которые руководили своими подчиненными путём чести. Это особенно влияло на нравственность солдат и усиливало в них чувство человеческого достоинства. Офицеры ничем не задевали своего нового полковника, но и не имели к нему настоящего уважения».
В свою очередь, непосредственный участник восстания Матвей Муравьёв-Апостол вообще утверждает следующее: «Будь на месте Гебеля полковым командиром человек, заслуживающий уважения своих подчинённых и более разумный, не было бы возмущения».
Результатом стало то, что решительно настроенные младшие офицеры учинили над Гебелем, арестовавшим их старших товарищей, настоящий суд Линча: «На голове 4 раны, во внутреннем углу глаза одна, на груди одна, на левом плече одна, на брюхе три раны, на спине 4 раны. Сверх того — перелом в лучевой кости правой руки». Подполковник сумел бежать и даже выжил. Однако такой крутой и жестокий поворот уже не давал никакой возможности «сыграть назад». Сергей Муравьёв-Апостол оказался заложником ситуации, которая в дальнейшем раскручивалась помимо его воли.
Попытка Муравьёва-Апостола возглавить восстание по-настоящему, то есть стать признанным лидером с опорой на внятную идеологию и программу действий, провалилась. Составленную наспех агитку под названием «Православный катехизис» зачитали перед войсками 31 декабря 1825 года. Того, что там написано, не понял даже читавший её священник. Рядовые и нижние чины вообще не представляли себе, как это может быть: «Присяга царям богопротивна. Цари предписывают принуждённые присяги народу для губления его, не призывай всуе имени Господня. Господь же наш и спаситель Иисус Христос изрёк: „А я говорю вам: не клянитесь вовсе“. Итак, всякая присяга человеку противна богу, ибо принадлежит ему одному».
Такого в понимании простого народа и солдат и быть не могло. Обязательно нужно кому-то присягнуть. Кто-то из солдат был уверен, что они присягают великому князю Константину, который был силой отстранён от престола, но бежал, переоделся в крестьянскую одежду и сейчас ожидает восставших чуть ли не на расстоянии дневного перехода. Однако подавляющее большинство поняло зачитанный документ своеобразно: «Многие из нижних чинов, напившись, кричали, что теперь настала вольность».
И вот тут началось то, чего офицеры боялись больше всего. Реальная пугачёвщина. Но без видимой цели и без надежды на «чудесно спасшегося законного императора». В этом случае ещё возможно было наладить хоть какое-то подобие дисциплины. В случае Муравьёва-Апостола — нет. Уже вечером 31 декабря нижние чины вваливались к нему в квартиру, будучи вдребезги пьяными. Разбои, мародёрства, повальное пьянство — всё это сделалось возможным по той простой причине, что начальство городит какую-то невнятную ерунду, а реальных целей не ставит. И за что воевать, совершенно непонятно.
Они, в общем, и не воевали. И причиной тому вовсе не приказ Муравьёва-Апостола не стрелять. Он мог бы отдать и приказ вести огонь на поражение. Толку от этого было бы немного. При осмотре конфискованных ружей выяснилось: «Большая их часть была не заряжена и имела деревянные кремни». Те, которые были заряжены, тоже вряд ли могли бы выстрелить: «Иные были заряжены странным образом: наоборот, то есть пулей внизу, а порохом сверху. Иные же вместо заряда имели кусок сальной свечки».
Да и не в этом даже дело. Сергей Муравьёв-Апостол в точности повторил судьбу Степана Разина и Емельяна Пугачёва, которых сдали свои же. Согласно его показаниям, которые впоследствии подтвердились, он был захвачен солдатами Черниговского полка и приведён к правительственным войскам. Восстание, не имевшее смысла и целей, закончилось, толком даже не начавшись.
