«АиФ»: - Главный герой практически всех ваших книг – одинокий мужчина: сирота, или вдовец, или пережил разрыв с любимой женщиной, или был вынужден покинуть родину. В чем причина такого выбора героев?
М.Ш.: - Ничего личного, никаких параллелей с моей жизнью. Я живу в любимой стране, с любимой женщиной и нашими детьми. Наверное, причина в том, что мне хочется представить и описать чувства человека, который не похож на меня, который живет совсем по-другому.
«АиФ»: - В ваших книгах много эротики…
М.Ш.: - Я бы назвал это не эротикой, а чувственностью. Я нигде не даю подробных физиологических описаний сексуальных контактов. Но я чувственный человек, я ценю ощущения – вкус, запах, прикосновения, многообразие цветов – и делюсь ими с читателем.
«АиФ»: - В ваших книгах есть описания того, что называют перверсиями – в «Фонтанелле» это педофилия, в «Доме твоем в пустыне…» и других книгах – гомосексуальные отношения. В нашей стране некоторые законодатели стремятся запретить распространение произведений, пропагандирующих такие явления, оградить подростков от чтения «сомнительной» литературы. Как вы к этому относитесь?
М.Ш.: - Что касается гомосексуальности, я не нахожу это перверсией или болезнью, это вариант нормальных личных и половых отношений взрослых людей по обоюдному согласию. Как, кстати, и то, что называют «прелюбодеянием», и отношения двух мужчин и одной женщины, двух женщин и одного мужчины, двух пар. Это их личное дело.
Педофилия, разумеется – преступление и должна сурово наказываться. Отношения женщины и мальчика в моем романе представлены как воспоминания уже взрослого человека о его детстве, и эти воспоминания не причиняют ему боли. Мальчик любил женщину, и она ни к чему его не принуждала, не насиловала.
Что же касается запрета на «распространение» - никто не может и не должен запрещать писателю описывать жизнь во всех ее проявлениях. Следуя логике тех, кто запрещает романы о перверсиях, нужно запретить печатать «Преступление и наказание» Достоевского как пропаганду убийства и проституции.
«АиФ»: - В ваших романах критики обнаруживают множество не только литературных, но и религиозных аллюзий – из ТАНАХА (в нашей традиции Ветхого Завета), а в романе «Голубь и мальчик» проскальзывают ассоциации с новозаветной историей о непорочном зачатии…
М.Ш.: - Я не религиозен и не ставлю своей целью пропаганду религии. Да, я люблю библейские тексты, люблю их язык, меня вдохновляют библейские персонажи, но я не интерпретирую их истории буквально, они не составляют единственное содержание моих романов. Законченная книга живет своей жизнью, читатель понимает ее в меру своего духовного опыта, по-своему понимает, он в своем роде соавтор романа.
«АиФ»: - Где вас больше всего читают и лучше всего переводят?
М.Ш.: - Мои книги популярны в Германии, Голландии, России и Италии. Последний на сегодня роман, «Голубь и мальчик», хорошо разошелся в США. Самые удачные переводы – на голландский, немецкий, английский и русский. Я очень доволен сотрудничеством с российскими переводчиками, Рафаилом Нудельманом и Аллой Фурман. Все, кто читал, говорят, что их переводы отличные. Надеюсь, наш с ними «литературный роман» продолжится. Я очень рад, что мои романы переводят на русский, поскольку все дедушки и бабушки говорили и читали по-русски, и русский для меня – очень важный язык, хотя я его не знаю. Для иностранного писателя лестно быть популярным в России - у вас своя собственная прекрасная литература.
«АиФ»: - Вы не раз признавались в любви к русской классической литературе, особенно к Гоголю, Набокову, хвалили Булгакова. А что вы скажете о современных романах на русском языке?
М.Ш.: - К классикам я могу прибавить и Андрея Платонова. А современных писателей, к сожалению, мало переводят на иврит. Я читал романы Людмилы Улицкой, с которой лично знаком, - «Веселые похороны» и «Медея и ее дети», мне они понравились. Книгу об Израиле, о которой много говорили русскоязычные израильтяне, «Даниэль Штайн, переводчик», пока не читал.
«АиФ»: - У вас оригинальные хобби – вы даже водили мотоцикл…
М.Ш.: - Да, но, к сожалению, уже не вожу: сейчас мне 64 года, и я перестал гонять на байке 10 лет назад, поскольку уже не хватало сил, внимания и концентрации, чтобы справляться с тяжелой спортивной машиной. Я постарел, реакции притупились, я уже не мог ездить так быстро, как привык. И пересел в джип. Я хороший водитель, хорошо читаю топографическую карту, несколько раз участвовал в пустынных ралли – например, четырехдневной гонке внедорожников в Негеве, 500-километровый маршрут. Моя любовь к диким местам высказана устами Рафаэля из романа «В доме своем в пустыне…».
Мое другое хобби – дикие растения. Брожу по холмам, по горам, собираю семена, потом высаживаю их в своем саду.
«АиФ»: - Ваши герои не просто формально обозначаются как врач, или крестьянин, или пекарь, или каменщик, или «голубятник» - вы подробно и точно описываете их сложную работу. Почему?
М.Ш.: - Ребенком я много времени проводил на ферме у моих дядей, смотрел, как они работают. Многое могу делать сам – я водил трактор, копал землю, доил коров. В моей семье есть и преподаватели, и ученые, но в детстве меня окружали крестьяне, и эти впечатления остались на всю жизнь.
«АиФ»: - Вы рассказывали в интервью, что интерес к работе пекаря проснулся у вас в армии…
М.Ш.: - Да, это реальная история. Мы, солдаты, ночью в лесу продрогли и промокли, пошли на запах свежего хлеба и вышли к пекарне, где пекарь ночью пек шаббатние халы, которыми поделился с нами. Хлеб – показатель культуры, если он есть – значит, люди владеют огнем, умеют обрабатывать землю, использовать соль. Это настоящий символ.
«АиФ»: - А про голубей нет такой истории?
М.Ш.: - Нет, я ни разу в жизни не имел дела с почтовыми голубями. По-английски их называют home pigeon – «домашний голубь», но это не просто «домашняя птица», это птица, которая всегда и отовсюду возвращается в свой дом, свою голубятню. Я написал о них, чтобы подчеркнуть тоску главного героя по родным стенам, рассказать о стремлении вернуться туда, где тебя любят. Это метафора: книга-то не о птицах, а о людях. Но для достоверности я много прочел о разведении почтовых голубей. Оказалось, это очень интересно, и я включил это в книгу.
«АиФ»: - В ваших романах много жестоких и даже натуралистичных описаний. Например, история в «Русском романе» о молодом человеке, который вернулся с войны с изуродованным лицом…
М.Ш.: - Это только эпизод, а не главная сюжетная линия, и этот молодой человек – второстепенный персонаж. Его история служит катализатором основного конфликта, не более. Я не смакую натурализм и жестокость, если кто-то именно это ищет в моих книгах, это проблема читателя, а не моя. Такое, кстати, нередко бывает – на встречах с читателями из бесед с ними я понимаю, что они находят в моих романах то, что хотят найти, а не то, что я изначально имел в виду. Но это нормальный процесс интерпретации художественной литературы. А вообще страдание и боль – часть жизни, почему же не писать о них?
«АиФ»: - Иерусалим – равноправный герой многих ваших книг, например «Эсава». Но вы пишете, что этот город жесток, отбирает у ваших героев силы, здоровье, ломает их судьбы. Почему вы так относитесь к «святому городу»?
М.Ш.: - Я всегда говорил, что в Иерусалим интересно приехать ненадолго, чтобы осмотреть древности, поклониться святыням. Там особенная атмосфера, много прекрасных уголков. Но если живешь в этом городе всю жизнь, в какой-то момент чувствуешь, что тащишь Храмовую гору на собственных плечах. Это очень тяжело. Иерусалиму безразличны люди, которые в нем живут, он интересуется только собственным славным прошлым. Я не могу жить в Иерусалиме, я не могу жить в Тель-Авиве, я вообще не люблю большие города - поэтому я уехал в деревню. Но если бы меня заставили выбирать только между Тель-Авивом и Иерусалимом, я бы предпочел Тель-Авив, как герой моей книги «Голубь и мальчик». Потому что Тель-Авив хотя бы нормальное место для нормальных людей.
Книги Меира Шалева выходят в издательстве «Текст»
