150 лет назад, 22 октября 1870 г., в старинной дворянской семье у ветерана Севастопольской обороны 1854—1855 гг., а ныне орловского помещика родился третий сын. Впоследствии он станет первым.
Первым в истории русским лауреатом Нобелевской премии по литературе. Конечно, это Иван Бунин.
Многим кажется, что присуждение Нобелевки было важнейшим событием его долгой жизни, — родившийся в один год с Лениным, Бунин умер в год смерти Сталина, пережив его на 8 месяцев. И кажется так небезосновательно — своим лауреатским статусом Иван Алексеевич заслуженно гордился, использовал как козырь в житейских и политических вопросах, к месту и не к месту упоминал его в разговорах.
Нобелевский изъян
Гордиться было чем — статус нобелевского лауреата в те годы ещё не обесценился и считался чем-то запредельно высоким. Но здесь упускается один очень важный нюанс, который, судя по всему, отравлял самому Бунину радость всемирного признания. Его номинировали на Нобелевку несколько раз — в 1922, 1926 и 1930 гг. Если бы награждение состоялось в любой из этих годов, радость была бы полной. А вот 1933 г. подложил свинью — из-за глобального экономического кризиса денежный эквивалент самой престижной премии мира оказался самым маленьким за всю её историю.
То есть Нобелевку дали, но по деньгам явно обделили. И в том, что такой казус произошёл именно с Буниным, можно при желании увидеть перст судьбы: «Недодали. Опять, опять недодали!»
Дело в том, что геральдическим знаком такого вот «недодали» отмечена вся литературная жизнь и карьера Ивана Алексеевича, что не могло его не раздражать. Он отлично знал себе цену, и эта цена была высока, что нашло отражение в чеканной формулировке Нобелевского комитета: «За строгий артистический талант, с которым он воссоздал в литературной прозе типичный русский характер».
Ложки дёгтя
Скорее всего, эта «строгость таланта» и мешала Бунину обрести заслуженную славу. Не признание — именно славу. С признанием было всё в порядке. Скажем, в 1903 г. он получил Пушкинскую премию — самую престижную литературную награду дореволюционной России. Получил за поэтический сборник «Листопад». Казалось бы, вот он — настоящий триумф! Ведь Бунин считал себя прежде всего поэтом, а уж потом прозаиком.
Но есть и ложка дёгтя. Во-первых, реакция читателей и критиков на сборник. Нераспроданные пачки с «Листопадом» лежат в издательстве несколько лет — в результате книгу пришлось уценить чуть не вполовину. Отзывы профессионалов вообще были убийственными: «Разумеется, ему недостаёт крупного дарования».
Во-вторых, премию Бунин получает не один, а делит с переводчиком Петром Вейнбергом. Это серьёзный удар по самолюбию.
Примерно то же самое ожидало Ивана Бунина и спустя 6 лет, когда ему вторично присудили Пушкинскую премию. Да, стать дважды лауреатом — это очень и очень почётно. Но в этот раз премию присудили не столько поэту или прозаику Бунину, сколько Бунину-переводчику. К тому же он снова делит первое место. Правда, не с кем-нибудь, а со своим другом, писателем Александром Куприным. Обижаться на друга нелепо, и Бунин пишет Куприну: «Я радуюсь тому, что судьба связала моё имя с твоим». Но осадочек, как говорится, остался.
Даже то, что спустя пару недель после второй Пушкинской премии его избрали почётным академиком Императорской академии наук по разряду изящной словесности, ситуацию выправить не могло. Да, тебе ещё нет 40 лет, а ты уже академик — это звучит. Но как быть с тем, что твои нетитулованные соратники по писательскому ремеслу имеют ураганную популярность, а ты со всеми своими регалиями — нет?
«Школа злословия»?
В сети ходит забавная на первый взгляд картинка. Портрет Бунина, от которого расходятся стрелочки к портретам его современников, среди которых Горький, Маяковский, Цветаева, Блок, Есенин, Набоков — словом, «сила и слава» русской литературы. И у каждой стрелочки уничижительный отзыв Бунина: «чудовищный графоман», «дурачит публику галиматьёй», «мошенник и словоблуд»... Посыл очевиден. Дескать, полюбуйтесь на вашего классика и нобелевского лауреата — только и знает, что завидовать и злословить.
Отрицать резкость оценок Бунина бессмысленно — иногда он действительно был зол на язык. Но в следующую секунду мог без видимой причины сменить точку зрения на прямо противоположную. Как это произошло в известном разговоре с дочерью Марины Цветаевой, Ариадной Эфрон, которая собралась в 1937 г. вернуться в СССР: «Дура, девчонка! Куда ты поедешь? Они тебя арестуют в первый же день! Они хамы, там жить невозможно! Всё извращено, мерзкая страна! Серость, гадость! Господи Боже мой! Если бы мне, как тебе, было 24 года, я пошёл бы туда пешком, стёр бы ноги до колен, но дополз бы до Москвы!»
В этом весь Бунин. Не только его характер, но и его жизненная стратегия. Дело в том, что он, уже будучи нобелевским лауреатом, как ни странно, страдал от недостатка славы. Мировое признание есть. А как насчёт славы на родине? Такой, чтобы тебя цитировали, чтобы ты навсегда впечатался в сознание русского человека?
Насмешка провидения
Шанс обрести эту славу был. И многие литературные эмигранты им воспользовались, вернувшись в Россию, которая превратилась в СССР. Алексей Толстой, Куприн и Горький удостоились в Союзе прижизненного успеха и славы. Могло, впрочем, сложиться и по-другому. Скажем, Цветаева, вернувшись, обрела судьбу трагичную, но тем ярче оказалась слава посмертная. 
У Бунина эти шансы были выше, чем у прочих. Во-первых, нобелевский лауреат, во-вторых, отменно показал себя во время Второй мировой войны. В отличие от иных эмигрантов, которые опозорили себя сотрудничеством с гитлеровцами, Иван Алексеевич вёл себя по отношению к фашистам мужественно и даже вызывающе. Ему делали выгодные предложения, просили хотя бы пару публикаций под именем Бунина даже не в немецких, а в нейтральных изданиях на оккупированных территориях. Он отвечал гордым отказом, хотя его семья практически голодала: «Серо, прохладно, нездоровье... Второй день без завтрака — в городе решительно ничего нет! Обедали щами из верхних капустных листьев — вода и листья!» Кроме всего прочего, Бунин ещё и прятал в своём доме евреев, на которых охотились нацистские каратели. Ему обязаны жизнью пианист Александр Либерман с супругой и литератор Александр Бахрах.
Победу он воспринял с большим энтузиазмом. Вот как об этом вспоминал писатель Николай Рощин: «Однажды на спектакле Русского театра в Париже место Бунина оказалось бок о бок с местом молодого подполковника Советской военной миссии. В антракте подполковник встал и, обращаясь к соседу, сказал: «Кажется, я имею честь сидеть рядом с Иваном Алексеевичем Буниным?» И Бунин, поднявшись с юношеской стремительностью, ответил: «А я имею ещё большую честь сидеть рядом с офицером нашей великой армии!»
Условия для возвращения на родину были идеальными. Уговаривать Бунина приехал «советский поэт № 1» Константин Симонов. Который в своих воспоминаниях отметил, что и уговаривать-то, по сути, не пришлось: «Мысль о поездке его и пугала, и соблазняла. Он думал о своём собрании сочинений в Москве; мы много говорили с ним об этом... Но как раз в это время появился доклад Жданова о журналах „Звезда“ и „Ленинград“, о Зощенко и Ахматовой... Когда я это прочёл, я понял, что с Буниным дело кончено, что теперь он не поедет».
В этом действительно видится какая-то злая насмешка провидения. Неполные победы, недоданная слава, нереализованные желания... Всё вместе — драма судьбы великого русского писателя. 
Кстати
Куда ушла Нобелевская премия Бунина
В 1933 г. денежный эквивалент Нобелевской премии по литературе составлял 170 322 шведские кроны, что соответствовало примерно 715 тыс. франков. Однако до нобелевского чека Бунину нужно было ещё доехать. Вот свидетельство писательницы Галины Кузнецовой: «В доме не было денег... Мы ещё долго говорили накануне в его кабинете, он с карандашом считал. Выходило, что для поездки в Швецию надо 50 тысяч...»
Из того, что осталось после покрытия долгов на поездку, Иван Алексеевич выделил серьёзную сумму на помощь писателям-эмигрантам. Вот фрагмент одного из его интервью: «Как только я получил премию, мне пришлось раздать около 120 тыс. франков. Да я вообще с деньгами не умею обращаться. Знаете ли вы, сколько писем я получил с просьбами о вспомоществовании? За самый короткий срок пришло до 2000 писем...»
Оставалось ещё около полумиллиона франков. Этого могло хватить на покупку виллы и земельного участка. Но Бунин решил иначе. Вот как об этом рассказала его подруга, писательница Зинаида Шаховская: «По совету доброжелателей он вложил оставшуюся сумму в какое-то „беспроигрышное дело“ и остался ни с чем». Этих «беспроигрышных дел» было два — вклад в ценные биржевые бумаги и доля в русском ресторане. Обе попытки вести бизнес окончились крахом. В конце жизни Бунин писал: «Я нищ, не купил ни землю, ни дом...»
