Издательство «Азбука-Аттикус» выпускает в этом году сразу две книги Эрика-Эмманюэля Шмитта. Этот француз — настоящий человек-оркестр, писатель, философ, драматург, который сам ставит свои произведения в театре и снимает по ним фильмы. Русскому читателю он знаком по романам «Оскар и Розовая дама», «Евангелие от Пилата», «Дети Ноя», «Мсье Ибрагим и цветы Корана». Его книги переведены более чем на 30 языков, и только в России продано около 600 тысяч экземпляров. В рамках своего визита в Москву Эрик-Эмманюэль Шмитт рассказал АиФ.ru, зачем написал альтернативную биографию Гитлера, о чём его чаще всего спрашивают читатели и в чём целебный эффект его произведений.
В России выходят сразу две ваши книги, и одна из них, которая называется «Доля другого», была написана в 2001 году, 13 лет назад. Вы когда-нибудь перечитываете свои романы? Меняются ли они в ваших глазах со временем?
Эрик-Эмманюэль Шмитт: Я никогда не перечитываю своих книг. У меня слоновья память. Я надеюсь их забыть к старости и тогда, наконец, перечитать. Сейчас я помню слишком хорошо всё, что написал. Мне бы хотелось однажды прочитать книги Шмитта, а сейчас я пишу книги Шмитта. Так что я не знаю, что значит читать мои книги. Это такое чувство, которое иногда появляется у меня в театре, когда я смотрю спектакль по своей пьесе. Если есть и хорошие актёры, и превосходный режиссёр, то я воспринимаю спектакль не как автор, а как обычный зритель.
— История, которую вы рассказываете в этой книге, — альтернативная биография Гитлера — будет интересна читателям сейчас?
— Я думаю, что для нас — поколения, родившегося после войны, — очень важно понимать, как человек может превратиться в варвара. Одного исторического воспоминания недостаточно, нужно понимание. Для меня написать эту книгу означало попытаться поставить себя на место обычного подростка Адольфа Гитлера, который хочет посвятить жизнь искусству, музыке, который ещё не является антисемитом, и попытаться понять, каким образом этот обычный подросток превратился в монстра. Было очень непросто жить на протяжении нескольких лет с этим персонажем.
Целые полки моей домашней библиотеки были заняты книгами о Гитлере — не нацистской литературой, конечно, а историческими работами. Я попытался проникнуть в сердце и душу героя, который мне отвратителен. Но думаю, что этот опыт был полезным, так как я пришёл в итоге к выводу, что стать монстром очень просто. Мы все носим зло внутри нас, и нужно удерживать этого монстра в клетке. Меня всегда поражало во всех книгах о Гитлере, что он везде представлен, как другой — не я — абсолютно посторонний, монстр, безумец. Для французов — немец, для русских — немец, всегда чужой. Нет, это не так, в каждом из нас заложена возможность стать таким.
— Правда ли, что, задумав это книгу, вы выбирали между Гитлером и Сталиным в качестве главного героя?
— Это правда, но я не колебался, выбирая между Гитлером и Сталиным, потому что, хоть на их совести, возможно, и одинаковое количество смертей, но по разным причинам. В случае с Гитлером есть сознательное, обдуманное, озвученное варварство, есть теория о высших и низших людях. На мой взгляд, это вершина зла. И эта теория продолжает существовать повсюду — например, сейчас в Ираке халиф Ибрагим пытается применить её по отношению к мусульманам и христианам. История Сталина иная, она, на мой взгляд, в большей степени обусловлена обстоятельствами и вписана в контекст XX века.
— Героями ваших произведений нередко становятся исторические фигуры, литературные персонажи, герои библейских историй — те, о ком написано бесчисленное количество книг и, кажется, уже всё сказано. Почему вы выбираете именно таких персонажей?
— Я чувствую себя, как писатель античной Греции, я рассказываю мифы. Исторические персонажи, которых я выбираю, — мифические. Дон Жуан был мифом, Гитлер, к сожалению, существовал в реальности, но стал мифом, воплощением зла. А Иисус, о котором я писал в «Евангелие от Пилата», — воплощение добра, света. Меня интересуют не столько истории, сколько персонажи — вневременные настолько, что уже стали мифическими. Если я не нахожу таких героев, я их придумываю. Как в случае с «Оскаром и Розовой дамой», когда я создал собственный миф.
— Ваши произведения нередко экранизируют и ставят на сцене. Что ближе для вас — кино или театр?
— Театр. Для меня это искусство более богатое и щедрое, которое требует активного зрителя. Театр не показывает всего, как кино, здесь всегда есть место для воображения. Нужно представить, например, что ветка — это дерево. Театр — это сила слова, которое может существовать и в абсолютно чёрном пространстве, оживляя его. Театр требует от зрителя участия, как и книга. В кино идёт картинка, идёт музыка, одним словом, мозг задействован в меньшей степени, чем в театре. Театр — это чудо присутствия. Чем больше будет появляться видов искусства, подразумевающих механическое воспроизведение, тем более уникальным явлением будет становиться театр. Как место, где творческий процесс происходит здесь и сейчас, и сегодняшнее представление не будет похоже на вчерашнее или завтрашнее. Это огонь, его изображение может быть одинаковым, повторяться, но сам он горит всегда по-разному.
— Вам проще самому ставить ваши произведения в театре, снимать по ним фильмы или всё же отдавать их другим режиссёрам?
— Мне нравится отдавать, доверять своё детище талантливым людям. Творческий процесс — это одиночество. Когда заканчиваешь роман, это одиночество никуда не исчезает — разве что есть читатель, который делится своим впечатлением. Когда дописываешь пьесу, всё только начинается — приключение, совместная работа. Меня восхищают талантливые люди — режиссёры, актёры, сценографы, музыканты, осветители — и они мне нужны.
— Вторая ваша книга, которая совсем скоро выходит на русском языке, называется «Попугаи с площади Ареццо». О чём она?
— В этой книге столько персонажей, сколько обычно бывает в русских романах (смеётся). И все они получают анонимные письма с одним и тем же текстом: «Не забывай, что люблю тебя. Подпись: Ты знаешь, кто». Роман рассказывает о последствиях этого письма для каждого из персонажей. Всё действие происходит в окрестностях площади Ареццо в Брюсселе. Это очень странное место. Вроде бы северная Европа, но на деревьях живут попугаи — джунгли посреди города. Так же, как наша сексуальность — это джунгли посреди цивилизации. Это книга о разных способах любви, о разных видах желания, написанная без осуждения.
— Когда вы пишете, читаете ли что-то параллельно? Или это мешает?
— К сожалению, когда я пишу, я ничего не читаю. А пишу я много, так что читаю всё меньше и меньше. Обожаю ответ Виктора Гюго на вопрос о том, читает ли он: «А корова пьёт молоко?».
— Часто встречаетесь с читателями? О чём они у вас обычно спрашивают?
— Я люблю встречаться с моими читателями, потому что я театральный человек и привык видеть реакцию публики. Драматурги — единственные писатели, которые точно знают, успешно ли их произведение или провалилось. Романисты этого не знают, они не видят людей, читающих их книги. Поэтому мне необходимо узнавать реакцию, узнавать, кто они, мои читатели — это ещё и очень любопытно. Что касается вопросов, то они зависят от возраста. Когда я встречаюсь с молодыми людьми, в лицеях и школах во Франции и Бельгии, их интересует сам творческий процесс, процесс создания, написания. Так что все вопросы, так или иначе, затрагивают тему воображения, касаются того, откуда появляются идеи и как рождается история, как живёт персонаж в голове у автора, а также различных писательских привычек. У них ещё есть желание стать творцами. А вот взрослые уже отказались от этой идеи, и потому они чаще задают вопросы о философском содержании истории.
— Ваши книги называют лечебными, целительными — вы согласны с этим, чувствуете, что они оказывают подобный эффект?
— Я понял в какой-то момент, что мои книги делают доброе дело. И поначалу меня очень удивляло, когда люди говорили мне об этом. И я со всем писательским тщеславием заявлял в ответ: «Они просто хорошие». Но потом мне говорили об этом всё чаще и чаще — пришлось поверить. Это получается неосознанно и невольно, таково мое восприятие мира. Я человек, влюблённый в жизнь, в людей, оптимист.
Моё отношение к жизни проявляется в книгах, передаётся читателям, но сам я даже не понимаю этого, потому что для меня это обычное состояние. То, чем бы мне действительно хотелось поделиться, — это любовь к человечеству. Не знаю, как в России, но в большинстве европейских стран преобладает циничный, грустный взгляд на жизнь, а я считаю, что нужно радоваться, восхищаться. И не то, чтобы нет поводов для этого, — нет людей, на это способных. Необходимо беречь внутри дух детства — это не значит возвращаться в прошлое или впадать в детство, это значит хранить всё лучшее, чем обладает ребёнок. Способность открывать что-то новое, удивляться, восхищаться. Смирение перед тем, что ты ничего не знаешь, — ребёнок, как Сократ, знает, что ничего не знает. И, конечно, вера в тайну — я этого не понимаю, но в этом что-что есть. Ребёнок не думает о том, как абсурден окружающий мир, для него жизнь — это загадка.
— Я знаю о том, что в ноябре вы собираетесь вернуться в Россию, в Санкт-Петербург, и даже выйти на сцену. Что это будет — моноспектакль или читка пьесы?
— В Санкт-Петербурге я приму участие во множестве различных мероприятий, будут сыграны несколько спектаклей по моим произведениям, в том числе «Фредерик или Бульвар преступлений» и «Четыре танго о любви» по сборнику новелл «Одетта. Восемь историй о любви». Помимо этого, будет читка совсем новой пьесы, а также я сам поднимусь на сцену — с оркестром и хором — для того, чтобы поговорить о загадке Кармен. Не обойдётся и без кинопоказов, можно будет посмотреть, например, мой фильм «Оскар и Розовая дама». Для меня это всё большой подарок, счастье и огромная честь.
«Филиал». Отрывок из повести Сергея Довлатова 
Хулио Кортасар. Рассказ «Заколоченная дверь» 
Альтист, аптекарь и Шеврикука: фантастика и реализм Владимира Орлова 
Опустела без тебя Земля... Последняя загадка Антуана де Сент-Экзюпери 
«Двое на телеге». Первый рассказ Василия Шукшина 
