255 лет назад, 12 декабря 1766 г., в сельце Михайловка Бузулукского уезда Симбирской провинции в семье среднепоместного дворянина родился мальчик.
Долгое время он считал, что родился годом ранее. И только в преклонном возрасте ему удастся наконец определиться с точной датой. Для этого он чуть ли не впервые в жизни использовал в личных целях свою официальную должность – «Российский историограф». Звали его Николай Карамзин.
Служить не рад
С недавних пор у нас принято восхищаться тем, что многие знаменитые отечественные литераторы были не какими-то там словоблудами и щелкопёрами, а реально служили – кто по военной, кто по гражданской линии. Приносили Отечеству «настоящую пользу». Под это клише пытаются подогнать и Карамзина. Но получается плохо. Нет, он и впрямь с 1781 по 1784 г. служил в лейб-гвардии Преображенском полку. Вот только из 3 лет формальной «службы» Николай Михайлович год провёл в отпуске, ещё год – в отпуске по случаю смерти отца, потом – в отпуске по болезни, а потом сразу подал в отставку.
Более того, Карамзин не просто избегал какой-либо служебной деятельности, но видел в ней серьёзную угрозу русской культуре. И не стеснялся заявлять об этом публично. В 1802 г. для своего журнала «Вестник Европы» он пишет статью под характерным заголовком: «Отчего в России мало авторских талантов?» Карамзину ответ очевиден: «Кому у нас десять, двадцать лет рыться в книгах, быть наблюдателем, всегдашним учеником, писать и бросать в огонь написанное, чтобы из пепла родилось что-нибудь лучшее? В России более других учатся дворяне, но долго ли? До пятнадцати лет: тут время идти в службу, время искать чинов, сего вернейшего способа быть предметом уважения».
Рождение языка
Надо сказать, что Карамзин в силу своей природной доброты и скромности значительно смягчил остроту ситуации с «авторскими талантами». К тому моменту их было не «мало». Если честно, то настоящий талант был один. Сам Николай Михайлович, нашедший в себе волю пойти против течения.
По какой-то загадочной причине отсчёт «главным» произведениям отечественной литературы до сих пор ведут от «Путешествия из Петербурга в Москву» Александра Радищева. Читать его без специальных познаний в словесности XVIII столетия невозможно даже взрослым. А уж тем более школьникам, которые обречены продираться через непонятные «обло, озорно, стозевно и лаяй». Между тем в том же самом 1790 г. «Московский журнал» частями публиковал другую книгу в том же жанре травелога – «Письма русского путешественника» Карамзина. Вот её-то читать легко и увлекательно даже сейчас – она написана нормальным современным литературным языком. Что неудивительно. Именно Карамзин, по большому счёту, его и создал.
Даже если бы он остановился только на этом, его заслуга перед Россией была бы невероятно высока. Но он не остановился.
«Родства не помним»?
В том самом 1790 г. Карамзин в «Письмах...» роняет ремарку, которую впоследствии многие воспринимали почти как пророчество: «Больно, но должно по справедливости сказать, что у нас до сего времени нет хорошей Российской истории, т. е. писанной с философским умом, с критикою, с благородным красноречием».
Боль Карамзина понятна. Россия к тому моменту давно уже входила в условный клуб «великих держав» Европы. Но это величие отдавало второсортностью. Всего и заслуг, что природное богатство да могучая армия. Во всём остальном русские были на положении бедных родственников. В самом деле: кто у этих русских считается нравственным ориентиром? На чьих примерах воспитываются их дети? По всему выходило, что на примерах заёмных. Вспомните героя повести Сергея Аксакова «Детские годы Багрова-внука». Маленький мальчик увлечён историей, но все книги, что были доступны, – переводы античных авторов: «Греческая фаланга, дорийские пляски, битвы с варварами, всё это сжилось со мною… Я доказывал Евсеичу, что на войне я не испугаюсь, с греками я бы на всех варваров пошёл». Заметим – с греками. Не с дружинниками князя Святослава, Александра Невского или Дмитрия Донского…
А раз все примеры доблести, мудрости и славы у этих русских заёмные, то кто они вообще такие, чтобы к их мнению прислушиваться? Иваны, не помнящие родства!
О том, как в России тогда обстояли дела с исторической литературой, лучше всего говорит один любопытный факт. Средний тираж книг по истории составлял 600 экземпляров. А количество авторов, писавших на исторические темы в начале XIX в., достигало 592 человек. Этакий междусобойчик. Сами пишем, сами читаем. В обществе же – полное отсутствие интереса к истории. Отсутствие спроса, который, как известно, формирует предложение.
Но тут появляется Карамзин и ставит всё с ног на голову. Оказывается, можно «сломать систему» – начать с предложения, а уж спрос придёт.
Другое дело, что чаще всего это появление Карамзина у нас рисуют примерно так: «Император Александр I в 1803 г. приблизил его к себе, назначил придворным историографом, а чтобы Карамзин ни в чём не нуждался и мог спокойно работать над историей, дал ежегодный пенсион».
Тернии и звёзды
В действительности всё было ровным счётом наоборот. С инициативой выступил как раз Карамзин – ему пришлось буквально выпрашивать и должность историографа, и пенсион: «Я издавал журнал, чтобы иметь возможность работать свободно и сочинять «Русскую Историю», которая занимает всю душу мою. Оставляя журнал, я лишаюсь 6 тысяч рублей доходу. Отчего бы не поддержать автора, уже известного в Европе и пылающего ревностью ко славе Отечества? Хочу не избытка, а только способа прожить пять или шесть лет, ибо в это время надеюсь управиться с Историей».
Намёк на 6 тыс. руб. потерянного годового дохода император пропустил мимо ушей. Было сочтено, что с историографа будет довольно и втрое меньшей суммы – 2 тыс. руб. в год. Между тем почти весь этот пенсион съедала только аренда квартиры в Москве. В Питере цены были ещё выше – за домик «на Захарьевской, комнаты весьма не дурны, только без мебели» Карамзин платил 4 тыс. руб. в год.
Не всё гладко было и с изданием многолетнего труда. Да, государь милостиво разрешил печатать «Историю государства Российского» в типографии Военного министерства. Но – милует царь, да не милует псарь. Начальник типографии генерал Арсений Закревский то останавливал набор, то «особенно старательно заботился, чтобы выбрать мерзейшего качества бумагу и наиболее чёрную, на том основании, что она стоит только 13 рублей».
Но вот настал февраль 1818 г. Первые 8 томов «Истории» поступили в продажу. Тираж в 3 тыс. экземпляров разошёлся менее чем за месяц. Допечатки тоже исчезали молниеносно. Возникло даже что-то вроде чёрного рынка. Иные московские купцы покупали по 10–15 экземпляров восьмитомника, чтобы потом продавать по цене вдвое-втрое выше номинальной.
Это был триумф. В том числе и мировой. Одновременно с выходом «Истории...» на русском языке посыпались предложения перевода на немецкий, французский и польский. Несколько месяцев спустя – на греческий, итальянский и английский. Парой лет позже – даже на китайский язык. Такого успеха за рубежом до Карамзина не знало ни одно русское произведение. На самом деле успех этот был двойным – Карамзин одним махом показал, что у России есть и великая история, и более чем достойная литература.
Проняло даже отечественных ревнителей «службы и пользы». «История...» Карамзина попала в «топ-3» лучших и полезнейших книг первой четверти XIX в. Наряду с «Опытом теории налогов» Николая Тургенева и «Опытом теории партизанского действия» Дениса Давыдова. Николай Карамзин, толком нигде не служивший, доказал, что история и литература по своей важности стоят вровень с экономикой и военным делом.
