Россия — это судьба. Они сменили эмиграцию на жизнь и смерть в СССР

Поэтесса Марина Цветаева. «Отверженная эмиграцией»

Судьбу Марины Цветаевой многие считают в некотором роде эталонной: «Посмотрите, как сталинский СССР погубил величайшего поэта!» При этом часто ссылаются на её собст­венные слова, записанные в 1940 г.: «Я уже год примеряю смерть».

На первый взгляд всё сходится. И знаменитое заявление поэтессы: «Прошу принять меня в качестве посудомойки в открывающуюся столовую Литфонда». И её довольно пафосную речь, произнесённую в эмиграции по поводу возможного возвращения в СССР: «Когда я вернусь, то буду с преследуемыми, а не с преследователями. С жертвами, а не с палачами». И арест дочери, и арест мужа. И закономерный финал — петля и смерть 31 августа 1941 г. Действительно — довели человека.

Но если подумать, то советская власть здесь ни при чём. Это как раз тот случай, когда хрен ничуть не слаще редьки. «22 октября в 7 утра ко мне явились и произвели продолжительный обыск... Затем в течение многих часов меня допрашивали...» Это где и о чём? Москва, «кровавые палачи» НКВД? Нет. Париж, Сюрте Насьональ, французская служба безопасности. Мужа Марины Цветаевой, Сергея Эфрона, подозревали в причастности к политическому убийству. Под пресс попала и ни в чём не виноватая поэтесса.

Она уехала из России в 1922 г., вернулась в 1939-м. 17 лет эмиграции, и только первые 2-3 года можно считать относительно благополучными. Дальнейшее можно отследить по дневниковым записям самой Цветаевой, причём брать любой год — беспросветность и мрак не зависят от даты. «Квартал, где мы живём, ужасен, точно из бульварного романа про трущобы» (1925 г.), «Живём в долг в лавочке» (1930 г.), «По нашим средствам мы должны жить под мостом» (1931 г.), «Мы в полной нищете, за квартиру не плачено, печататься негде» (1932 г.).

Что-то похожее на прозрение появляется несколько позже. Примерно года за 3 до решения вернуться на Родину: «Эмиграция меня не любит. Парижские дамы меня терпеть не могут за независимый нрав. А в Москве у меня хоть круг настоящих писателей, не обломков. Наконец, природа, просторы...»

Вернувшись, она снова оказалась никому не нужна. Но говорить о том, что до с­амоубийства поэтессу довели власть или арест мужа и дочери, не совсем справедливо. Мысли о таком финале приходили к ней постоянно. Вот фрагмент её письма сестре Анастасии: «Только бы не оборвалась верёвка. А то недовеситься — гадость, правда?» Письмо было написано в 1910 г., в той самой «России, которую мы потеряли». Цветаевой было тогда 17 лет.

Генерал Алексей Игнатьев. «Граф-предатель»

25 октября 1941 г. — не самый лучший момент для анонсов книжных новинок. Гитлеровцы у стен Москвы, офицеры вермахта рассматривают в полевые бинокли Кремль. Но вот о чём сообщает пресса того дня. Газета «Известия»: «Тревожные дни, нависшие над фронтовой Москвой, ни на один день не прекращают духовной жизни города... Быстро расходятся только что вышедшие воспоминания генерал-майора Игнатьева «50 лет в строю».

Кто такой этот Игнатьев? Почему в СССР, находящемся на грани военной катастрофы, так популярна его книга? И, кстати, подумаем над названием. 50 лет — выходит, что этот Игнатьев начал служить в 1891 г. Значит, царский офицер. С чего бы «белогвардейской сволочи» такая честь?

А ведь Алексей Алексеевич был не просто царским офицером. Дворянин с родословной длиной почти в семь столетий. Среди его дальних родственников числится митрополит Алексий, правивший Московским княжеством в середине XIV в. и признанный святым в 1428 г. Прадед Игнатьева — герой Отечественной войны 1812 г. В общем, аристократ. Белая кость, голубая кровь. И его книга выходит в пролетарском государстве. Не бывает!

Тем не менее это факт. Как и то, что Алексей Игнатьев может быть занесён в любую книгу рекордов как дважды генерал-майор. Впервые он получил большую звезду на погоны в сентябре 1917 г., будучи офицером Генштаба Императорской армии. И вторично был представлен к этому званию в 1940 г., но уже как офицер Рабоче-крестьянской Красной армии.

А в промежутке было многое. Офицер Игнатьев работал в Париже — курировал закупки вооружения и боеприпасов для России, серьёзно завязшей в Первой мировой войне. После Февральской революции и отречения Николая II он публично произнёс фразу, которая взбесила очень многих: «Царь нарушил клятву, данную в моём присутствии под древними сводами Успенского собора при короновании. Русский царь отрекаться не может». Но это были только цветочки. В 1924 г., почти сразу после установления отношений между СССР и Францией, Игнатьев нанёс визит советскому полпреду в Париже Леониду Красину. О чём именно они говорили — бог весть. Но результат впечатлил всех.

Игнатьев распоряжался деньгами Российской империи, выделенными на закупки. После революции он переоформил банковские счета на своё имя и свёл их в один, но очень большой — 225 млн золотых франков. Чтобы был понятен масштаб, лучше перевести эту сумму не в нынешние рубли или доллары, а в золото из расчёта один франк — 0,774 г. Получается, что Игнатьев владел золотом общим весом 174 тонны 150 кг. Теоретически он мог бы распорядиться им как угодно — средств хватало даже на небольшой, но комфортный остров. Но вышло иначе. Аристократ и белогвардеец отдал всю сумму молодому советскому государству. Всю, до единого сантима! Взамен просил одного: «Лучшей наградой для меня будет советский паспорт, возможность вернуться на Родину и вновь служить России».

Из-за этого его прокляла мать: «На мои похороны даже не являйся». Из-за этого в него стрелял родной брат — пуля пробила фуражку в сантиметре над головой. Из-за этого он был вынужден до 1937 г. жить в советском торгпредстве — слишком много было желающих убить «красного графа». Но сам Игнатьев был другого мнения. В том же 1937 г. он попал на парад, посвящённый 1 Мая. «Я оказался на брусчатой мостовой Красной площади, за малиновым бархатным канатом у Мавзолея. Какая честь! Какая честь!»

Он уезжал в СССР, сопровождаемый проклятиями и пожеланиями «сгинуть в красных лагерях». Но вышло по-другому. Генерал-майор, ветеран Великой Отечественной войны и командор ордена Почётного легиона Алексей Игнатьев умер в Москве в 1954 г.

Композитор Сергей Прокофьев — «Национал-большевик»

По правде говоря, Сергей Прокофьев эмигрантом никогда не был. Он выехал из революционной России вполне законно, сопровождаемый разве что недоумением народного комиссара просвещения Анатолия Луначарского: «Сергей Сергеевич! Неужели вам здесь мало свежего воздуха, что вы так захотели на Тихий океан?»

Путь композитора из молодой Советской России оказался и впрямь необычен. Вместо того чтобы рваться в Париж или Берлин, Прокофьев едет в противоположном направлении — в Токио. Причём через всю Сибирь. Заметим: дело происходит весной 1918 г. Путешествие на поезде в разгар Гражданской войны само по себе внушает уважение. Впрочем, конечным пунктом была не Япония, а США. Да и мотивы Прокофьева схожи с точкой зрения многих эмигрантов: «Ехать в Америку! Конечно! Здесь — закисание, там — жизнь ключом. Здесь — резня и дичь, там — культура. Здесь — жалкие концерты в Кисловод­ске, там — Нью-Йорк, Чикаго. Колебаний нет». Подобные убеждения считались тогда (а у многих — и сейчас) хорошим тоном. Так что приём Проко­фьеву в эмиграции оказали достойный: мол, нашего полку прибыло. Более того, нашлись люди, которые по­спешили разыграть эту карту: «Величайший композитор современности бежал из Совдепии».

Впоследствии те же самые люди замерли в недоумении. Да, Прокофьев неоднократно насмехался над Совет­ской Россией и в разговорах презрительно именовал её «Большевизией». Но с середины 20-х кое-что поменялось. Композитор, как ни странно это звучит, увлекался политикой, водил дружбу с видными представителями любопытного движения, что зародилось в редакции журнала «Смена вех», которые называли себя то евразийцами, а то и национал-большевиками. Они считали, что Сталин совершил крутой поворот от революции к строительству сильной Советской империи. Видимо, это пришлось Прокофьеву по душе — в 1933 г. он вернулся в СССР.

«С принципами он был не в ладах, — вспоминал о жизни композитора в Союзе пианист Святослав Рихтер. — Вполне мог написать музыку на заказ: например, “Здравицу” — заказанную ему к очередному юбилею Сталина хвалебную оду». Возможно. Но ведь музыка-то, пусть и к словам «Сталину слава, отцу всех народов!», по-настоящему хороша. А насчёт принципов сам Прокофьев отозвался так: «Сталин? Какой Сталин? Ну да... А почему бы и нет? Я всё умею, и даже такое». Более того — в 1948 г., когда Жданов на cовещании композиторов громил Шостаковича, Мурадели и Прокофьева за «формализм в музыке», сам Сергей Сергеевич то смотрел в окно, то беседовал с соседом, ни в грош не ставя докладчика, от которого зависела его дальнейшая судьба. Впрочем, как показала жизнь, не очень-то и зависела. Обласканный властью шестикратный лауреат Сталинской премии, автор известной всем кантаты «Александр Невский» («Вставайте, люди русские!») умер в один день с «вождём всех народов», 5 марта 1953 г.

Художник Иван Билибин. «Сказка на деньгах»

С произведениями этого художника мы не расстаёмся никогда. Желающие могут провести эксперимент. Для этого надо всего лишь извлечь из кармана или кошелька монету или купюру любого достоинства и найти на ней слова «Банк России». Аккурат над ними будет двуглавый орёл.

Эту птицу, которая заметно отличается от имперского дву­главого орла, нарисовал Иван Билибин. Правда, изначально её сопровождали другие слова — «Российское Временное Правительство». Орёл был создан вскоре после Февральской революции 1917 г. и предназначался для Государственной печати. Он не грозный и не зловещий — скорее симпатичный и лукавый. Сказочный. Именно с этими определениями у нас ассоциируется Билибин, который раз и навсегда определил канон иллюстраций к русским сказкам. И даже больше — создал русский декоративный стиль как таковой. Можно биться об заклад, что при просьбе представить себе абстрактного сказочного царя, витязя, Бабу-ягу или даже целый город мы обнаружим, что мыслим образами Билибина.

Любитель выпить и вкусно поесть, дамский любимец и угодник. Русский националист, о чём упоминал всегда и иной раз назойливо. Человек, с большим трепетом относящийся к старинной, особенно северной церковной архитектуре. Деятель, активно сотрудничавший с белыми, — Билибин был штатным художником ОСВАГ — ОСВедомительного АГентства вооружённых сил Деникина и Врангеля. Он же автор довольно злого и обидного для советской власти плаката «О том, как немцы большевика на Россию выпускали». Формальная логика говорит, что такой человек по итогам Гражданской войны должен был не просто покинуть Россию, но бежать сломя голову и никогда не возвращаться, чтобы «кровавые большевики» не упекли его в ГУЛАГ лет на сто.

Поначалу так всё и шло. Правда, по не совсем стандартному сценарию. Билибин выехал из Новороссийска и записал в дневнике: «С волною беженцев отплываю в неизвестном направлении». Запись оказалась пророческой. На пароходе «Саратов» вспыхнула эпидемия, поэтому Константинополь судно не принял. Конечным адресом стал английский лагерь Тель-эль-Кебир в Египте. Это, как ни странно, пошло художнику на пользу. Выйдя из лагеря, он не бедствовал — богатые православные греки, живущие в Египте, делали массу заказов, да и православная Коптская церковь оценила дар Билибина. Так что в ближайшие 5 лет художник не просто спокойно жил и работал в Каире, но и совершал длительные путешествия по Сирии и Палестине. Заодно освоил модную профессию фотографа, завёл профессиональную лабораторию и даже провёл несколько персональных выставок в этом качестве. Следующим шагом был Париж, куда Билибин переехал в 1925 г. Оформление переводов русских сказок дохода почти не принесло, но художник быстро переориентировался и выступил иллюстратором к хитовому сборнику «Сказок ужихи» Жанны Рош-Мазон: «Французские рисунки Билибина столь же блестящи, как его иллюстрации к русским былинам».

Зачем успешному художнику возвращаться в Совдеп? Как ни странно, его не устраивал уровень культуры. «Меня очень тянет в Россию. Я стал более ярым националистом, чем когда-либо, насмотревшись на всех этих “носителей культуры” — англичан, французов, итальянцев и пр. Только сейчас начинаем чувствовать, как много мы потеряли».

В результате пароход «Ладога» в 1936 г. привозит художника в Ленинград. Вместо предрекаемых ужасов ГУЛАГа его ждёт здесь степень доктора искусствоведения, должность профессора во Всероссийской академии художеств и новый творческий подъём. Иллюстрации к лермонтовской «Песне о купце Калашникове», работа над оформлением оперы Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане» и Сергей Эйзенштейн с проектом фильма «Иван Грозный». Билибин уже начал его обдумывать и делать эскизы. Возможно, у нас был бы совсем другой «Иван». Но художник решил по-другому. В 1941 г. ему предложили эвакуироваться из Ленинграда, вокруг которого сжималось кольцо блокады. Он ответил: «Из осаждённой крепости не бегут. Её защищают!» Умер Билибин 7 февраля 1942 г. от голода и холода, работая над фронтовыми плакатами.