По данным опроса ВЦИОМ, за последние 3 месяца 2/3 россиян стали с большей настороженностью следить за международными конфликтами и боятся начала реальных военных действий. На этом фоне все остальные страхи — опасения по поводу роста цен на товары и обесценивания сбережений, снижения доходов и угрозы увольнения, проблем со здоровьем и трудностей с получением медицинской помощи, разгула преступности, а также возникновения разного рода беспорядков внутри страны — постепенно отходят на второй план либо остаются неизменными. А меньше всего большинство людей тревожат возможные стихийные бедствия и разборки в семье.
Можно ли бороться с массовыми фобиями? На этот и другие вопросы «АиФ» ответил Александр Мымрин, психолог, психотерапевт, директор Школы современных психотехнологий.
Владимир Кожемякин, «АиФ»: Александр Валерьевич, в ленте новостей — сплошные кризисы и теракты, чем дальше, тем круче. Насколько нынешнее российское общество невротизировано?
Александр Мымрин: На 99,9%. Но в каком смысле? Это невроз не как болезнь, суть которой представляет себе мало кто из непосвящённых, а как говорил Марк Твен: «Мы все немого сумасшедшие…». Библейское — «грешные». Осовременив жизненный диагноз, можно сказать, что все счастливые — невротики.
— Но это ведь не состояние нормы?
— Учёные спорят: где тут норма, а где патология? Есть разные мнения. Но как практикующий психолог и психотерапевт могу сказать: лет 20 назад найти человека, которому нужна психотерапевтическая помощь, было проблематично. А сегодня ситуация принципиально изменилась — судя по состоянию психики у моих посетителей, у народа, что называется, «крыша съезжает» напрочь. Почему? Всё вокруг нас меняется слишком быстро. В провинции, даже в небольших городках и посёлках, зачастую уже совсем другой жилой ландшафт, иная окружающая среда. Приедешь в место, где не был всего несколько лет, а уже ничего не узнать. Вот и получается, что психика развивается по законам эволюции, а среда изменяется революционным путём за счёт прогресса технологий. В итоге натура человека начинает отставать, не успевает догонять перемены в мире — топографические, социальные, мировоззренческие и культурные. И год от года этот разрыв только увеличивается. В итоге психика перенапрягается и надламывается.
Опухоль смысла
— Похоже, массовые фобии сильно изменились в связи с последними событиями — санкции, войны на Донбассе и в Сирии, масштабные атаки террористов? Эти страхи обоснованны? Они совпадают с реальными угрозами?
— Типичные для большинства людей страхи и фобии были всегда: потеря работы, выход на пенсию, уход детей из семьи и т. д. Они одинаковы для всех времён. Но сегодня страх лежит в пространстве разрыва сознательной и эмоциональной частей нашей психики. Суть в том, что средний человек не в состоянии отреагировать на весь массив информации, который ежедневно на нас обрушивается, переварить его, освоить переживаниями. Не хватает эмоций. Наша психика — как стена из кирпичей, которая не будет стоять, если кирпичи не скреплены цементом. Цементом во внутреннем мире человека работают переживания. Для того чтобы держать в голове всю картину мироздания, не допускать её разрушения, нужно все представления о мире скреплять между собой. Образно говоря — кирпичей сейчас больше, чем нужно, а цемента фабрика эмоций столько выработать не может. Поэтому любой, даже незначительный, толчок извне — и эта «стенка» рушится. Мы не в состоянии укрепить её, эмоционально овладеть ситуацией, пережить события. А особенно, дети.
И на самом деле создаётся впечатление, что люди находятся где-то на уровне массового психоза, срыва. В психологии такая хаотичность представлений образно называется «смысловой опухолью» — когда связывается всё со всем. Например, говорят, мол, «во всём виновата Россия». И всё, никаких причин, следствий и аргументов — сказали, и достаточно. Что же, люди, которые такое заявляют (если они не провокаторы), — больные? Нет, не больные, а фанатики идеи. Фанатизм не имеет ничего общего с логикой и размышлением. Это предмет веры. Например, американцы искренне уверовали в свою исключительность, и теперь их с этого не сдвинешь, как ни старайся. Разубеждать в чём-то фанатика даже с очевидными фактами в руках — абсолютно бесполезное занятие.
— Могут ли быть у общества, так же как и у человека, панические атаки — состояния, когда вы теряете над собой контроль от безотчётного страха и ужаса?
— Разумеется. Они возникают, когда катастрофически не хватает информации о чём-то жизненно важном или когда она крайне противоречива, один факт никак не состыкуется с другим свидетельством о том же самом. Это как взаимоисключающие команды для солдата или для робота. Типа, всё, компьютер завис! Происходит когнитивный диссонанс — шоковый разрыв в понимании, потеря критичности и, как следствие, психика начинает регулироваться «бессознательным». При этом человеку в состоянии «паники представлений» можно внушить всё что угодно. Например, сформировать позитивное отношение к людоедству. Что для этого нужно? Можно ли сформировать такое общественное сознание, где каннибализм воспринимался бы как благо? Да, можно. Вначале надо создать хотя бы нейтральную позицию к этому явлению: транслировать по всем каналам фильмы про людоедов, выпускать литературу о каннибалах, доходчиво объяснять, какие это на самом деле несчастные и ранимые существа. Добиться того, чтобы картинка поедания людей стала привычной в глазах обывателя. А затем надо, чтобы большинство людей приняли это как факт их якобы всеобщей истории: рассказывать про великих людей, которые поедали себе подобных, и т. д. То есть поступать так же, как было на Западе во время реабилитации гомосексуалистов, а сейчас происходит с оправданием педофилов. Таким образом, мы сформируем ту же пресловутую толерантность — только к людоедам. Или к фашистам, вампирам, зомби. Та же логика и технология.
— Типа — «а чо, прикольно»?
— Ну да. То же самое творится сейчас у нас с Хэллоуином. Культура заигрывания с дьяволом чужда нам, но уже принята многими якобы как часть мировой культуры. Очень важно в этом деле — подсунуть обывателю какую-нибудь значимую, красивую фигуру, скажем, из шоу-бизнеса, которая в чём-то таком участвует — и она станет эмоционально привлекательным примером для подражания.
— Поток информации неизбежно будет нарастать. Значит, и психоз общества ещё более усугубится? И ничего с этим не поделаешь?
— Когда-нибудь наступит точка невозврата, и общественное сознание забастует — впадёт в эмоциональный ступор. Наступит психологический кризис — отключка, апатия, когда всё безразлично, как было в эпоху Великой депрессии в Америке 1920-х гг. Но кризис, как известно, вещь полезная. Не будет кризиса — не будет развития. Он потому и называется кризисом, что создаёт условия, при которых возникает ситуация тупика — «крайней необходимости и крайней невозможности». Выход из неё реален только при максимальном напряжении душевных и физических сил, пусть даже последних. Хотя это и чрезвычайно энергозатратное действо, но оно того стоит. У социума откроется «второе дыхание», должна сработать иммунная система — культура и прежде всего её сердцевина — язык, обычаи и традиции. Если сегодня вкладываться в них, то тогда и кризис мы преодолеем.
А если не вкладываться? В фантастическом фильме-притче Георгия Данелии «Кин-дза-дза!» показано, к чему в результате «эволюции наоборот» пришло высокоорганизованное и развитое в технологическом смысле население планеты: к пластмассовой каше, языку, состоящему из двух слов: «ку» и «кю», отрицанию культуры и искусства, воплощённому во фразе «Скрипач не нужен!». Культура — иммунная система от всех кризисов. К тому же не стоит сбрасывать со счетов и нашу «философию страдания». Русскому человеку, как известно, чем хуже, тем лучше. Это глубоко усажено в нашу ментальность. Для нас кризис — форма сплочения, осознания и понимания самих себя, ситуация, в которой мы набираем силу и крепость — как, например, при внутренней мобилизации человека во время войны.
Заумь пугает
— Недавний опрос ВЦИОМа свидетельствует, что массовые фобии изменились: на первый план вышел страх перед началом реальных военных действий. А ещё недавно, в августе, он был всего лишь на 4 месте…
— А знаете, я не заметил, чтобы люди стали высказывать особые опасения по поводу возможной скорой войны. Наоборот, вмешательство России в сирийский конфликт внутренне мобилизовало многих мужчин, подняло самооценку, пробудило желание защищать. У женщин, конечно, с этим несколько иначе, но и у них «предвоенного» психоза тоже нет. Причина столь спокойного отношения — в правильной политике военных, которые каждый день рассказывают и показывают нам, кого они на этот раз бомбили, с какими результатами, и кого собираются, на какие данные опираются при нанесении ударов. Все точки над «i» расставлены. В коридорах власти каким-то образом догадались: чем больше информации о войне мы дадим, тем меньше тревожность массового сознания по этому поводу. К тому же американцы и их союзники сейчас слабы в аргументации. А раз так — значит, думает народ, наше дело правое.
— То есть регулярные отчёты Минобороны дают людям определённость, и поэтому они меньше боятся того, что страна, по сути, ввязалась в войну?
— Да, и если такая политика сохранится, страх будет отступать. И, наоборот, в тех сферах, где что-то скрывается, замалчивается по соображениям гостайны, нравственности, политики и т. п., напряжённость возрастает… Давно замечено, что самое страшное в жизни — это неопределённость, то есть ситуация, когда у человека нет чётких ориентиров. Люди боятся её больше всего. Не только в личной жизни, а во всём — в политике, экономике и т. д. Неопределённость сама по себе — огромный невротизирующий и травмирующий фактор. Не так страшен сам чёрт, как его непредсказуемость: ты не знаешь, что ждёт тебя завтра, за углом, за поворотом. Ты заходишь в тёмный подвал, спускаешься по лестнице и по мере погружения в темноту начинаешь фантазировать: то чудится грабитель с топором, то оголённые провода под током высокого напряжения, то призраки… И всё: опасная картинка нарисована, ноги становятся ватными от страха…
Террористы действуют тайно, внезапно — и это многократно усиливает страх. Кроме того, он вообще появляется там, где есть неожиданность и новизна. Огромное скопление народа на площадях, в пробках и в метро, люди другой национальности — «чужаки», тёмные подворотни и переходы — всё это источники страхов.
— Значит, фобии общества лечатся с помощью доступа к любой информации?
— Ну, не любой, конечно, но, в принципе, чем больше и предметнее информация по тревожащему людей поводу, тем лучше. Массовое сознание мыслит натурально: «на колбасе», на пальцах. И не приемлет «зауми». Например, выходят к народу политики и начинают говорить, употребляя разные иностранные словечки типа «инновация», «модернизация» и пр. Но такие термины людям непонятны: чего это такое? И действительно, если вдуматься, инновация — это как бы новое в новом. Получается — новее нового что ли? Но по-русски не самое новое — это уже старое. То есть новее нового уже быть не может. Вот и выходит, что инновация — это тавтология, масло масляное.
На самом деле за подобными словесными фокусами очень часто сознательно скрывается отсутствие всякого конкретного содержания. Чиновникам, политикам надо показать — мы тут, мол, чего-то делаем, что-то творим. Хотя всем ясно: надо не декларировать, а делать. И массовое сознание автоматически реагирует повышенной тревожностью. Дескать, ты тут вроде выступал о чём-то по телеку, а я так ничего и не понял по существу дела. И отсюда начинаю как минимум тревожиться. Я чувствую, что ты мне хочешь задурить голову своей заумью, а значит, считаешь меня за дурака, надеешься обмануть, обвести вокруг пальца…
— Но народ-то не дурак?
— Конечно. Он, может быть, и не осознаёт точно, что именно происходит, но чувствует, что перед ним очередная пустышка. Типа — что такое «нанотехнологии»? Юмористы говорят, что в России всё, что делается ключом меньше чем на 24, — это и есть нанотехнологии. А народ добавляет: «У нас все нанотехнологии делаются в сарае, под нижним кадилом, тремя мужиками с похмелья, с помощью кирки, лопаты и такой-то матери». А в «Сколково», мол, только бабки отмываются… В этом вся русская ментальность. Когда на приём приходят люди с повышенной тревожностью, первое, что я делаю, — стараюсь дать человеку как можно больше информации, причём детальной, предметной, понятной, красочной. И по возможности, простым языком.
— Насколько усилился страх перед терроризмом после Парижа? Или пугаться уже больше некуда?
— Этот страх не будет расти, поскольку он ситуативный. В том же Париже на нашей памяти в последнее время такое происходило не однажды. Люди начинают привыкать к подобным историям, несмотря на весь их ужас. В первые дни после теракта, пока актуально это событие, оно на виду и на слуху, страх как переживание выполняет оценочную функцию: мол, смотрите, как это опасно. Берегитесь! Страх тут аффективный, оберегающий. А позже он начинает регулировать процесс, и зачастую эффект от такого трепетного «священного страха» срабатывает с точностью до наоборот. Такое преобразование этого чувства происходит благодаря основному свойству всех эмоций — и положительных, и отрицательных — амбивалентности, то есть двойственности переживания, когда сила отталкивания и сила притяжения, противоположные по знаку, действуют одновременно. Это как формула «люблю и ненавижу». От любви до ненависти, как известно, один шаг. А почему? Потому что любовь питается энергией ненависти. Или, как ещё говорят, ненависть — это застывшая любовь.
Вначале страх отпугивает, отторгает — и мы пытаемся отдалиться от объекта своей фобии. Отказываемся, например, от полёта в Египет или в Париж или вообще от передвижения на самолёте. Но проходит время, и тот же страх становится притягательной силой. Будто смотришь вниз с высоты — и так страшно, что хочется прыгнуть, тянет взять и сигануть в бездну… Это свойство называется инверсией чувств, «оборачиванием». Откуда оно? Ведь когда мы смотрим вдаль, вперёд на сотни метров и на километры, такого ощущения не бывает. А глянешь под ноги с высоты даже 40 м — и уже страшно, даже когда держишься за крепкие перила. Потому что возникает сиюминутное, у большинства людей даже незаметное желание прыгнуть вниз. А страх — уже как реакция на это желание.
— Значит, Египет и Париж сегодня пугают, а потом начнут, наоборот, притягивать?
— Да, пройдёт время, и тот же самый страх будет переживаться в сознании как объект очень интересный. И нас потянет туда, где он был.
Зачем стесняться и робеть? Учимся справляться с волнением и застенчивостью 
ТЕСТ: Находитесь ли вы в ладу c собой? 
Могут ли стрессы довести до депрессии? 
Как помочь человеку справиться с депрессией? 
