«АиФ» побывал на проекте МХТ им. Чехова «Мхатовские пятницы», в рамках которого журналист и телеведущий Вадим Верник беседует с актёрами разных поколений. Мы выбрали самые интересные фрагменты из разговора с народной артисткой РСФСР Ириной Мирошниченко.
Хлеб и сырок «Дружба»
– Мы с родителями жили в центре Москвы, на Тверском бульваре. У нас была крошечная комната в 9 м. Там стояли моя кровать, пианино, телевизор и огромное зеркало, перед которым я всегда вертелась. Брат спал в коридоре. Родителям негде было поставить двуспальную кровать. Папа придумал выбить нишу, поскольку в этом сталинском здании были толстенные стены. И вот они с дворником Ваней начали «расширять жилплощадь». Ниша получилась кривая. Зато кровать уместилась.
И дом, и квартира до сих пор существуют. Когда через много-много лет меня попросили пройти с телевидением по местам своего детства, я долго добивалась разрешения на визит – там теперь размещается серьёзная организация. Оказалось, что в нашей бывшей комнате – медпункт. Но когда я вошла в этот пенал, покрашенный голубой масляной краской, сердце сжалось. Не могу передать это ощущение… Скажу одно: у меня было потрясающее детство – бедное, но чистое, в любви и в доброте. Послевоенное…
В трудовой книжке у моей мамы было написано: руководитель массовых мероприятий. Когда начинались новогодние ёлки в Колонном зале Дома союзов, мама уходила из дома в 8 утра. Я, ещё совсем-совсем маленькая, лежу в кровати, сонная. А она – надушенная, красивая, волосики курчавые. «Иришка, давай быстренько, я опаздываю!» Мама давала мне чашечку какао и кусок белого хлеба с плавленым сырком «Дружба». Он тогда только появился и считался настоящим деликатесом. Эта булочка с «Дружбой» на всю жизнь так и осталась для меня самой вкусной едой.
Когда подросла, я уже сама работала на ёлках в детском активе Колонного зала Дома союзов. Играла лисичку. И мне за это деньги платили! Позже лису – учительницу хитрологии я сыграла в фильме режиссёра Леонида Нечаева «Рыжий, честный, влюблённый».
«Тарковский был одержимый»
У Андрея Тарковского в фильме «Андрей Рублёв» я сыграла Марию Магдалину. Тарковский был одержимый человек. Гений. Хотя внешне обычный вроде бы. Но начинаем разговаривать – и ты видишь, что он будто светится. Очень нервный, дёрганый. И при этом убедительный. Он объяснял, к примеру, почему сцену распятия снимает в заснеженном Владимире – потому что распятие могло случиться где угодно, не только в жарком Израиле. Придумал эту снежную гору вместо Голгофы. Мы на снегу валяемся – и всё равно это Христос, и его распинают. И оплакивают. Три дня съёмок – три дня в снегу, в слезах, в стрессе. Но на экране эта сцена смотрится потрясающе. Батюшка из Валаамского подворья мне подарил феноменальную икону. Я сначала не поняла, кто на ней. Оказывается, это Мария Магдалина. Батюшка видел фильм «Андрей Рублёв» и объяснил: «Я очень люблю Тарковского, эту святую трудно увидеть, она редко где бывает, но я решил найти для вас эту икону». Так что у меня дома хранится маленькая икона Марии Магдалины.
Другой фильм, который сыграл большую роль в моей судьбе, – «Это сладкое слово – свобода!». Этот политический детектив режиссёр Витаутас Жалакявичюс снимал в Чили. Мне досталась главная роль – латиноамериканская девушка Мария. Фильм получил главный приз Московского кинофестиваля. Но для меня не награда была важна, а роман, который случился тогда. И я вышла замуж за Жалакявичюса. (Первым мужем Ирины Мирошниченко был драматург Михаил Шатров. – Ред.) А ещё это стало переломным моментом в профессии. Я считала себя театральной актрисой, жила театром, выходила на сцену почти каждый вечер. А Жалакявичюс убеждал: «Надо начинать сниматься. У тебя огромные перспективы в кино!»
Не могу сказать, что я изменила театру, нет, театр – моя самая верная и постоянная любовь. Но меня манила и возможность покорить мир, став кинозвездой, – советские фильмы тогда покупали во всех странах. И я действительно объездила практически весь мир. Только очень коротко, 2–3 дня в стране – и домой. Один раз я полетела на Цейлон на один день! Сколько туда лететь, представляете? Прилетаю я, вечером выступаю, и утром обратно. Наш посол там очень расстроился, он культурную программу подготовил. «Я сейчас всё устрою», – говорит. Наивный! Позвонил он в театр заведующему труппой МХАТа. «Это посол Советского Союза, к нам приехала ваша актриса, мы расписали программу её пребывания на неделю». – «Передайте ей: если она не выйдет послезавтра играть в «Синей птице» Чёрного человека, она будет уволена. Всего вам доброго». И гудки короткие в трубке. Посол вытаращил глаза: «Кто это со мной так нагло говорил?» На следующий день я улетела. И сыграла Чёрного человека в «Синей птице». Дисциплина!
«Любовь еврейской женщины»
Одна из любимых моих ролей во МХАТе – Сарра в «Иванове» Чехова в постановке Олега Николаевича Ефремова. У меня было много поклонников, которые писали письма. Одно письмо у меня валялось довольно долго нераспечатанным, потому что, если распечатал, надо отвечать, а ответить на все не получалось. Но однажды я его всё-таки открываю и читаю: «Вы дали мне возможность начать новую жизнь. Я собиралась разводиться с мужем. Мне казалось, у нас ушла любовь. В этот день я смотрела спектакль «Иванов». Настроение ужасное. И вдруг я вижу вашу Сарру, которая так любит Иванова. И я что-то поняла. Что, наверное, поступаю неправильно. Вернулась домой и смогла всё повернуть в другую сторону. Мы до сих пор вместе и счастливы. Спасибо вам большое!»
А ведь в спектакль я вводилась экстренно: у Кати Васильевой оказался сломан позвонок, ей должны были делать операцию. А театру надо ехать на гастроли в Венгрию. Мне сказали: немедленно вводись. Начинаю репетировать с Кешей Смоктуновским. Ефремов куда-то выходит, и Кеша начинает меня учить: «Ты неправильно играешь. Ты понимаешь, что такое любовь еврейской женщины?» – «Ну не знаю. Скажи!» – «Вот у меня Соломка. Жена моя Суламифь. Я живу с ней всю жизнь. Конечно, хулиганил – и выпивал, и гулял. И вот однажды всю ночь меня не было, возвращаюсь утром, весь не пойми какой. Моя Соломка во-о-от с такими глазами сидит меня ждёт. «Кеша, ты живой? Слава богу! Кеша, тебе хорошо было всю ночь, да?» – «Да, очень!» – «Господи, как я рада, Кешенька! Пойдём завтракать». Я начинаю думать: если бы мой муж так поступил? Ночь прогулял, утром пришёл. Как бы я его встретила? Собрала чемодан, поставила бы у двери – это я. А она вот так. И стала я всё это перекручивать, перестраивать образ, чтобы сыграть женщину, которая так любит, что готова умереть за него от любви. Это редкий образ – который Чехов в «Иванове» описал.
Кешу Смоктуновского я помню в самых разных ролях – у нас с ним было много постановок. И всегда у него были ледяные руки. Особенно когда заканчивался спектакль. Он очень нервничал. Потом у него случился инфаркт – сердце жгло очень. А у Ефремова были горячие руки. Помню, финал «Дяди Вани». С одной стороны стоит Ефремов, с другой – Смоктуновский. Я в центре. Две их руки держу. Одна как огонь, другая – холодная-холодная.
А если вернуться к кинематографическим планам, которые рисовал передо мной режиссёр Жалакявичюс… Конечно, мне этого очень хотелось, но как-то всё не сложилось. (Спустя несколько месяцев после свадьбы они развелись. – Ред.) Я думаю, это судьба специально по задумкам моим немножко ударила: мол, не надо улетать туда, куда не надо. И я осталась с театром. У меня 70 кинофильмов, но от многих больших ролей в кино я отказывалась – потому что прежде всего я театральная актриса.
У меня в репертуаре есть замечательная песня Алексея Гарнизова «Мы вдвоём». Человеку трудно одному, он должен быть вдвоём – с кем-то. Или с чем-то. Я счастлива, что есть мой зритель, что есть коллектив театра, вместе с которым я работаю. Так что мы вдвоём!
