Святошино – место, которое обслуживает хоспис – полно пятиэтажных панельных домов жёлтого цвета. Там грязные подъезды и неистребимый запах , замешанный на моче и кислой капусте. На пятом этаже жил Серёга. Ещё его звали Серьгой. Тридцатилетний парень, жена бросила, с дочкой видится раз в три недели. Они боялись заразиться от него. Раком.
Об этом мне сказала мать Серёги на кухне. Плакала. Просила взять куда-нибудь в больницу, потому что характер у него стал невыносимым. Он был зол на весь мир, на здоровых и благополучных, на женщин, включая мать, на друзей, которые не приходили, оттого что он откашливал мокроту с плохим запахом. Он не мылся и не брился много дней.
Ел, как едят бомжи иногда – складывая первое и второе в одну тарелку сразу.
В его комнате была одна икона. Николая-Чудотворца. Когда я вошла в первый раз, он эту икону демонстративно повернул к стене. Я нарушила его пространство. Он не собирался делить его со мной.
Диван, относительно чистое бельё, три одеяла – он мёрз всё время.
Табуретка с тарелкой и стаканом воды. Пепельница с водой на дне и тремя размокшими окурками. Поллитровая банка с кровавой мокротой на дне.
На полу – вытертый ковёр. На стене – ковёр целый. Мать подарила на свадьбу. Три журнала. Пачка газет с кроссвордами. Под диваном – бутылки из-под вина.
«Я пью по стакану, когда болит сильно».
Это было его «Здравствуйте».
– И помогает?
– Нет, не помогает. Вы кто вообще?
– Я доктор.
– А… А у нас денег нет больше. Мать последнее отдала. А ещё я алименты плачу. Дочке. Так что говорить нам не о чем.
– Бесплатно.
– Дожил, б...ь. Вы что, баптистка?
– Нет.
– Так чего надо?
– Я Вас осмотрю и попытаюсь помочь.
– А сдохнуть Вы мне не можете помочь. З…ло всё. Мир – говно. Вы тоже. И я хочу этот высер мирской покинуть. Поможете?
– Нет.
– Тогда – в сад.
Он хрипло засмеялся и закашлялся надолго.
Сплюнул в банку и показал мне.
Взяла банку в руки – он вместе со мной заглянул в содержимое.
– А это кровь?
– Да.
– Херово.
Он сел, попробовал закурить, но передумал. Крутил в жёлтых пальцах сигарету и крошил табак на одеяло.
– Ну что, на ты? – спросил.
– Давай.
– Чё делать-то надо? – обречённо так спросил, я даже интонации помню. Наверное, так спрашивают ментов или захватывающих в заложники.
– Ничего. Я сама. Дыши как обычно, я послушаю.
Худой. Слева дыхание проводилось, справа – тишина. Правого лёгкого уже не было. Осмотрела. Всё было очень плохо.
– И что скажешь?
– Давай обезболимся и от кашля тебя найдём что-нибудь.
– Поможет?
– Да. Должно помочь.
– Врёшь.
– Почему?
– Все врут. И все бляди.
Отрицать не имело смысла. Говорил он правду. Это я его обманывала. Дала лекарства, вызвала на себя районного онколога, чтобы выписал ему обезболивающие.
– Я буду тебе звонить.
– Ага, будешь.
– И послезавтра я зайду снова. А ты или мама скажете, помогает или нет.
Он не ответил.
– До свидания, Серёга.
В ответ – ни звука. Я пришла к нему через день. Он побрился и вымылся. Бутылка стояла на табуретке. Банка с мокротой была прикрыта салфеткой.
– Здравствуй, Сергей.
– Ты не бросай меня.
– Не брошу.
– И сёстры, тёлки твои, пусть приходят.
– Хорошо.
– Только не бросай меня.
 |
|
| Елизавета Глинка Исполнительный директор фонда «Справедливая помощь», врач паллиативной медицины, блоггер |
