130 лет назад, в ночь с 7 на 8 октября 1892 года, в семье профессора Московского университета Ивана Цветаева родилась дочь, которую впоследствии будут называть то «легендой Серебряного века», то «музой Серебряного века», но чаще всего — великим русским поэтом. Родители же пока назвали девочку Мариной.
Американский юрист и писатель XIX столетия Джон Годфри Сакс оставил немаленькое литературное наследие, но в веках он прославился как автор ироничного афоризма: «Тем, кто любит колбасу и уважает законы, лучше не знать, как делается то и другое». В известной мере этот принцип можно применить к любой знаменитости. В самом деле — тем, кто любит, скажем, стихи Лермонтова, необязательно знать, что он обладал чрезвычайно тяжелым, прямо-таки невыносимым характером. То же самое касается и Льва Толстого — да, был домашним тираном, но что с того? Достоевский был игроком и проигрывал личные вещи жены, Салтыков-Щедрин перепорол чуть не половину крепостных мужиков Рязанской губернии… Список можно продолжать бесконечно, но главный вывод будет универсальным: «Любим-то мы их не за это!»
Выбора ей не оставили
Однако исключение есть. Оно называется «прОклятые поэты». Их творчество и их личная жизнь сливаются воедино. Разделить эти вещи никак не получается. Алкоголь, наркотики, нищета, половая распущенность и девиации, болезни, одиночество, культ смерти — все это было своего рода питательной средой их поэзии.
Марина Цветаева почти идеально вписывается в когорту «проклятых поэтов». Но именно что «почти». В конце концов, у тех был выбор. А у Марины Ивановны его не было.
Осознавала ли она сама свою близость к «проклятым»? Скорее всего, да. Более того, Цветаева старалась соответствовать этому образу даже с формальной точки зрения. Ведь что такое «проклятый поэт»? Абсент, трубка с крепким табаком или дешевая сигара, драное пальто и разбитое сердце, а в качестве ближайшего друга, которому посвящают стихи — всем известный персонаж с косой.
Выстраивать этот образ Цветаева начала еще в юности. Скажем, пить она начала в 16 лет, и с довольно-таки высокой ноты. Пусть не абсент, но русская рябиновая настойка тоже, прямо скажем, не легкое вино. Вот что писала о гимназистке Марине Цветаевой ее единокровная сестра Валерия: «Приучилась пить рябиновую настойку, за которой посылает дворника в соседнюю “колониальную” лавочку. Пустую бутылку бросает в форточку, никогда не спросив себя: куда она падает? А падает она не куда-то в пустоту, а на дорожку у самого крыльца в дом. Дворник аккуратно бутылки эти убирает, и пока все благополучно продолжается…»
Курить Цветаева начала годом позже, в 17 лет. И тоже как полагается — чуть ли не силком приучала себя к самым крепким, «мужским» сортам табака.
С тем, что касается неодобряемых обществом любовных связей, вообще все отлично. Измены мужу с любовниками — это в поэтической среде Серебряного века было чем-то банальным. Цветаева решила банальностями не ограничиваться — ее роман с поэтессой и переводчицей Софией Парнок в 1914-1916 годах был самым обсуждаемым и самым долгоиграющим скандалом Москвы. Между прочим, именно та лирика Цветаевой, что была посвящена ее возлюбленной, стала своего рода визитной карточкой Марины Ивановны. Проникновенная песня Ларисы Огудаловой «Под лаской плюшевого пледа» из фильма Эльдара Рязанова «Жестокий романс» — это стихотворение Цветаева написала для «своей Софии». Для нее же написано и стихотворение «Благословляю вас на все четыре стороны», которое Надя Шевелева поет в «Иронии судьбы» того же Рязанова.
«Дальше было бы хуже…»
Другое дело, что полного успеха в выстраивании формального образа «проклятого поэта» Цветаева все же не достигла. Пьяницей, а тем более алкоголиком она так и не стала. Любовные связи с женщинами, как оказалось, тоже не в ее характере. Вот разве что курила много — это да.
Жизнь, впрочем, показала, что эти старания были напрасными. Цветаева и без всей внешней фанаберии была самым настоящим «проклятым поэтом». Ей не нужны были ни алкогольная, ни наркотическая абстиненция, которую в обиходе запросто называют ломкой. В состоянии ломки она и так пребывала всю жизнь.
Человеку от рождения достается дар огромной, невероятной величины. Это очень серьезно. Осознание своей одаренности сродни опиатному восторгу. Но опиатный восторг закономерно сменяется чудовищной ломкой. Сильный человек это сможет преодолеть. Сильным человеком была Анна Ахматова. Да, она тоже, как и все одаренные люди, написав что-то «стоящее и настоящее», чувствовала страшную опустошенность. Но у нее это было временным состоянием. 
А у Цветаевой — постоянным. Подобную ломку она, будучи объективно слабым человеком, преодолевать не могла по определению. Но и не писать стихов тоже не могла. Круг замыкался.
В состоянии ломки человек совершает странные, нелогичные, а иногда и жуткие поступки. Опиатный наркомат может запросто убить родителей. Цветаева так же запросто в 1919 году отдает своих детей в интернат, где ее младшая дочь, двухгодовалая Ирина, погибает от голода, а Цветаева даже не приходит на ее похороны. Алкоголик, пропивающий обручальное кольцо жены, убеждает себя в том, что «он страдает, и ему можно». А вот как вспоминала Цветаеву дочь религиозного философа Льва Карсавина Ирина: «Она вышла, остановилась у стола и начала говорить речь. Речь была о том, что обыкновенному человеку нельзя нарушать общепринятые правила морали, например изменять мужу, но поэту можно. Затем шли объяснения и аргументы, которых я не помню, но по которым выходило, что даже должно…»
В конце концов ломка приводит к распаду личности и гибели. Часто в форме самоубийства. Собственно, вот фрагмент предсмертной записки Цветаевой, адресованной сыну: «Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я…»
Самое страшное здесь даже не закономерный финал, а то, что этот самый финал мог состояться в любой момент жизни Цветаевой. Да, насчет ее состояния в августе 1941 года можно еще сказать, что «довели человека» — арест дочери, арест мужа, отсутствие перспектив… Но вот ее собственные слова, записанные в 1940 году: «Я уже год примеряю на себя смерть». На самом деле это лукавство. «Примерять на себя смерть» Цветаева начала еще в юности. Вот фрагмент ее письма сестре Анастасии: «Только бы не оборвалась веревка. А то недовеситься — гадость, правда?» Письмо было написано в 1910 году, Цветаевой было тогда 17 лет.
А неосознанное стремление к смерти проявилось у нее и того раньше: «Спрятаться, потеряться — мечта, как себя помню. Раз даже осуществила: 4 года, Александровский пассаж, белый медведь, гипсовый крашеный негр над сухим фонтаном…» По-настоящему «спрятаться и потеряться» можно только там, откуда нет возврата. К осуществлению этой мечты Цветаева шла всю жизнь.
