Администрация американской тюрьмы, в которой находится Константин Ярошенко, готовит ответ на запрос российской стороны о состоянии его здоровья. Необходимость в предоставлении этого документа возникла после заявлений адвоката о том, что заключённый испытывает сильные боли в сердце, но ему не оказывают должную медицинскую помощь.
Лётчик был арестован ещё в 2010 году в столице Либерии по обвинению в преступном сговоре с целью контрабанды крупной партии наркотиков, часть которой предназначалась для реализации в США. В 2011 году его приговорили к 20 годам тюремного заключения.
Мать Ярошенко уверена, что дело сфабриковано и сейчас от Константина просто пытаются избавиться. Что делают российские власти, чтобы спасти лётчика, и как сама Любовь Михайловна борется за жизнь сына, она рассказала АиФ.ru.
Наталья Кожина: Любовь Михайловна, когда вы в последний раз видели сына?
Любовь Ярошенко: В 2012 году я летала на месяц в Америку, чтобы собрать некоторые документы. Я встречалась с сыном в тюрьме Fort Dix три раза в неделю. Только там встречи не такие, как в наших тюрьмах: огромный зал, в котором находятся 150-200 человек. Все вместе: матери, жёны, дети. Один раз можно обняться с сыном при встрече, один раз при расставании. Ничего приносить нельзя, все обыскивается и проверяется. Каким я увидела Костю? Раньше он был 54 размера, красавец, а сейчас 46 размера, худенький, больной, все последствия либерийского обращения с ним выливаются теперь в болезни.
— В ту встречу он говорил вам что-то про условия его содержания в тюрьме, может быть, жаловался на что-то?
— Я хочу напомнить, что в 2012 году сын пожаловался и рассказал про отношение к нему, все это напечатали в одной крупной российской газете, и после этой публикации его тут же запрятали в карцер на три недели, больного держали на голом полу на простынке. Поэтому, о том, что там происходит и как с ним обходятся, он, конечно, и не скажет.
— Как сейчас вы получаете вести от сына?
— Через адвоката Алексея Тарасова, и Костя звонит нам, дешевле ему, конечно, разговаривать с женой по скайпу, поэтому с ними он может поговорить 10 минут. Со мной он общается по телефону раз в неделю, звонит минуты на три, потому что очень дорого. Я каждые полтора месяца высылаю ему деньги со своей пенсии, а он там, бедный, экономит.
— Как вы думаете, почему Константина до сих пор не положили в госпиталь?
— Они и сейчас не хотят его класть в госпиталь, хотя видят состояние Кости, которое постоянно ухудшается. У него проблемы с сосудами, по урологии, давление скачет, сердцебиение, желудок не здоров, потому что зубы выбиты, он не может жевать, ему просто нечем. У него печёнка из-под рёбер вылезает. Оказать ему помощь — значит признать то, что с ним делали в Либерии.
Сейчас его состояние обострилось, потому что были 40-градусные морозы, у него повысилась температура, появился лёгочный кашель, он стал задыхаться. У сына огнем горит вся левая сторона, боль в сердце. Он обращался за помощью, но ему её не оказали… А почему так происходит, я уже сказала, нет человека — нет проблемы, всё идёт к физическому уничтожению. Сейчас его критическое состояние увидел адвокат, он пришёл и испугался того, что предстало перед его глазами. Нам пообещали, что Костю в понедельник отвезут в госпиталь, но его не отвезли, сказали, что этот день — день президента, и все госпитали будут закрыты. Что за ерунда?!
— Сейчас американская сторона готовит ответ на запрос российской стороны о здоровье вашего сына. Вы верите, что он будет объективным?
— Нет, конечно. Если он жив-здоров, и вы не боитесь результатов обследования, то почему вы не повезли его в госпиталь? Ему уже два раза делали УЗИ по урологии, и сами врачи говорили, что нужна операция. Но все заглохло. Теперь всё дошло до сердца, надо везти его срочно. Когда его в понедельник не отвезли в госпиталь, он во вторник стал не просить, а требовать этого — и вдруг нашёлся аппарат, которым сделали ЭКГ сердца, но результаты нам не сообщили. Косте только сказали: «это у тебя всё от нервов». Да какая разница, от нервов, от давления — окажите помощь!
Дело сдвинулось с мёртвой точки только после того, как МИД настоял — спасибо Лаврову — вышел на Джона Кэрри. А Кэрри американская сторона докладывает, что у Ярошенко всё хорошо, он жив, здоров, зубы повырастали, которые ему выбили в Либерии. Но это ложь. Поэтому они сейчас готовят какой-то пустой ответ, но я надеюсь, что наши добьются, чтобы туда отправилась российская делегация врачей.
— Вы сами писали письмо Кэрри, вам прислали какой-то официальный ответ?
— Я там в горячке написала, как мать, что мой сын ничего не совершал, и если он не выйдет живым, я выйду огненным факелом перед посольством США в Москве, может быть, материнский факел остановит их. Официальный ответ был, но не от Кэрри, написала какая-то женщина, что всё нормально и справедливо, но что ещё они могут ответить?
— Сейчас российские власти выступили с инициативой помочь вашей семье, а раньше они вам как-то помогали?
— Помогал одинСергей Викторович Лавров, у меня была с ним встреча. Но я всегда говорю: один в поле не воин, нужно решать проблему на правительственном уровне, потому что права человека не соблюдаются. Я обращалась и к Падве, и к Резнику, и к Алексеевой, и к Лукину — и все тихонько сбрасывали мне письма и отправляли меня в МИД. Один Лавров должен расхлебывать всё беззаконие на земном шаре… Что мне вам, Америку открывать, вы видите, где все наши правозащитники, где миллиардеры, там и наши правозащитники.
— Константин написал письмо Владимиру Путину. Вы верите в то, что это поможет?
— Я не знаю, поможет это или нет, но я должна верить, ведь когда-то же надо остановить всё это беззаконие, услышать правду, разум должен победить! Я почему-то верю в помощь Путина, у Кости в камере портрет его висит, и не для того чтобы польстить Владимиру Владимировичу, просто для него он — лицо российского государства, на кого ему ещё надеяться?
— Сейчас ведутся переговоры о приезде российской делегации в Америку, ваш приезд не обсуждался?
— Я думаю, что я буду мешать своими эмоциями и слезами, я могу что-то сказать в горячке, там нужно присутствие дипломатов. Может быть, Костя им скажет больше, чем мне, чтобы меня не травмировать. Он же не все вещи мне рассказывает, он жене что-то говорит, и она мне потом шёпотом передаёт. Он ей запретил говорить, что с ним творилось (плачет)… Мне же уже 74 года, и сколько я за последние четыре года перенесла, я уже сама скоро инвалидом буду, поэтому пусть он всё расскажет нашей делегации.
— Как вы сами себя чувствуете, есть силы бороться за сына?
— Ужасно бывает, я сегодня уже два десятка таблеток выпила. Но я однажды уже сказала американцам: Не дождётесь, не сдохну! А вы все пройдёте через мои слёзы и муки моего сына, потому что великие грешники, у которых тоже есть дети и внуки, а Господь всё видит.
