Ежегодно в нашей стране диагностируют рак более чем у трёх тысяч детей. Эта цифра постоянно увеличивается, но параллельно с ней растут и шансы на выздоровление, ведь медицина не стоит на месте.
При обнаружении заболевания на ранних стадиях излечиваются почти 90 % детей, на 3 или 4 стадии — от 50 до 70 %. Что может спровоцировать онкологию? Как объяснить ребёнку, что он болен? И в каких изменениях нуждается детская онкологическая помощь? Об этом и многом другом мы поговорили с заместителем директора НИИ детской онкологии Российского онкологического научного центра имени Блохина Владимиром Поляковым.
«Синдром выгорания»
Наталья Кожина: Владимир Георгиевич, как вы объясняете детям, что у них рак?
Владимир Поляков: Маленьким детям никто не объясняет, объясняют их мамам и папам. Безусловно, ребёнок знает, что он болеет, его лечат. Но для него это так же, как если бы он был болен пневмонией.
– Детский организм лучше противостоит раку, чем взрослый?
– По-разному бывает. Взрослый, подходя к онкологическому заболеванию, уже имеет в своём анамнезе различные проблемы: с сердцем, печенью, почками и т. д. Из-за этого есть сложности в назначении препаратов, которые зачастую обладают высокой токсичностью, имеют дополнительно побочные эффекты. Детям проводится лечение с исходно хорошими, неиспорченными органами, и осложнения в виде кардиологических проблем или со стороны печени, почек встречаются реже, чем у взрослых, поэтому кажется, что они более выносливы.
– В одном интервью несколько лет назад вы говорили «о низкой онкологической настороженности у педиатров». Почему существует эта проблема?
– Дело в том, что рак — это новообразование, которое на ранних этапах своего развития практически никак не проявляется. Ребёнок живёт, у него уже опухоль в животе, а он себя прекрасно чувствует и никак не реагирует до той поры, пока ему не становится плохо.
Что касается педиатрической подготовки, с учётом того, что за год в стране заболевает из 30 млн детей порядка 3 тысяч человек, то за всю жизнь педиатр сталкивается с 1–2 онкологическими больными, я имею в виду обычных участковых педиатров в какой-нибудь детской поликлинике. Ему и в голову не придёт, что это может быть злокачественная опухоль, потому что чаще всего встречается совсем другая патология.
– Вы проводите какую-то работу с обычными педиатрами?
– Мы популяризируем наши знания, выезжаем с лекциями для педиатров, приглашаем их к себе, разбираем с ними различные случаи заболевания. Если в какой-то больнице пропустили раз онкологию, пропустили два, тогда мы анализируем ошибки, делаем выездной цикл с разбором истории болезни. После этого начинается кратковременный период повышенной настороженности — нам присылают всё: бородавки, родинки. Для нас, конечно, нагрузка больше, но, во всяком случае, из этой массы вылавливается что-то на ранней стадии. Ведь чем раньше установлен диагноз, тем лучше прогноз.
Реабилитация по всем направлениям
– Есть ли какие-то рекомендации родителям, какие осмотры нужно проходить ребёнку?
– Дать такие рекомендации сложно, потому что, если родители нормальные, они следят за ребёнком как положено. Главное сейчас — возродить профилактическую медицину. В Советском Союзе была не самая плохая система здравоохранения: и в школах, и в детских садах, и на производствах были налажены профосмотры. Они позволяли выявлять больных и своевременно направлять их на лечение. Другое дело, что в ту пору не было таких возможностей, как сейчас, для лечения. Сейчас на 1–2 стадии онкологического заболевания в детском возрасте излечивается почти 90 % больных. На 3–4 стадии — 50–70 %, в зависимости от конкретной патологии.
– Есть мнение, что питание фаст-фудом и прочей нездоровой едой провоцирует онкологические заболевания. Это действительно так?
– Это всё, скорее, провоцирует какие-то другие заболевания, на фоне которых уже могут развиваться и онкологические. Если человек здоров, у него нет гастрита, язвенной болезни желудка, либо какого-то другого заболевания, то менее вероятно и развитие онкологии, потому что язвы являются предраковыми состояниями. Это называется факультативный рак. Есть ещё облигатный рак — это когда онкология в любом случае разовьётся.
Эпидемиологи проводили исследование и считают, что увлечение копчёностями приводит к тому, что повышается уровень риска рака толстой кишки. Якуты и люди Приморского Севера, которые питаются строганиной, подвержены раку пищевода, потому что они травмируют слизистую пищевода этим продуктом, и это тоже может привести к развитию онкологии. Примеров, когда рак возникает из-за условий работы человека или его питания, довольно много.
– Насколько меняется образ жизни ребёнка после излечения от онкологического заболевания?
– Нужна реабилитация по всем направлениям. Когда ребёнок попадает в клинику, он находится среди больных людей, оторван от социума, от класса, от активного общения, естественно, есть определённые психологические сдвиги. Кроме того, он получает тяжелейшую лекарственную терапию — химиотерапию, которая сама по себе — не конфета, а очень токсичная с точки зрения влияния на все органы и системы, потому что, убивая опухолевую клетку, мы убиваем здоровые ткани, которые должны потом иметь какое-то время для реабилитации и восстановления. Страдает иммунная система. Безусловно, она тоже должна восстанавливаться. Плюс, если ребёнок перенёс хирургическое вмешательство, должны быть какие-то физические меры реабилитации, ограничения в определённом периоде жизни. Поэтому у детей бывают проблемы психологического, социального плана, чтобы опять войти в круг друзей, одноклассников, проблемы трудоустройства. Но в конечном итоге, если человек выживает и у него всё хорошо, проходит несколько лет, он реабилитируется.
«Мы задыхаемся»
– Все говорят, что у нас плохая медицина и лечиться лучше за рубежом. Насколько это обоснованно?
– У нас хорошая медицина, талантливый народ, особенно в хирургии. Условия должны быть. Если бы было хорошее финансирование, для того чтобы мы могли работать, не оглядываясь на нехватку одного, другого, было бы проще. Легко организовать такую работу в маленькой стране. Я был несколько раз в Польше и видел, как они поднялись за последние годы, потому что перешли в другой режим, у них появилось всё необходимое.
Что касается лечения, особенно детской онкологии, то всё-таки таких больных мало. Если в год врач ведёт 5–8 больных, то и опыта у него практически нет. Поэтому частые ошибки, сложно лечить. По штатному расписанию может быть 1–2 врача, а что это за врачи, трудно сказать. Разного уровня подготовки, желания работать. Иногда случайно получается, что врач стал детским онкологом. Из-за этого большое количество пациентов едет в федеральные клиники в Москву, в Санкт-Петербург, в Екатеринбург, где есть коллектив опытных врачей, способных оказать комплексную помощь: и химиотерапию, и лучевую, и прооперировать, как в нашем институте.
К сожалению, всех принять мы не можем. Мы задыхаемся, потому что организация детской онкологической помощи у нас в стране неправильная.
– В идеале, как она должна быть устроена?
– В каждом федеральном округе должен быть центр детской онкологии. Так сделали в Екатеринбурге при губернаторе Росселе. Он построил онкологическую клинику на базе детской онкологической больницы. Это позволило в одном месте сконцентрировать всё дорогостоящее диагностическое оборудование, обучить людей работать на этом оборудовании. Это же не просто так. Я был в Змеёвке, это 40 км от Новосибирска. Туда прислали цифровой аппарат — маммограф. Он как пришёл 3 года назад, так и стоит зачехлённый, потому что нет специалистов. Огромные деньги потратили впустую. Никакого толку от того, что он там находится, нет.
А в Екатеринбурге — всё в одном месте. Новое оборудование, лаборатории, обучили врачей в наших федеральных центрах и за рубежом. Сейчас там работает команда из 15–20 врачей, которые умеют делать всё. Надо сделать таких 7–8 центров по стране. Вот это — хорошая система. Это было бы здорово.
