Почему многие власть имущие глухи к просьбам сограждан, а добиться правды порой очень трудно?
Почти 4 года назад уполномоченным по правам человека в РФ стала Татьяна Москалькова — бывший депутат Госдумы, выходец из МВД, одна из немногих в России женщин, получивших погоны генерал-майора полиции. Когда она только вступала в должность омбудсмена, её друзья и знакомые острили насчёт удачного выбора кандидатуры: мол, «красивой женщине не откажешь, а генерала не пошлёшь». Насколько этот прогноз оправдался?
Равнодушие — от выгорания
Виталий Цепляев, «АиФ»: Татьяна Николаевна, как вам кажется, почему чиновники в самых разных сферах у нас так часто плюют на права рядовых граждан? Это идёт от безнаказанности, от осознания, что у нас не государство существует для народа, а народ для государства?
Татьяна Москалькова: К сожалению, права граждан так или иначе нарушаются во всех странах. Россия в этом плане не исключение. Важно, чтобы были механизмы, которые позволяют эти права восстанавливать.
Никто из должностных лиц, от которых зависит решение человеческой судьбы, обычно не думает о том, что он сам когда-нибудь может оказаться в таком трудном положении.
А причин, по которым люди приходят к нам, несколько. Первая: никто из должностных лиц, от которых зависит решение человеческой судьбы, обычно не думает о том, что он сам когда-нибудь может оказаться в таком трудном положении. Вторая причина — достаточно низкий уровень ответственности за формальное отношение к жалобам. Наконец, есть своего рода внутреннее выгорание у чиновников — усталость от работы с жалобами, с людьми. И эта усталость часто выражается в равнодушии, в предельно формальных ответах, которые получает человек. Особенно это касается уголовно-процессуальной сферы. Скажем, заявитель подробно описывает ситуацию, с которой он не согласен, приводит доказательства, которые не были приняты следствием. И что? В ответ ему пишут: мол, ваша жалоба рассмотрена, факты не подтвердились. И всё, больше никаких подробностей — почему факты не подтвердились? Почему не были опрошены очевидцы, почему к делу не были приобщены те или иные документы, не проведена экспертиза — на эти вопросы следствие или прокуратура часто не считают нужным отвечать.
— Вступая в эту должность в 2016 году, приоритетной для себя вы назвали социальную тематику — трудовые права, медобслуживание, образование, жильё, миграцию. А на что люди жалуются чаще всего?
— Их действительно больше всего волнует социальная сфера. Выплата зарплаты, медицина, крыша над головой... Из общей массы поступивших к нам в прошлом году обращений почти половина, 16 тысяч, — по социальной тематике. Больше всего — 4492 обращения, 11% от общего числа жалоб, — касаются вопросов жилья. Вторая большая группа — это люди, в отношении которых возбуждено уголовное дело или которые, наоборот, сами стали жертвами преступления либо считают себя таковыми. Таких обращений в 2019 году мы получили 12168. Причём, к сожалению, именно по этому направлению наметился рост. Чаще обращаться к нам стали и те, кто находится в местах лишения свободы или временного содержания под стражей. В 2018 году таких было 3695, а в 2019-м — уже 4187.
— Вы говорите, что из социальных вопросов особенно много жалоб на ЖКХ. А чем конкретно люди недовольны?
— Например, их беспокоит плата за вывоз твердых бытовых отходов. К некоторым населённым пунктам ещё даже дороги не проложены, мусор оттуда не вывозится — и люди как выбрасывали его в лес, так и выбрасывают. А им уже пришли платёжки, причем сразу за несколько месяцев, как задолженность. Кроме того, в большинстве регионов плата за вывоз ТБО взимается из расчета площади жилья, а не количества проживающих. И получается, если человек живет один в двухкомнатной квартире, то он платит больше, чем семья из 3-4 человек, проживающая в однушке. Люди, естественно, чувствуют несправедливость и просят пересмотреть эти правила.
— Мы не так давно провели круглый стол с участием представителей Минстроя, Фонда содействия реформированию ЖКХ и др., с тем чтобы сформулировать предложения от органов власти, провести мониторинг, обобщить опыт и обратиться в правительство с конкретными рекомендациями. По-видимому, потребуется корректировка федерального законодательства: надо вписать в закон норму о том, что плата за вывоз мусора может взиматься только за реально оказанную услугу.
— Если говорить об образовании — тут на что жалуются чаще?
— На удалённость школ, на то, что трудно записаться в конкретную школу, поближе к дому. Электронная очередь часто работает очень короткое время, и люди просто не успевают записаться. И потом вынуждены провожать своего ребёнка в другую, неудобную школу — водить через множество дорог или возить на общественном транспорте... Некоторые жалуются на то, что детям приходится учиться в три смены. Есть школы, в которых нет спортивного зала, которые требуют капитального ремонта. Встречаются и жалобы от многодетных семей, чьих детей не обеспечивают положенным им бесплатным питанием.
Полмиллиона человек получили помощь
— Сколько всего обращений ваш аппарат получает в месяц, в год? И сколько из них оказываются результативными, когда людям удаётся реально помочь?
— Всего за 2019 год мы получили 38 328 обращений. Ежедневно на приём приходят 15-20 человек, ещё 150-160 обращений поступает по почте. В месяц получается 3200-3500 обращений. Но иногда за одной жалобой может стоять множество людей — например, коллектив предприятия, которому при банкротстве не выплатили зарплату. В прошлом году таких коллективных жалоб было 1683. В 2019 году мы смогли помочь работникам 35 предприятий, жителям 47 населенных пунктов, которые жаловались на неблагоприятную экологическую обстановку, жителям 7 аварийных домов. Успешно была оказана адресная помощь по обращениям 2503 граждан. А если учесть помощь неопределенному кругу лиц, которые выиграли от решения того или иного вопроса (например, от закрытия мусорного полигона, который не давал житья всей округе), то помочь за год в общей сложности удалось порядка 460 тыс. человек. 
— В России много инстанций, куда люди могут жаловаться на нарушение своих прав — прокуратура, суды, всевозможные инспекции. А в каких случаях надо обращаться именно к уполномоченному? Когда все остальные уже отказали?
— Обращаться можно всегда, когда человек чувствует себя ущемленным в своих правах и свободах. Даже если его жалоба не может быть предметом нашего рассмотрения, мы дадим консультацию или направим жалобу по принадлежности. Например, если ведётся следствие или идет судебный процесс — уполномоченный не вправе вмешиваться в это. Эту жалобу мы направим в прокуратуру на проверку. Но ни одна жалоба, которую мы получаем, не останется без ответа.
По закону, я могу реагировать только на те жалобы, которые касаются действий должностных лиц или органов власти. А если это, например, спор о том, кому должен достаться ребёнок после развода, и решение суда не удовлетворяет одну их сторон — такую жалобу мы, к сожалению, принять не можем. Если, скажем, предприятие обанкротилось и людям не выплачивают зарплату, то мы вступаем в дело лишь тогда, когда есть решение судебных приставов и оно не исполняется. Хотя, честно говоря, мы всё равно принимаем все обращения по трудовым спорам и стараемся участвовать в переговорах между коллективом, конкурсным управляющим или судебным приставом, чтобы помочь людям отстоять свои права.
— Могли бы припомнить какие-то истории, которые вас особенно — по-человечески, даже по-женски — зацепили? И в которых вы сумели разобраться и помочь восстановить справедливость?
— Таких историй, которые запали в душу, очень много. Если говорить про 2019 год, то это прежде всего возвращение из украинской тюрьмы в Россию журналиста Кирилла Вышинского, военнослужащих Баранова и Одинцова, многих других. Я ездила в Киев, вела переговоры об их освобождении. Это был достаточно серьезный и правозащитный, и дипломатический опыт.
Запомнилась ситуация с пожилой женщиной, которая пришла ко мне на приём с маленьким ребенком. Её дочь, выпускницу МГИМО, вместе с молодым мужем осудили за незаконный оборот сильнодействующих веществ. Молодая пара, у которой только что родился ребёнок, нуждалась в деньгах и решила подзаработать на продаже БАДов для похудения. В этих БАДах, которые супруги закупили в Казахстане, случайно обнаружились те самые вещества (на упаковке они обозначены не были). Маму приговорили к 9 годам лишения свободы, папу — к 12. И годовалая девочка осталась на руках у бабушки, инвалида 2 группы. И вот они пришли ко мне просить о пересмотре приговора. Я обратилась в Верховный суд с просьбой предоставить маме отсрочку от исполнения наказания, до того момента, как ребёнку исполнится 14 лет. Маму освободили, сейчас она продолжает воспитывать дочь.
Запомнилось и дело семьи Сергеевых из Тулы, у которой решили отнять единственное жилье, причем приобретенное с использованием материнского капитала. Владелец этой квартиры — третий по счёту — был добросовестным приобретателем, Сергеевы — тоже. Но изначально на рынок квартира попала с использованием мошеннической схемы: её первый продавец представился наследником умершего человека, предъявил поддельные документы. И когда это вскрылось, все суды приняли решение о передаче квартиры в собственность муниципалитета. Местные власти считали её так называемым выморочным имуществом, которое незаконно пришло на рынок жилья. И только Верховный суд по моему обращению отменил эти судебные решения. Семья благополучно продолжает там жить.
Компенсация за тумбочку
— В качестве омбудсмена вы не раз посещали СИЗО. Стало ли там больше порядка, или люди, ещё даже не осужденные, по-прежнему сидят в скотских условиях?
— Следственные изоляторы очень сильно друг от друга отличаются. Во многих сделан ремонт, наведен порядок. Скажем, в значительную часть помещений «Лефортово» проведена горячая вода. В «Матросской тишине» теперь есть камеры с душем. Но есть ещё, конечно, и такие СИЗО, которые только своими условиями содержания нарушают все нормы и международного права, и национального законодательства. Поэтому мы очень обрадовались закону, который был принят в прошлом году и вступил в силу в январе. По этому закону, если у помещенного в СИЗО человека нет спального места или тумбочки, не отгорожен туалет, теперь он может получить за это по суду денежную компенсацию.
Случаются и другие нарушения. В Нижнем Новгороде тяжело больная женщина умерла в СИЗО, ей не была оказана требуемая помощь. В суд для продления срока заключения её вносили на носилках. И мы добились наказания тех людей, которые проявили такое равнодушие к человеку, не отправив её вовремя в больницу или не освободив под домашний арест. Надо сказать, что и прокуратура, и ФСИН отреагировали адекватно — виновные были наказаны, а в самом СИЗО, помимо прочего, сделали ремонт.
— Как юрист, работавший когда-то в отделе помилования президиума Верховного Совета РСФСР, не считаете ли вы сегодняшнее правосудие чересчур жестоким? Сейчас, например, все обсуждают огромные сроки, к которым суд в Пензе приговорил фигурантов дела «Сети» — до 18 лет колонии. При том, что ни одного реального теракта эти молодые люди, обвинённые в создании террористической организации, не успели подготовить, и показания у них, по их словам, выбивали пытками.
— Раз уж вы вспомнили о временах социализма, то тогда, бесспорно, приговоры выносились более жёсткие, чем сегодня. Практически каждый месяц к нам в отдел помилования приходили ходатайства, связанные с применением высшей меры наказания — расстрела. И я, безусловно, не сторонник этой меры. Всегда надо помнить о том, что возможна судебная или следственная ошибка, а человеческую жизнь уже не вернешь.
Очень важно, чтобы человек не стал жертвой некой кампании, когда под раздачу попадают и правые, и виноватые.
Что касается дела «Сети», то я запросила документы, изучу их и сделаю какие-то выводы. Любое такое резонансное дело требует максимального внимания к себе. По закону, я могу ознакомиться с материалами дела, только когда приговор вступит в законную силу.
Очень важно, чтобы человек не стал жертвой некой кампании, когда под раздачу попадают и правые, и виноватые. Например, я была на процессе по делу актёра Павла Устинова, который был первоначально приговорен к 3 годам лишения свободы (обвинялся в применении насилия к сотруднику правоохранительных органов на несанкционированной акции в Москве, сам Устинов эти обвинения отрицал и доказывал, что оказался в том месте случайно, а полицейский просто споткнулся при его задержании. — Ред.). И аргументы адвоката, и наши аргументы были услышаны судом, и актёру в итоге назначили условное наказание.
— Когда вас выдвигали на пост уполномоченного, все, естественно, обратили внимание на ваше звание — генерал-майор полиции. И некоторые отреагировали с ухмылкой — дескать, поставили защищать права человека бывшего силовика. Подразумевая, видимо, что силовики способны эти права только нарушать. А вы сами, хотя бы первое время, ощущали такой внутренний конфликт — человека служивого с человеком, защищающим людей от произвола власти?
— Никогда такого конфликта у меня не было. Во-первых, я 10 лет проработала в отделе помилования. Во-вторых, в МВД я служила в подразделениях, задача которых — проводить правовую экспертизу и не допускать нарушений в работе оперативных служб. То есть роль моя была не обвинительная, а контрольная, фактически правозащитная. Непосредственно под моим руководством были разработаны законы 1995 года о госзащите свидетелей и потерпевших в уголовном процессе, о содержании под стражей. Это был настоящий прорыв. Именно тогда у нас появились право на прогулки в изоляторах временного содержания, право заключенных в СИЗО выписывать газеты, пользоваться холодильниками и телевизорами, иметь отгороженные места для туалетов и т. д. Впервые было введено право на защиту свидетеля от угроз и насилия, если он давал показания.
После этого я 10 лет была депутатом Госдумы. Это по сути тоже была правозащитная деятельность, связанная с помощью людям, избирателям. Так что работа уполномоченным не стала для меня каким-то совершенно незнакомым делом.
— Как человеку, носившему погоны, вам проще отстаивать интересы своих «подзащитных», чем вашим «штатским» предшественникам?
— Мне, наверное, проще скорее как юристу — аргументировать с точки зрения закона, что произошли такие-то нарушения. В этом смысле мне помогает и юридическая подготовка, да и философская тоже — ведь вопросы соблюдения прав человека очень важно рассматривать с точки зрения справедливости, добра и зла. Вот это, наверное, ключевые категории в работе государственного правозащитника.
Вспомните историю с валютными ипотечниками. Люди взяли в банке под высокие проценты кредиты в валюте, заложили свое жилье, а потом случился кризис, и они не смогли эти деньги выплатить. Они чувствовали себя несправедливо обиженными, ибо поверили в стабильность государства и не предполагали возможность такого резкого обрушения курса национальной валюты. Ко мне обращались массово, огромными коллективами. И наши аргументы тогда услышал президент Владимир Путин. По его поручению пострадавшим от валютной ипотеки было выделено 2 млрд рублей. И почти 2 года мы рассматривали каждый случай, целым консилиумом — представитель Минстроя, уполномоченный по правам человека, сотрудник банка и др. Взвешивали — сколько человек может заплатить и какую часть долга должно взять на себя государство. Это была уникальная ситуация, когда на первом месте оказалась не столько законность (формально ведь никто права людей не нарушил, они же добровольно брали кредиты и закладывали имущество), сколько справедливость.
— А что, по-вашему, всё-таки важнее — закон или справедливость?
— В первую очередь нужно сделать всё, чтобы закон был справедлив, чтобы он отвечал представлениям общества о добре и зле. А если закон несправедлив, то нужно добиваться его отмены.
