Лишь одна женщина во всей Австрии спрятала двоих узников-красноармейцев, сбежавших из Маутхаузена, и уберегла их от смерти, рискуя собственной жизнью. За этот подвиг крестьянка Мария Лангталер, увы, не получила никакой награды. Обозревателю «АиФ» удалось взять интервью у её дочери – 88-летней Анны Хакль.
До деревни Винден, расположенной на горе над городом Швертберг, не так просто добраться – сначала на двух поездах с пересадкой из Вены, затем на автобусе, ну и пройти пешком. Именно тут находится дом Марии Лангталер: её дочь Анна Хакль живёт в этом здании, как и много лет назад. Я рассматриваю белую дверь. 4 февраля 1945 года сюда подошёл узник Маутхаузена – советский офицер Михаил Рыбчинский, пока его друг Николай Цемкало прятался неподалёку. Предыдущей ночью из Маутхаузена при самом массовом побеге за всю историю концлагерей вырвались 500 наших военнопленных, однако затем почти все они были убиты «розыскными отрядами» СС: эта кровавая бойня получила циничное название «Мюльфиртельская охота на зайцев». Только 11 узникам удалось спастись, включая Рыбчинского и Цемкало: обоих спрятала австрийская женщина Мария Лангталер, пятеро сыновей которой… служили в вермахте. Анна Хакль предлагает мне пройти в комнату, достаёт кофейник. В самом доме мало что изменилось с зимы 1945-го.
«Всю семью казнят»
– Вы хорошо помните момент, когда в вашу дверь постучались пленные?
– Да, я в тот день была дома: это случилось в 6.30 утра. Всюду уже сообщали, что из лагеря Маутхаузен сбежали «опасные русские бандиты и убийцы», надо их ловить и передавать в руки властей. Я выросла в большой семье – у папы с мамой родились шестеро сыновей и три дочери. Пятерых моих братьев призвали в вермахт и отправили на фронт – в СССР, Францию, да везде. И мама поклялась – каждый день мы будем за них молиться в церкви, чтобы они вернулись домой живыми. Моя сестра Мария днём пошла на мессу в Швертберге и по пути увидела страшную картину – грузовик, где вповалку лежали мёртвые советские пленные: судя по всему, их убили совсем недавно. Эсэсовцы бросили трупы прямо на дороге и связали за ноги, чтобы удобнее было затаскивать тела в кузов. Услышав рассказ сестры, моя мать залилась слезами: «Господи, вот бы кто-то из этих людей пришёл к нам и попросил убежища. Я бы не отказала ему в помощи».
– Так потом и случилось?
– Уже следующим утром. Михаил тихонько постучал и произнёс по-немецки: «Здравствуйте, я переводчик из Линца. Заблудился, мне нужно немного поесть». Он выглядел подозрительно – человек в шляпе, в ботинках не по размеру, в плаще – и это в февральский мороз. Моя мать взяла его за руку, втянула на кухню и сказала: «Я знаю, кто вы. Не бойтесь, я вас не выдам. Я хочу, чтобы мои сыновья вернулись с войны, и уверена – у русских тоже есть матери, которые их ждут». Позднее она спросила гостя: «Почему вы зашли именно к нам?» Михаил ответил: «Я заглянул в окно, на стене не было портрета Гитлера». Это правда, мама ненавидела Адольфа. Когда Австрию в 1938 году присоединили к рейху, все радовались: ведь фюрер обещал сказочные времена. И только мама сказала: «Этот господин с чёлкой нам одни проблемы принесёт». Попросив Михаила подождать, мать пошла к отцу и с ходу заявила: «У нас русский, надо спрятать парня».
– Ваш отец испугался?
– Он пришёл в ужас и стал возражать: «Ты сошла с ума, мы не должны этого делать, гестапо расстреляет нас как изменников, всю семью казнят! Скажи ему – пусть немедленно уходит!» Но мама не отступилась. Горячо убеждала отца снова и снова, пока тот не махнул рукой: «Делай что хочешь, но отныне наши жизни на твоей совести». Мама велела сестре накормить Михаила, и ему приготовили горячий суп из кислого молока и картофеля – всё, что было у нас на завтрак. Еды, как и у всех в войну, было мало – хоть мы не умирали от голода, но большая семья – это большая семья: произведёшь больше еды, отнесёшь на рынок, чтобы купить одежду, обувь да хотя бы тарелки. Михаил сел есть – он ел очень жадно, а я с мамой ушла на молитву. И тут на кухне появился мой 15-летний брат в чёрной форме… У него был лишь один глаз, его не забрали на фронт, определили в фольксштурм – нацистское ополчение. Михаил уронил ложку, вскочил, весь трясясь: подумал, что мы с мамой усыпили бдительность, а сами пошли и донесли.
Босиком по снегу
– Я его понимаю.
– Да, это легко понять. Михаил решил: его убьют, застрелят прямо сейчас. Брат сказал: «Садись обратно, доедай, я ничего плохого тебе не сделаю. Где твои товарищи?» Он уже знал: все заключённые из Маутхаузена бежали группами – по пять, три, в крайнем случае два человека, и никогда в одиночку. Михаил сначала жёстко отрицал наличие друзей, но наконец признался, что его товарищ прячется в лесу. После, убедившись, что опасности нет, он сообщил: второй беглец по имени Николай спит на нашем сеновале. Позвал друга, и мы его тоже накормили. У Николая не было никакой обуви, одет в полусгнившие лохмотья, я по-прежнему поражаюсь: как он мог десять километров пробежать босиком по снегу?! Но я ещё не знала, какой кошмар ожидал нас на следующий день.
– К вам пришли с обыском из гестапо?
– Даже хуже. На следующий день (это было воскресенье) я вышла с мамой из дома. Мы успели отойти на пару километров, когда увидели большую группу эсэсовцев с овчарками: они явно охотились за беглецами из Маутхаузена. Мы обошли их, завернули за угол. Мама взяла меня за плечи и стала трясти: «Анна, скорее беги домой, предупреди всех!» А мне всего-то тринадцать лет. Я взмолилась, заплакала: «Нет-нет, только не я, я не могу!» Но мать строго сказала: «Ты должна!» Я развернулась и пошла прямо через строй солдат СС – сбоку не обойдёшь, там снег по пояс. Иду, а губы трясутся. И тут меня останавливает высокий офицер. Я думаю: ну всё, конец мне. Эсэсовец показывает на дом у дороги и говорит: «Эй, малышка, там кто-то живёт?» Отвечаю: «Нет». Он отвернулся. Я спешу, вбегаю в дом и вижу – советские офицеры сидят завтракают. Я кричу сестре: «Срочно убирай посуду!» Показываю пленным на сеновал – быстрее туда, укройтесь сеном, нацисты ищут вас! Мы закидали их соломой, и вовремя – вскоре вломились эсэсовцы. Они вошли в наш дом с овчарками, обыскали также хлев, добрались до сена и стали протыкать его штыками. Михаил после рассказал – гитлеровцы стояли прямо над ним, он слышал рычание собак. Я до сих пор удивляюсь, почему овчарки их не учуяли, у меня нет объяснения. Я лишь закрыла глаза и молилась. Знаете, это просто настоящее чудо.
«Каждый день как последний»
– Я представляю, как вам было страшно.
– Это верно. Три следующих месяца мы каждый день жили как последний. Мы не могли расслабиться. Нам нельзя было довериться никому, даже друзьям и соседям. Наша семья делала всё, чтобы пленных не заметили, соблюдала строгие меры предосторожности.
– В поимке беглецов приняли участие не только СС, но также рядовые австрийские крестьяне и члены их семей. Я читал архивы, как один фермер своими руками зарезал спрятавшегося у него в хлеву советского пленного, а 15-летние мальчики из гитлерюгенда хвастались друг другу, кто больше убил беззащитных людей. Зачем они это делали? Они разве не понимали, что рейху осталось всего лишь 3 месяца?
– Нет, вообще не понимали. Я помню, за неделю до конца войны идёт по нашей деревне рота вермахта и поёт во всё горло: «Сегодня нам принадлежит Германия, а завтра весь мир!» У Гитлера была сумасшедшая пропаганда – Берлин уже взяли русские, однако многие жители в Австрии всерьёз считали, что рейх ещё способен выиграть войну. Убивали узников в основном эсэсовцы, но простые крестьяне тоже участвовали: особенное рвение проявляли те, которые были идейными нацистами. Остальные потом оправдывались: мы выполняли приказ, иначе нас самих накажут, следовало повиноваться.
– Они и без приказа убивали наших пленных со звериной жестокостью.
– Это чудовищно. И таким поступкам нет оправдания.
– Где ваши гости прятались все 3 месяца?
– На чердаке. Их предложил переместить туда с сеновала мой младший брат, служивший в фольксштурме. Он знал – в стогах сена-то первым делом и ищут. Дабы отвести подозрения, во время очередных обысков в деревне он позвал в гости эсэсовцев, сказав: «Загляните на стаканчик, наш дом уже проверяли». Провёл их на кухню, мама принесла персиковой наливки, сделала бутерброды. Нацисты выпивали, закусывали и не знали – те, кого они ищут, находятся прямо у них над головами! Трюк был очень грамотный – группа СС запомнила наш дом и больше не заходила: искала беглецов в других местах.
«Нельзя доверять никому»
– Чем вы кормили Михаила и Николая?
– Тем же, что и сами ели. Вечером мы зашторивали окна, ужинали вместе на кухне.
– А как насчёт туалета?
– Им приходилось терпеть днём и после наступления темноты выбираться наружу. К счастью, в феврале светлый день короткий. Они выходили по нужде и быстро возвращались назад. Сложнее был другой случай. Однажды утром мама понесла на чердак завтрак, и Михаил сообщил ей: он серьёзно заболел. Мучили режущие боли в животе, поднялась температура. Ведь в концлагере пленных почти не кормили, он был худой, как скелет, и нормальная, человеческая еда расстроила желудок. Мама испугалась – вдруг Михаил умрёт? Тогда надо тело перенести хоронить в лес, а это заметят соседи и патрули СС. Он написал карандашом на бумаге, какие лекарства нужны. Мария села на велосипед, отправилась в аптеку, там было 7 километров. Приехала, не смогла прочитать – всё написано по-русски! Но выбора нет. Показывает аптекарю бумагу, тот спокойно выдаёт таблетки. Моя мать в шоке. Оказалось, Михаил был раньше студентом-медиком, он написал записку… на латыни. Мария не знала латынь и сочла её русским языком.
– Вы были ребёнком при власти Гитлера. Как вы запомнили то время?
– Мама плакала постоянно. Уже в школе я осознала – нельзя доверять никому, и всё, что я скажу, в результате повернётся против меня: надо всегда держать язык за зубами, быть осторожной, не болтать лишнего даже с лучшими подружками. Один момент запомнился хорошо. Отец был на работе в поле, мать сидела у окна, и мимо шёл наш сосед. Он вскинул руку, прокричав: «Хайль Гитлер!» А мама просто ему ответила: «Здравствуй». Тот разозлился: «Я научу тебя, как правильно приветствовать фюрера!» Но мать, маленькая, хрупкая женщина, так сцепила руки, что и здоровый мужик не смог их распрямить.
– Вся семья поддержала решение вашей матери? Даже брат из фольксштурма?
– Конечно. Мама обладала непререкаемым авторитетом, дом на ней держался. Уж если что решила – так и сделает. Отец сначала сомневался, но позже у них не было разногласий. У брата тоже. Они своими глазами увидели, с какой жестокостью эсэсовцы убивают безоружных пленных, и сочли – поступить иначе Мария Лангталер не могла.
«Они звали её «мама»
– Когда пленные вышли из своего убежища?
– 5 мая 1945 года. Окрестности города Швертберг заняли американские войска: СС и фольксштурм разбежались. Мама поднялась на чердак и крикнула Михаилу с Николаем: «Дети мои, вы едете домой!» Она отдала пленным праздничную одежду своих сыновей, и русские впервые за 3 месяца смогли выйти днём из дома. 13 мая мы все вместе сфотографировались на память. Михаил сказал моей сестре Митци: «Я люблю тебя, будь моей женой». Но та ответила: «Прости, я решила уйти в монастырь, возвращайся на Родину». И действительно, позже она стала монахиней. Потом американцы отступили, и сюда пришла Красная армия: ваши солдаты, помню, развернули полевую кухню, начали варить суп (смеётся). Михаил работал переводчиком при советской комендатуре. Он был разочарован жителями Швертберга. Мол, прежде эти люди боготворили Гитлера, а теперь говорили: «Нет-нет, мы всегда были против фюрера», «я вступил в НСДАП нечаянно, зато вот тот и этот нацисты, арестуйте их». Михаил и Николай написали письмо по-русски, объяснили, что мы сделали для них, – дабы у нас не было проблем с красноармейцами. Мать расстроилась, когда они уезжали, мы ведь стали с ними как одна семья… Говорила им: «Отныне у меня восемь сыновей, а не шесть». Русские тоже звали её «мама».
– Правда ли, что сыновья Марии Лангталер вернулись с фронта живыми?
– Да, все пятеро. Она посчитала, что Господь отблагодарил её за доброту. Вообще жутко осознавать, что в нашей Австрии, стране прекрасной культуры и хороших людей, работал такой концлагерь, как Маутхаузен. Это было массовое умопомешательство. Мой брат потом сказал матери: «Ты реально спасла жизнь двоим советским офицерам, а тебя даже не наградили за это; другие же, активно восхвалявшие Гитлера, живут лучше нас». Мама строго прервала его: «Как ты можешь такое говорить, ведь ты жив и братья твои живы! Это ведь и есть самая лучшая награда, которую я только могла пожелать!»
Слёзы, объятия, радость
– Николай и Михаил впоследствии виделись со своей спасительницей?
– Дважды. Сначала они посетили Австрию в 1964 году, и посол СССР привёз их к нам домой: было много слёз, объятий и радости. А ещё через 3 года мама приехала к Михаилу в Киев и затем к Николаю в Луганск. Мать Николая, едва увидела Марию, так сжала её в своих объятиях, что мама не смогла воздуха глотнуть – кости захрустели. Оказывается, у этой женщины 8 сыновей ушли на фронт, а назад вернулся один-единственный – Николай. Простите, мне сложно говорить дальше… когда я вспоминаю это, всегда плачу…
– Спасибо вашей матери и вам от всего нашего народа.
– Вам не нужно нас благодарить. Мы сделали то, что должны были.
Анна Хакль звонит своему сыну и просит отвезти меня на станцию – иначе не успею на поезд. Мы прощаемся. Спасённые её матерью советские офицеры прожили долгую жизнь – Николай Цемкало умер в возрасте 79 лет в 2001 году, а Михаил Рыбчинский – в 2008 году, дожив до 92 лет. Обидно, что за свою уникальную храбрость и мужество простая австрийская крестьянка Мария Лангталер не получила в дальнейшем вообще никакой награды. Мне кажется, что на 75-летие Победы наша страна вполне могла бы отметить её заслуги. Хотя бы уж посмертно…
