Сначала умер привезённый из армии офицер и лечивший его доктор. Он болел недолго, но тяжело. В эпикризе написали: «От гнилой горячки». То есть — от брюшного тифа. Затем с такими же симптомами слёг другой врач, а следом — ещё один.
Старший доктор Московского генерального госпиталя Афанасий Шафонский вглядывался в лица умирающих, и страшная догадка рождалась в его голове. «Нет, это не гнилая горячка. Боже мой, да неужели…» Так врач Шафонский первым распознал то, чего не смогли увидеть остальные: в город пришла «моровая язва» — чума.
Отчёт проигнорировали
Уже потом стало известно, что на суконной мануфактуре в Замоскворечье от возчиков, привозивших с юга шерсть и шёлк, заразились и умерли несколько рабочих. Трупы похоронили тайно — начальство стремилось скрыть этот факт от властей. Понятно, что никаких специальных мер, необходимых в таких случаях (засыпка негашёной известью, сжигание и пр.), принято не было. И на мануфактуре вспыхнул ещё один очаг чумной эпидемии.
В конце 60-х годов XVIII века Россия вела войну с Османской империей, и возвращающиеся с фронта солдаты приносили домой чумную палочку — неизвестного тогда ещё науке возбудителя страшной болезни, косившей всех, без оглядки на чины и звания. Примечательно, что в стране действовали серьёзные санитарные меры – они были начаты Петром I и расширены Екатериной II. На всех оживлённых трактах стояли посты, где несли службу лекари, а карантин для прибывающих длился шесть недель. Но обозы с ранеными не задержишь на полтора месяца, поэтому «моровое поветрие» просочилось сквозь кордоны и в конце концов добралось до густонаселённой Москвы.
Чума была постоянной угрозой в Европе того времени — никто не знал, где и когда она появится. Однако хорошо организованное государственное вмешательство в борьбу с инфекционными болезнями, похоже, усыпило бдительность властей. Когда Афанасий Шафонский, заподозрив вспышку чумы в своём госпитале, сообщил о ней городскому начальству, оно отказалось в это верить. Главным оппонентом доктора выступил отвечавший за общественное здравоохранение (попросту, главный врач города) Андрей Риндер. Он проигнорировал отчёт, уверяя, что никакой чумы сейчас быть не может, а люди мрут от лихорадки и гнилой горячки.
Историк Даниил Мордовцев позже напишет: «Голос Шафонского — это был первый голос, предостерегающий Москву о грозящей опасности. И если бы лень и упрямство, а также невежество других докторов, не заглушили этого голоса предупреждения, то Москва, без сомнения, была бы спасена».
Кстати, по злой иронии, Андрей Риндер вскоре умер от той смертельной заразы, приход которой в Первопрестольную сам же и отрицал.
22 жертвы — это лишь начало
Афанасий Филимонович Шафонский родился 285 лет назад на Черниговщине, в семье сотника казачьего полка. Мальчик рос любознательным и тянулся к знаниям, вот, правда, врачом становиться не собирался. После окончания университета в немецком Галле хотел делать карьеру правоведа, но отучился ещё и в Страсбурге, где и получил диплом доктора медицины.
В 1763 году Шафонский вернулся в Россию и, сдав экзамен в медицинской коллегии в Санкт-Петербурге, стал-таки практикующим врачом. Первым его назначением была должность в Астраханской губернии, затем он служил полевым доктором в действующей армии, а в 1769 году возглавил Московский генеральный сухопутный госпиталь (ныне Главный военный клинический госпиталь имени Бурденко). Там его и застала эпидемия чумы, которую он распознал первым, анализируя загадочные смерти пациентов и их лекарей.
Несмотря на отказ городских властей признать приход «поветрия», собранный Шафонским медицинский совет принял своё заключение («оная болезнь должна почитаться за моровую язву») и отправил его в столицу, Санкт-Петербург. В тот же день госпиталь оцепили караулом. В здании находилось около тысячи человек, среди которых был и принявший добровольную изоляцию Афанасий Шафонский. Врач лично организовывал все карантинные меры. Были быстро возведены бараки, солдаты встали в оцепление. Запылали костры, в которые постоянно подбрасывали полынь и можжевельник.
К началу весны 1771-го вспышка чумы в стенах госпиталя завершилась. Погибли лишь 22 человека (из той самой тысячи). Шафонский отдал распоряжение сжечь здание. Казалось бы, угроза миновала. «Но ласкательная сия безопасность весьма короткое время продолжалась», — будет вспоминать он потом.
9 марта пришли плохие вести с Большого суконного двора в Замоскворечье. Там, судя по донесениям полиции, разгорался второй очаг «моровой язвы»: людей хоронили по ночам, чтобы не было паники.
Работая в очаге, он понял главное
Словно пожар, чума стала захватывать остальные районы. Теперь пришлось оцеплять не одно здание, а весь город. Шафонский распорядился поделить Москву на санитарные участки, где проводились учёт и изоляция больных, а также вывоз умерших. В каждом было до 20 домов. Назначали старост, которые ежедневно делали на вверенных им участках перекличку и передавали сведения о заболевших.
Каждый день гибло более тысячи человек. Тела не успевали хоронить, лежали они где попало. Апофеозом эпидемии стал чумной бунт, когда толпа растерзала архиепископа Амвросия. А если простой люд не побоялся поднять руку на духовенство, то что говорить о врачах? Они были в ещё худшем положении. Во-первых, в них видели источник заразы и причину беды. Во-вторых, они требовали, чтобы в домах заболевших сжигали всё, к чему те прикасались — одежду, посуду, мебель. А для бедняков это было немыслимо.
Под тяжёлыми взглядами озлобленных горожан Шафонский боролся не только с чумой, но и с людской психологией, необразованностью, безразличием. Он открывал новые карантинные дома, разделив их на три категории, а за пределами Москвы — больницы. Для уничтожения имущества заболевших были созданы специальные полигоны.
Работая в самом очаге эпидемии, общаясь с пациентами, врач хорошо изучил эту болезнь и понял главное: прежние представления о чуме неверны. Заражение происходит не через витающие в воздухе «миазмы», а через контакт с больным или инфицированными им вещами. Поэтому первостепенное значение придавал изоляции и мерам личной гигиены. В частности, рекомендовал чаще омываться холодной водой с уксусом, употреблять более кислую пищу, а помещения окуривать можжевельником и иными средствами.
Через два года эпидемию победили, а Афанасий Шафонский обобщил свой огромный опыт борьбы с нею в трактате «Описание моровой язвы, бывшей в столичном городе Москве с 1770 по 1772 гг.». Это первое научное издание о чуме, основанное на личных наблюдениях учёного. Книга была переведена на иностранные языки и стала учебным пособием по эпидемиологии.
Что он писал о Малороссии?
Афанасий Филимонович Шафонский был не только медиком, но и юристом, историком и географом. Родившись в Малороссии, он поездил по Европе и России, и в 1786 году написал «Черниговского наместничества топографское описание с кратким географическим и историческим описанием Малой России».
Это был солидный труд, насчитывавший более 700 страниц, но опубликованный лишь в середине XIX века. В наши дни читать его особенно интересно. Шафонский, знавший местную жизнь не понаслышке, о языке малороссийского населения писал, что он «различествует от великороссийского только произношением и выговором некоторых слов, а в существе Малая Россия, со всею Российской Империей <…> употребляет один язык и исповедует один закон».
На приложенной карте Малороссии в её состав не входили ни Харьковщина, ни Новороссия, ни те земли, где сейчас находятся Одесса и Николаев. В целом, Малороссия в этом труде Шафонского предстаёт окраинной территорией с мешаниной огромного количества культур – русской, польской, татарской, кавказской и пр.
Подписывайтесь на АиФ в  MAX
|
