23 мая 1618 г. из окна канцелярии в Пражском Граде выбросили трёх чиновников Священной Римской Империи. Обошлось, хотя и с увечьями, но без трупов — злосчастные потерпевшие, пролетев около 15 метров, сыграли в кучу навоза. Чешские дворяне-протестанты, учинившие это дело над своими собратьями-католиками, даже не подозревали, в какую кучу навоза совсем скоро угодит вся Европа — именно тот майский день принято считать началом Тридцатилетней войны.
Её ещё иной раз называют «Нулевой Мировой войной», что, наверное, справедливо. В той или иной степени конфликт затронул очень и очень многих, закончившись грандиозным переделом границ и сфер влияния в Европе. Финалом войны стал первый в истории международный конгресс, где изменения были приняты на уровне договора — Вестфальского мира. Этот мир зафиксировал такое до сих пор важное понятие, как государственный суверенитет, установив в Европе «новый мировой порядок».
Главными «смотрящими» за этим самым порядком стали Франция и Швеция, совместными усилиями ушатавшие Священную Римскую Империю, которая до тех пор казалась незыблемой. И разорвавшие солидную её часть «на сотню маленьких медвежат» — независимых немецких княжеств, герцогств и курфюршеств, проредив по ходу дела население германских земель чуть ли не наполовину.
Словом, кровопускание было масштабнейшим. Но самое увлекательное и поучительное во всей этой истории — роль России. Почему-то считается, что европейские дела до Петра I были для нас какой-то непонятной кашей, в которую мы не ввязывались, исходя из принципа «своя хата с краю».
На самом деле здесь куда уместнее другая народная мудрость. «Кому война, а кому — мать родна». Редчайший в нашей истории случай, когда война стала для России если и не совсем «мать родна», то близко к тому. Во всяком случае, выгоды от этой войны были для нас гораздо весомее потерь.
Первая, и самая приятная новость для России была в том, что она по факту начала и развития крупнейшего европейского конфликта внезапно обнаружила себя не «медвежьим углом», не «Тартарией» и не «страной варваров-еретиков». А полноправным участником европейского политического процесса. Более того — желанным и ценным союзником.
Это было невероятное везение. В том самом 1618 г. польский королевич Владислав предпринял поход на Москву и даже осадил город, получив по результатам позорного для нас Деулинского перемирия право именоваться «царь московский». Ещё одна катастрофа вдобавок к совсем недавней Смуте, едва не превратившей Россию в пустыню.
Но тут в Европе что-то сдвинулось. «Большие дяди» в лице главных игроков того времени схлестнулись в нешуточном противостоянии. И в нашу «пустыню», которая и управлялась-то, формально, польским Владиславом, потянулись послы.
Им у нас были рады — ещё бы, практически даром приобрести статус «равного среди равных». Но достоинства не теряли. А уж политические и экономические интересы государства и династии соблюдали жёстко и хладнокровно.
С 1620 гг. в Москву регулярно приезжают шведы — посланники короля Густава Адольфа. Он вторгается в Польшу и Германию, крушит католиков и быстро приобретает статус самого победоносного и опасного полководца этой войны. Но к царю Михаилу обращается кротко и вежливо. Просит хлеба и селитры — хлеба для солдат, а селитры для производства пороха. А ещё льстиво предлагает союз против Польши и вообще католиков: «Моя армия, воюющая в Германии, является не более чем передовым полком Вашего Величества, поскольку сражения идут, в том числе, и с проклятыми папистами — исконными врагами греческой православной веры».
Царь Михаил вступать в войну пока не торопится, но хлеб и селитру милостиво разрешает купить, впрочем, ничего конкретного не обещая: «Если где добудут».
В Москву едут голландцы. Представители Генеральных Штатов, послы Альберт Бург и Иоганн Фелтдриль расшаркиваются перед царём Михаилом за то, что тот «жалует голландских торговых людей и разрешает покупать русский хлеб в трудный военный период». Попутно привозят благодарности и от кардинала Ришелье. В 1630 г. во Франции был неурожай, и если бы не зерно из России, главному игроку Тридцатилетней войны было бы совсем худо.
Едут в Москву и датчане. С ними, правда, происходит конфузия. Датский посол Малтеюл Гизингарский требует, чтобы имя его короля Кристиана IV стояло в грамотах первым, а имя русского царя Михаила — вторым. Такого бесчестья в Москве не допускают. Дании вместо хлебных поставок выкатывают грандиозный кукиш, а самого посла во время приёма оставляют «без скамьи и стола». То есть не угощают и даже не позволяют присесть. А в финале Малтеюл «за упрямство его отпущен обратно в сторону Датскую без грамоты». То есть без ответа. Фактически, пинком.
И все страны, все послы протестантских держав, умоляют Россию немножко повоевать. Хотя бы с Польшей, которая примкнула к их врагам.
Царь Михаил разумно говорит, что с Польшей он воевать всегда готов, но вот материальная часть для войны как-то слабовата. Дескать, Смута была, да и до Смуты европейские державы не отпускали к Москве мастеров военных и промышленных технологий. Нанимать их запрещали, а уже нанятых задерживали.
Внезапно оказывается, что Россия Европу «просто не так понимала». Сейчас уже никто никого не задерживает, пожалуйста, пользуйтесь — весь военно-промышленный потенциал протестантской Европы к услугам Вашего Величества.
И вот уже Россия вербует в Швеции 5 тысяч солдат и размещает там же заказ на 5 тысяч шпаг и 10 тысяч мушкетов — шведских, лучших на тот момент во всей Европе. Голландцы Андрей Виниус и Пётр Марселис организуют в Туле железоделательные мануфактуры. Прославленный немецкий мастер-литейщик из Нюрнберга Ганс Фалькен льёт пушки для царя Михаила в Москве. Шотландец Александр Лесли, немец фон Дамм и француз Шарль де Эбер рыщут по Дании, Голландии и германским землям, нанимая солдат и офицеров для новой русской армии — «полков иноземного строя».
К сожалению, окончательно отвертеться от участия в войне России в тот раз не удалось. Попытка напасть на Польшу и отвоевать у неё Смоленск в ходе кампании 1632-1634 гг. окончилась не тем, чем ожидали. Удалось вернуть только городок Серпейск, да заставить польского короля Владислава отказаться от титула «царя московского».
Но даже это можно расценивать как победу. Хотя бы по той причине, что Вестфальский мир, завершивший Тридцатилетнюю войну, требовал гарантов соблюдения договора. Одним из таких гарантов стала Россия, вошедшая, пусть пока и не на первых ролях, в «концерт» европейских держав.
