Благодаря американке Джоанне Стингрей в середине 80-х в США был издан альбом Red Wave, ставший первым в истории русского рока релизом, выпущенным за океаном. В 80-е Джоанна сама пела рок, активно дружила с русскими музыкантами, привозила им из Америки одежду и инструменты. Недавно Стингрей снова оказалась в России в связи с презентацией своей книги и выставкой «Виктор Цой. Путь героя», которая проходит в столичном Манеже. А заодно и дала интервью АиФ.ru, в котором рассказала, что потеряла Россия после падения «железного занавеса», чем её очаровали советские граждане и гитарист «Кино» Юрий Каспарян и озвучила свою версию гибели Виктора Цоя.
Владимир Полупанов, АиФ. ru: Джоанна, я правильно понимаю, что вы по-прежнему частый гость в России?
Джоанна Стингрей: Я не была 2 года из-за ковида. Но обычно езжу в Россию два раза в год. Недавно вышла моя новая (третья по счету) книга на русском языке «Русский рок. Конец андеграунда», которую я презентовала в Москве и Питере.
— Будет и четвёртая?
— Четвёртая будет посвящена исключительно Виктору Цою и приурочена к его 60-летию (21 июня — Ред.). Думаю, напишу ещё пару книг о моей жизни в России.
— Про жизнь в Америке писать скучно?
— Точно. Про Америку есть во второй книге. Достаточно.
— Почему вы похоронили русский андеграунд?
— Я описала в книге события 1987-го года, который оказался переломным не только в жизни СССР, но и в моей судьбе. Мне долгое время отказывали в визе, видимо, посчитав «врагом СССР». Из-за чего сорвалась моя свадьба с Юрой (Георгием Каспаряном, гитаристом группы «Кино» — Ред.). Только в августе 1987-го я снова смогла приехать в Союз, и в ноябре мы поженились (визу Джоанне помог сделать влиятельный американский сенатор — Ред.).
Плюс ко всему, в конце 1986 года благодаря «перестройке» и «гласности» наступили перемены, в том числе и для русского рока, который вышел из подполья. «Кино», «Аквариум» и другие музыканты, не имевшие официального статуса, получили право ездить на гастроли, давать концерты в больших залах, им стал доступен эфир на радио и телевидении. Поэтому андеграунду пришёл конец.
— Можете напомнить, как вам удалось вывезти плёнки с записями песен «Аквариума», «Алисы», «Кино» и «Странных игр» на Запад (в 1986-м году в Америке был издан альбом Red Wave — Ред.)? Вы, правда, их спрятали в обувь?
— У меня были большие зимние сапоги, куда я спрятала тексты песен. А плёнки с записью музыки засунула в тёплую кожаную куртку, на которой была масса молний, одна из них была сзади на спине. Я была молодая и глупая и делала опасные вещи. Если бы меня задержали на границе, меня бы посадили как шпионку. Шведское консульство в СССР помогло мне переслать в США несколько записей через дипломатическую почту. Когда вышла пластинка Red Wave на красном и желтом виниле, я очень хотела подарить ее каждому знакомому музыканту в СССР. Шведское консульство снова помогло мне доставить пластинки из Америки в Советский Союз.
— Вы называете период 80-х «волшебным» временем для русского рока. Но всё равно эта музыка была для внутреннего пользования. Записи были неважного качества, песни на русском языке, да и сама музыка была вторичной. Чем эта музыка могла заинтересовать широкую западную аудиторию? Главная ее ценность была в том, что она из СССР?
— Отчасти поэтому. Если это хорошая музыка, неважно, на каком языке она звучит и как записана. Борис Гребенщиков и Андрей Макаревич влюбились в музыку «битлов», не зная английского. Когда выучили язык, то стали понимать смысл. Я слушала русский рок, не понимая слов, но осознавала, насколько глубокие там тексты. Это трогает душу. Конечно, большого коммерческого успеха альбом Red Wave не имел.
— Какой был тираж?
— Первый тираж 5 тысяч. Потом альбом допечатали. В Америке было продано 20 тысяч, в Англии на кассетах — 10 тысяч. Я делала это не для денег и не планировала на этом заработать. Понимала, что песни на русском языке будут пользоваться на Западе ограниченным спросом. Если бы эту музыка из СССР в США услышали в 60-е годы, возможно, всё было бы по-другому. В 80-е рок-музыка на Западе слишком коммерциализировалась — были большие проекты с многомиллионными бюджетами. Это уже была не честная музыка, а бизнес на музыке. Русским музыкантам вписаться в этот контекст было очень сложно.
— Что же вами двигало?
— Желание открыть глаза американцам на Советский Союз. Я хотела доказать, что там живут такие же люди, там есть музыканты, которые делают крутую музыку. Нам же промывали мозги пропагандой. Все репортажи про СССР в 80-е были выдержаны в серых тонах — серое небо, серые люди в серых одеждах с серыми лицами на серых улицах. Когда я была совсем маленькой, мой папа, ярый антикоммунист, снял документальный фильм «Правда о коммунизме». В нём говорилось о том, что СССР является самой опасной в мире страной и что коммунизм — это зло. Папа любил повторять: «Никогда не заезжай за “железный занавес”». Эти слова застряли у меня в голове. Кстати, озвучивал этот фильм губернатор Калифорнии (1966-1975 гг.) Рональд Рейган, который, как и мой отец, тоже ненавидел СССР.
Как-то один мой знакомый в Америке сказал: «Джоанна, если ты когда-нибудь окажешься в СССР, ты должна встретиться с самым известным андеграундным музыкантом, которого называют советским Бобом Диланом — Борисом Гребенщиковым. Я рассмеялась, потому что была уверена, что никогда не окажусь в СССР и что рок-музыки там просто нет.
Когда вышла пластинка Red Wave, у американских СМИ это событие вызвало большой интерес — я чуть ли не каждый день давала интервью, причем, не только музыкальным изданиям, но и политическим, выступала на телевидении (я дала около 200 разных интервью в 1986 году). Даже если люди не понимали слов песен и не собирались покупать эту пластинку, они поняли, что в СССР есть что-то похожее на то, что есть в Америке. Борис Гребенщиков как-то говорил, что музыка — это мощный инструмент, который способен построить мосты между разными людьми, идеологиями, менталитетом. Благодаря этому, мне кажется, всё и получилось.
— Как вы вообще попали СССР в первый раз?
— Мне кажется, это судьба. В 1983 году я выпустила свой первый мини-альбом «Beverly Hills Brat», в котором было всего 4 песни. Мне было 23 года, я казалась себе крутой рокершей. Потом я поругалась с продюсером, и моя музыкальная карьера остановилась. Я была в жуткой депрессии, мне казалось, что жизнь кончена. Стала думать, что делать дальше? Позвонила младшей сестре в Англию и спросила, могу ли приехать к ней, чтобы развеяться. «Ты можешь приехать, — сказала она, но на каникулах я еду в СССР на неделю». «Да ладно?! — удивилась я. — А мне туда нельзя?» Вы же знаете, что когда родители говорят тебе «не делай этого», ты всегда хочешь понять — почему. Поэтому я хотела узнать, что же там такого, за «железным занавесом». Из США, наверно, это было сложно сделать. Я отправилась как турист по линии «Интуриста» из Англии.
У нас была всего одна неделя: 3,5 дня в Москве, 3,5 дня в Ленинграде в составе большой туристической группы. Три дня в Москве оказались совсем неинтересными. Я уже начала думать, что мой папа прав по поводу Советского Союза. Но когда мы с сестрой оказались в Питере, то решили не ехать на экскурсию. Сказали, что останемся в отеле, а сами пошли гулять по городу с Борисом Гребенщиковым, с которым нас познакомил один общий знакомый, женившийся на американке.
Мы погуляли, зашли в гости к Севе Гаккелю (виолончелист группы «Аквариум» с 1975–1986 и 1987-1989 гг., основатель клуба «TaMtAm», арт-директор клуба «Китайский Лётчик Джао Да» в Петербурге — Ред.). Я показала обложку своего альбома, думая, что Гребенщиков будет очень гордиться знакомством со мной. Борис сказал, что моя музыка похожа на панк-рок. А потом он включил свою песню «Сегодня ночью кто-то...». Признаюсь, не думала, что это будет что-то интересное. Но это звучало так круто! Я слушала его музыку, и меня охватывали противоречивые чувства — то мне казалось, что песня об одиночестве, то о радости, то о потере. Одна песня перевернула всю мою жизнь. Я тут же поняла, что по сравнению с Гребенщиковым я просто фэйк (подделка — Ред.). Борис излучал свет. Хотелось быть рядом с ним.
Когда приехала в следующий раз в 1985-м, Гребенщиков познакомил меня с Курехиным и Цоем на концерте в Ленинградском рок-клубе: в тот вечер выступали «Зоопарк», «Кино» и «Аквариум». До сих пор помню, как падал свет на лицо Цоя. Профиль его лица и линии были очень драматичны. Мы с сестрой, не зная русских слов, сидели словно заворожённые и подпевали, не зная слов: «Видели ночь, гуляли всю ночь до утра». В песнях «Кино» есть loops (петли — Ред.), которые застревают у тебя в голове. «Троллейбус, который идёт на восток, троллейбус, который идёт на восток». Хотелось слушать эти песни ещё и ещё.
Виктор, похоже, не осознавал уровень своего таланта. Он как будто стеснялся своей популярности. Хотя с ним было невероятно легко, как будто мы знали друг друга сто лет.
Русские намного глубже по своей сути, чем американцы.
— Вы всех советских людей так воспринимали или только представителей ленинградской богемы?
— Мы записали массу мини-интервью на видеокамеру, и меня удивило, насколько одухотворенными были обычные молодые люди в СССР. Когда они отвечали на вопрос, за что любят музыку «Кино» и Гребенщикова, их рассуждения были очень глубокими. Было очевидно, что люди в СССР были лучше образованы, знали американскую историю лучше, чем мы, американцы. Вообще, русские намного глубже по своей сути, чем американцы. Теперь я понимаю, почему. Всю жизнь я прожила в Лос-Анджелесе, где у меня не было никаких трудностей, которые надо преодолевать. Даже климат у нас очень комфортный, в Лос-Анджелесе не бывает холодов. Когда работала над книгой, то поняла, что трудности и дискомфорт заставляют развиваться разные отделы мозга. Когда нет проблем, мозг не развивается. В СССР была масса проблем. Поэтому у людей были развиты дополнительные отделы мозга, чего не было у американцев.
Год назад, когда я выпустила вторую книгу, в которой одна фотография была подписана с ошибкой. Один из фанатов «Алисы» заметил это и написал мне. Я ему ответила: «Спасибо большое за то, что обнаружили ошибку, когда будет следующий тираж, мы исправим её». Для меня стало ещё одним откровением, что простой русский человек сказал мне сакраментальную фразу: «Не ошибается тот, кто ничего не делает». Я снова смогла убедиться, что русская душа широка и глубока.
— В 80-е вас окружало много талантливых людей, однако, именно за Георгия (Юрия) Каспаряна вы вышли замуж. Чем он вас покорил?
— Для меня самой это удивительно, поскольку мы с ним совершенно разные люди. Тогда я была молодой, незрелой и наивной. Помню, на фестивале в Ленинградском рок-клубе в 1985 году было много народу, очень шумно, вдруг в толпе я увидела Юру. Шум на мгновение стих, мое сердце сильно застучало. Я моргнула, и он тут же исчез из поля моего зрения. Это было как в диснеевском фильме. Когда участники «Кино» вышли на сцену, я снова его увидела. И подумала: «Так вот же тот человек, который заставил мое сердце учащенно биться. Это мой принц». Он вообще не говорил по-английски, я не говорила по-русски. У нас был магический треугольник: я, Юра и Витя Цой, который был нашим переводчиком, хотя и сам не очень хорошо говорил по-английски. Когда мы оказывались вдвоем с Георгием, мы почти не разговаривали. Моё сердце бешено колотилось в его присутствии, и мне казалось, что это любовь. Только много позже я поняла, что мы совсем разные люди. Когда Цой погиб, наш треугольник рассыпался. В качестве мужа мне с Юрой было нелегко, но как друг он — отличный парень.
— Сколько лет вы прожили как муж и жена?
— 1 год до свадьбы в 1987 году. А в 1990-м году разошлись. С 1989-го я постоянно жила в Москве, но мы редко виделись. Группа «Кино» почти всё время была на гастролях. У нас не было скандалов. Мы вдруг обнаружили, что идем разными дорогами. И тихо развелись.
— Когда Цой оказался в Америке в 1989-м году, что он хотел в первую очередь хотел посмотреть?
— Он попросил отвезти его в магазин гитар, а потом в «Диснейленд». Недавно я показала Юре (Каспаряну — Ред.) фотографию в книге и сказала: «Какие же вы были счастливые в “Диснейленде”. Он мне сказал: «Да. Почему нет?!» «Диснейленд» представлялся миром фантазии — чисто, красиво, сказочно. Поэтому я не удивилась, когда Цой захотел там побывать. Когда катался на аттракционах, радовался как ребёнок. Люди на выставке меня тоже спрашивали: «Цой встречался с кем-то из американских звёзд, когда был в Америке?» Нет. Он был у меня в гостях в феврале. И не мог поверить, что в это время солнце печёт как летом. Поэтому большую часть времени Витя провёл, греясь на солнышке в лежаке. Ему очень понравился Лос-Анжелес, там спокойно, как в большой деревне. Борис Гребенщиков, наоборот, хотел познакомиться с известными музыкантами. А у Цоя и в мыслях этого не было. Он хотел увидеть жизнь простых американцев. Может быть, потому что его кумирами были не американские, а английские музыканты, например, Роберт Смит из The Cure.
— Это правда, что только спустя много лет вы впервые обсудили гибель Виктора с его гражданской женой Натальей Разлоговой и Георгием Каспаряном. Что они говорят? Случайность, закономерность?
— Конечно, случайность. Трагедия случилось рано утром. Справа по ходу его движения были сигнальные столбы, а на дороге были выбоины. Есть версия, что в момент, когда он пытался поменять кассету в автомагнитоле, его автомобиль задел сигнальный столб. Витя резко вывернул руль влево, и на беду рядом оказался этот злополучный автобус. У американцев есть такое выражение, что в этот момент «Господь моргнул». Только спустя 30 лет после гибели Вити Наташа сказала мне: «Джоанна, представляешь, я впервые об этом говорю». Это было слишком больно. Но это связано ещё и с тем, что после того, как Виктора не стало, я почти не бывала в Санкт-Петербурге, и мы почти не разговаривали с Юрой и Наташей.
— Что вы привезли на выставку «Виктор Цой. Путь героя», которая продлится до середины апреля?
— В первую очередь, конечно, фотографии, которые нигде не публиковались. Письма и открытки, которые Виктор присылал мне, некоторые с его рисунками. В одном письме он просит: «Если продашь какую-то из моих картин, купи мне, пожалуйста, резиновые сапоги (Go Go boots — ред.) и часы Swatch, как у тебя». Есть приглашение на выставку советских художников, где были его картины. Жалею, что в своё время я многие вещи выкидывала, чтобы не захламлять дом. Часть вещей сохранила Наташа Разлогова, например, билет в «Диснейленд» и на самолет Москва — Нью-Йорк — Москва.
— Вы покупали Цою одежду, в которой он выступал?
— Я покупала много одежды Борису Гребенщикову. Виктору я купила часы и кожаные браслеты. Когда он был в Америке, сам себе купил черную кожаную куртку. На выставке представлено его классическое черное пальто. Его сшила то ли Марьяна (первая жена Цоя — Ред.), то ли её мама. У музыкантов во времена СССР не было денег. Поэтому знакомые люди часто шили им какие-то вещи, которые нельзя было купить в магазине.
— Вы как-то попросили художника Энди Уорхола подписать несколько консервных банок знаменитого супа Campbells для своих советских друзей. Какова их судьба?
— Как-то я показала Энди фотографии картин ленинградских художников — Тимура Новикова, Олега Котельникова и Виктора Цоя. Он оживился и удивлённо произнёс: «Как странно, что на другой стороне мира люди делают такое же искусство, как здесь Жан Мишель Баския или Кит Харинг». Он заинтересовался личностями художников. Я ему рассказала и спросила: «Если куплю банки с супом, ты распишешься на них?» Он сказал «да», видимо, не предполагая, что банок будет 20 (смеётся). Я ему диктовала правильное написание русских имён, надо отдать должное его терпению — он подписал все 20 банок. В очередной приезд в Россию я раздарила их своим русским друзьям — Гребенщикову, Африке (Сергей Бугаев — Ред.), Сергею Курехину, Тимуру Новикову и т.д. В их числе был и барабанщик «Кино» Георгий (Густав) Гурьянов. Все они прекрасно знали, кто такой Энди Уорхол. И, конечно, были очень рады получить такой подарок, ведь банки, подписанные Уорхолом, были артефактами современного искусства. Как-то в гостях у Густава я увидела пустую открытую банку Campbells. Я спросила его: «Зачем ты это сделал?» «Я понимаю, что эту банку подписал Уорхол, — сказал он, — но мне было интересно, какой вкус у супа». Это выглядело безумием, ведь за эту банку он мог бы получить много денег.
— Чем вы занимаетесь сегодня? Музыка вас больше не интересует?
— После отъезда из России я выпустила последнюю пластинку. Мой второй муж Саша Васильев (экс-барабанщик группы Василия Шумова «Центр» — Ред.) помогал мне. Тогда я была одухотворена работой с моими русскими друзьями Гребенщиковым, Курехиным и т.д.. Но потом во мне как будто что-то надломилось. Несколько лет я продюсировала свою дочь Мэдисон, которая пишет прекрасные, более интересные песни, чем когда-то писала я. Она может проснуться, и через 20 минут у неё что-то рождается. Она и поет хорошо. Мэдисон очень талантливая, но беда в том, что она не хочет быть известной. Посмотрим, может, повзрослеет и вернется к музыке.
Я занималась разной работой — я председатель комитета выпускников школы в Беверли-Хиллз, где училась, несколько лет занималась куплей-продажей недвижимости. Среди моих клиентов были и члены королевской семьи из Саудовской Аравии. Это та самая работа, которую можно делать, не выходя из дома.
В прошлом году я выпустила альбом, собранный из архивного материала. Эти песни мы записывали вместе с Борисом Гребенщиковым в 1985-86-х годах. И они не были опубликованы. В феврале этого года выйдет ещё одна пластинка из песен «Алисы», «Игры» (экс-«Странные игры» — Ред.), Гребенщикова и «Кино», которые были записаны в1986-87 гг. Я написала английские тексты на песни этих групп. Может быть, запишу и новые песни. Во всяком случае, интерес к музыке постепенно возвращается. В этот свой приезд в Россию я даже успела кое-что снять для будущего видеоклипа.
— В 80-е вы оказались в творческой среде и поэтому были очарованы СССР, хотя в магазинах не было продуктов, и жизнь была совсем не такой комфортной в бытовом плане как сегодня, люди жили за «железным занавесом». После распада СССР наши граждане приобрели свободу передвижения, Москва стала очень походить на Нью-Йорк...
— Это точно.
В России сейчас происходит то же самое, что и в Америке. Есть хорошая музыка, но это не что-то волшебное, как в 80-е, когда музыка была очень честной.
— Но что, на ваш взгляд, потеряла Россия?
— В России сейчас происходит то же самое, что и в Америке. Есть хорошая музыка, но это не что-то волшебное, как в 80-е, когда музыка была очень честной. В Америке этот волшебный период случился в 60-е, у вас в 80-е. Почему это «волшебство» произошло 80-е, неизвестно. В жизни за всё приходится платить. Любые приобретения компенсируются потерями. Не только в России, во всём мире сейчас люди несчастны и ищут надежду и способы почувствовать себя счастливыми. С одной стороны, интернет дал возможность людям быть все время на связи друг с другом, получать любую информацию. Но как ни странно, он и разъединил нас.
Ничего более интересного, чем был русский рок в 80-е так и не появилось. Поэтому Кинчев, Шевчук, Гребенщиков и другие представители той волны русского рока по-прежнему актуальны. И песни «Кино» не устаревают, хотя прошло больше 30 лет со дня смерти Цоя. Как только слышу первые аккорды песен «Кино», моё сердце и душа трепещут, и настроение поднимается. Это просто какое-то чудо!
