«Расстрелов дымом объят горизонт, шабаш буржуев неистов: буржуйка парижская тыкала зонт в простреленный глаз коммуниста», — писал Владимир Маяковский. Образ, конечно, сильный, вот только сами коммунары Парижа коммунистами себя не считали.
Коммуна без коммунистов
Во Франции со времен Средневековья слово «коммюн» обозначало общину. Так было и при Бурбонах, и при Наполеоне, так это и сейчас — такой вот способ самоорганизации «народных масс». Никакой коммунистической идеологии у коммунаров Парижа не было, а все остальное придумали Маркс и Энгельс. А что было?
Сначала была франко-прусская война 1870 г. и разгром двух французских армий под городами Мец и Седан. Император Наполеон III попал в плен. Новое правительство возглавил историк Адольф Тьер, заключивший с победителями перемирие. Одним из его условий было разоружение гарнизона Парижа, причем сделать это должны были сами французы. Все бы ничего, но Париж разоружаться не захотел.
Причины были скорее не патриотические, а экономические. Основу гарнизона составляла трехсоттысячная Национальная гвардия, набранная из бедняков. Им платили деньги, на которые можно было прожить — полтора франка в день, плюс 75 сантимов женатым гвардейцам, плюс еще по 25 за каждого ребенка. Квалифицированный рабочий получал немногим больше. Разоружение стало бы для нацгвардейцев экономической катастрофой, и гвардия восстала.
Коммуна как она есть
26 марта 1871 г. состоялись выборы в Коммунальный совет Парижа, или, проще говоря, в Коммуну. Правительство под предводительством Тьера, обосновавшееся в Версале, новую столичную власть не признало. Началась гражданская война, которая с обеих сторон шла с повышенной жестокостью, расстрелом пленных, взятием заложников…
Париж почти сразу оказался в осаде. Прусская армия только блокировала город, предоставив всю грязную работу версальцам — войскам Тьера. Правительственные войска были неплохо организованы. Коммунары же делились на 3 фракции: неоякобинцев, социалистов и анархистов, которые трудились, как лебедь, рак и щука.
Огромный город оказался отрезанным от остальной страны. К концу осады кошки стоили по 20 франков, за одну крысу давали 3 франка, за ворону — 5.
По описанию британского журналиста Фредерика Гаррисона, при 300 тыс. гвардейцев боевая численность войск едва достигала 30 тыс. Из них на позициях находилось не более половины, хотя сражались даже женщины и дети.
Кровавая неделя
21 мая версальцы через ворота, которые почему-то не охранялись, ворвались в Париж. Коммунары несколько часов даже не подозревали об этом. Менее суток потребовалось на овладение третью города. Сторонники правительства наступали по всем правилам. Баррикады сметались огнем пушек, саперы при необходимости взрывали дома, которые мешали продвижению вперед. 28 мая была захвачена последняя баррикада на улице Рампоно. История Коммуны, просуществовавшей 72 дня, кончилась. После этого победители без всякого разбирательства казнили от 17 до 35 тыс. человек.
На всех не хватало пуль
Вот как описывает «наведение порядка» Эмиль Золя в романе «Разгром». Один из центральных персонажей книги капрал Жан Маккар, переживший катастрофу под Седаном, оказался в Париже и вступил в Национальную гвардию: «В пятницу вечером, улизнув из казармы и пробираясь с площади Карусели на улицу Орти, Жан невольно присутствовал на улице Ришелье при расстреле коммунаров; это его потрясло. Уже третий день действовали два военных трибунала: первый в Люксембургском дворце, второй в театре Шатле. Осужденных в первом трибунале расстреливали в саду, а осужденных во втором вели в казарму Лобо, и предназначенные для этого взводы версальцев расстреливали их почти в упор во внутреннем дворе. Бойня была ужасней всего именно здесь: погибали мужчины, дети, осужденные по одной улике: достаточно, что руки черны от пороха, на ногах солдатские башмаки; погибали невиновные, схваченные по ложному доносу, жертвы личной мести; они тщетно вопили, стараясь оправдаться, но не могли добиться, чтобы их выслушали; версальцы ставили под дула винтовок как попало целые толпы, столько несчастных людей, что на всех не хватало пуль и раненых добивали ружейными прикладами. Кровь лилась ручьями; мертвецов увозили на телегах с утра до вечера. И в завоеванном городе, по прихоти внезапных вспышек мстительной злобы, производились еще другие расстрелы — перед баррикадами, у стен на безлюдных улицах, у подножия памятников. Жан видел, как обыватели вели женщину и двух мужчин к караульному посту, охранявшему театр Французской комедии. Буржуа оказались еще более жестокими, чем солдаты; появившиеся газеты призывали к истреблению коммунаров».
Национальный торт
Коммуна провозгласила свободу совести — право исповедовать любую религию или не исповедовать никакой. Через несколько лет Франция довольно странно расплатилась с убитыми коммунарами — на Монмартре в их честь построили базилику Святого Сердца Христова — Сакре-Кёр. Тот же Золя называл это помпезное здание в романо-византийском стиле «каменной массой, доминирующей над городом, где началась наша революция». Парижане дали базилике лучшее определение — «национальный торт». Впрочем, потом горожане к Сакре-Кёр привыкли и стали считать такой же достопримечательностью, как построенную 15 годами позднее Эйфелеву башню.
