100 лет назад – 18 декабря 1921 г. – родился Юрий Никулин. Самый смешной клоун нашего цирка и незабываемый «Балбес».
О своём отце «АиФ» рассказывает Максим Никулин, генеральный директор и художественный руководитель Московского цирка на Цветном бульваре.
А вдруг это правда?
Юлия Тутина, «АиФ»: Максим Юрьевич, цирковые часто рассказывали мне, как им помогал ваш папа: выбивал квартиры, места в детских садах.
Максим Никулин: По-другому тогда были воспитаны, по-другому жили. Помню, в лихие 90-е к папе толпой шли просители – выставляли вперёд золотушных детей, мол, не местные мы, проездом, деньги-паспорт украли. Мы, конечно, оберегали его, но особо одарённые прорывались через препоны. Как-то очередные ушли, получив от отца денег. Я его журю: «Пап, денег не жалко, но вот эти люди спускаются сейчас по лестнице и про себя думают: о как, мы Никулина развели. Какой же он лох». Отец посидел, потом на меня глаза поднял и сказал в ответ: «Мальчик, а вдруг это правда?» Да, сумасшедший вариант, один шанс из миллиона, но вдруг? И меня это очень многому научило. Сегодня нет личностей такого масштаба. Время такое – китов нет. Вот сыновья мои, слава богу, застали и Никулина, и Леонова, и Юрского, и Баталова. А внуки-то кого вспомнят?
– Его родители были успешными актёрами, а Никулин вдруг пошёл в цирковое. В серьёзные артисты не брали?
– В ГИТИС и ВГИК он не поступил, но помимо студии клоунады его приняли в студию Театра Пушкина. И когда встал этот выбор, папа посоветовал ему выбрать цирк. Потому что там было больше свободы для творчества, для понимания себя. В театре тогда процветал абсолютный диктат режиссёра: что он скажет, то и надо делать. И везде ставили одну классику. Сегодняшний цирк совсем другой – вплотную дошёл до Большого театра, высокого искусства. А тогда цирк был чем-то таким.
– Балаганом?
– Более простым, более народным – и в то же время более свободным, потому что позволялось гораздо больше и говорить, и делать.
Был эпизод: папа попал к Ильинскому на роль в фильме «Человек ниоткуда» (потом картину закрыли, и позже там снялся Юрский). И вот Ильинский – столп киноискусства того времени – очень проникся к отцу: в перерыве съёмок пригласил работать в театр. Мол, буду с вами заниматься, вы постепенно будете мои роли перенимать. Вся съёмочная группа – в обморок: как Ильинский такое предложил? И отец в ответ: «Я уже себя нашёл, зачем мне сейчас жизнь ломать? У меня уже в цирке всё нормально, имя наработал, вот в кино начинаю, хоть и поздновато (а ему было уже сильно за 30), ну куда ещё и театр».
– Какие у него были отношения с властью? Близкие, раз мог решить многие вопросы?
– У него не было отношений с властью – на кремлёвские концерты выступать никогда не звали. У него были отношения со страной. Проще говоря, его все любили: и простые, и власти предержащие. Но именно как люди, а не как бонзы на своих постах. Он одинаково общался с президентом страны, с водителем, с прохожим, со мной, с артистами цирка. Не было ни прогиба, ни снисхождения. Везде одинаковый. И эта квазиискренность притягивала всех. Этому невозможно научиться, даётся сверху – от Бога, от природы. Папа и в своих ролях таким был: не играл, не притворялся, а жил в них.
Как-то на представление к Карандашу пришёл режиссёр Завадский. А Никулин и Шуйдин работали подсадными – то есть выходили только на одну репризу из зала, отрабатывали её, публика при этом каталась от смеха. Пришёл раз, пришёл другой… И на втором представлении, узнав Никулина в человеке из публики, обомлел. Оказывается, он даже не понял, что перед ним артист. Попросил познакомить с парнем. Вызывают папу к директору цирка, там Завадский начинает нахваливать его таланты: мол, впервые купился, какой же вы артист великий. Директор похмыкивает: «Юрий, кстати, к вам в ГИТИС пытался поступить, а вы его бездарным назвали». Завадский в ответ: «Ну, правильно сделал, что не принял, испортил бы человеку жизнь».
Старый клоун – это жалко
– Почему вы в цирке работаете, а на арену не выходили?
– Не было тяги к публичности. Есть только две причины, по которым идут в артисты: жажда популярности или абсолютная необходимость что-то сказать людям, невозможность промолчать. Это всё настоящие художники, поэты, композиторы, актёры. Никулин был из этого числа и со многими из них общался. Много было проведено вечеров на нашей кухне, немало и выпито. Но по-настоящему сильно выпившим видел его пару раз. Один – когда папа под утро практически принёс к нам в коммуналку дядю Женю Евтушенко. Они сидели всю ночь в единственном в Москве круглосуточном ресторане ВТО и ждали, когда принесут газету «Правда» (тогда развозили по творческим организациям утром первый тираж). Там должен был выйти большой отрывок из поэмы «Бабий Яр» Евтушенко, что автоматически соответствовало признанию его как советского поэта. Второй раз – после провала Булата Окуджавы в Политехническом музее, когда специально собранный комсомольский актив его освистал.
– А со своим партнёром по сцене Шуйдиным он дружил?
– Михаил Иванович, дядя Миша, человеком был непростым, и какой-то элемент ревности к популярности отца присутствовал. Зависти не было – честный, открытый. А вот ревность – да: для артиста важна обласканность публикой.
Они начинали у Карандаша. Он их, можно сказать, как партнёров и свёл. Однажды Карандаш так достал, что Никулин принялся за ним с топором вокруг шапито гоняться. Насилу отобрали. И в какой-то момент папа с дядей Мишей договорились: если один уходит, второй – следом. И вот Шуйдин всё же написал заявление, Карандаш в сердцах подмахнул и вызывает папу: «Ну ничего, Никулин, найдём партнёра». – «Если Миша уходит, я тоже уйду». – «Ну и пишите заявление!» И отец написал, пришёл домой и начал по этому поводу переживать – вот, предал учителя, наверное, тот сейчас грустит в пустой гримёрке… Но через день у Карандаша уже были новые ассистенты. Ещё бы, такая слава. А они оказались в пустоте.
– Тяжело Никулину дался уход со сцены?
– Папа заранее поставил себе срок ухода на пенсию – 60 лет. Он был человеком мягким, но свои, им же самим установленные правила всегда исполнял. Часто повторял: лучше уйти на один год раньше, чем на один день позже. Говорил: клоун не должен быть старым. Старого – жалко, а жалкий клоун – грустное зрелище. Шуйдин до последнего не верил, что он уйдёт. Он заканчивать не хотел, пытался работать со старшим сыном, с другими партнёрами. А на папу злился.
А про дружбу… Он имел много хороших товарищей, широкий круг общения. И только трёх друзей. Все они прошли с ним войну, никто не имел отношения к цирку.
Не заводы, а цирк
– Часто вспоминал войну?
– Никогда. Я на радио делал четыре года передачу, посвящённую войне и людям, которые эту победу сделали. После первого года стало понятно, что человек, с порога рассказывающий, как он выиграл войну, в лучшем случае где-то при штабе был. А реальные фронтовики, в каком бы звании ни были, очень неохотно, очень скупо делились воспоминаниями. Помню, чтобы разговорить трижды Героя Советского Союза маршала Покрышкина, потребовалось 2 часа и бутылка водки.
– Как удалось возродить здание цирка, где он был директором?
– Лихие перестроечные годы. Собралась инициативная группа из народных артистов – Кио, Запашный, Бугримова, написали прошение о строительстве в Москве цирка. Ходили-ходили по кабинетам власти. Ничего не получается. Все сдались. Остался только Никулин, который, как маньяк, ходил по одним и тем же кабинетам. В пятый раз, в шестой… Вот приходит как-то в приёмную председателя Совмина Николая Рыжкова. Его пропускают, а там – все министры и начальники управления собрались, которых он обходил по кругу раз за разом. Рыжков им: «Вот Юрий Владимирович, вы все его знаете». Идёт ропот по собравшимся. А Рыжков, раз, и подписывает документ. И на возражения в ответ: «Да, денег нет. Но не построим два колбасных завода в стране, а в Москве будет цирк».
– А каким он был администратором?
– Цирком вообще нельзя руководить. Это как дорогие часы. Нужно периодически заводить, смазывать, чуть-чуть стрелочки переводить, чистить – беречь. И тогда они будут работать бесконечно. Никулин как бы сам был этим цирком. Он его представлял – своей личностью, харизмой, силой характера, добротой. Каждый с ним работавший чувствовал себя как за кремлёвской стеной. Где-то что-то может быть плохое, но только не у нас. Капитан корабля бесполезен в мирной жизни, но он совершенно необходим на случай катастрофы. Потому что он отвечает за всё. Вот когда его не стало – да, в спину стало поддувать. Но мы держимся, потому что все считаем, что он с нами. Мы даже, когда пьём за него, до сих пор чокаемся.
