«Крик» в вечность. Страхи и тревоги Эдварда Мунка

Мунк всё ещё был вне себя от злобы – Тулла, 32-летняя рыжая бестия, заявила, что наелась таблеток, чтобы покончить с собой. Конечно, он всё бросил – вернулся в ненавистный Осгордстранд, промывание желудка, врачи, постельный режим, очищение организма. Вместо картин – тазики для рвоты, вместо красок – микстуры.

Самым тяжёлым в этом были не сами процедуры, так или иначе, всё обошлось. Но Мунк подозревал, что никаких таблеток не было, и всё это обычный шантаж, каприз скучающей женщины. Тулла прибегала к таким методам уже не раз. Избалованная девчонка привыкла получать всё, что захочет.

Прошло уже несколько дней. Они договорились встретиться вечером – поговорить и помириться. В конце концов, они уже пять лет вместе, когда-то сводили друг друга с ума. Мунк надеялся, что в этот раз всё удастся наладить – хуже быть уже не может.

 «Ты знаешь, я не могу жить без тебя, - начала Тулла, она уже долгие месяцы требовала брака, но Мунк отказывался и не соглашался. - Я знаю, что тебе не подходит брак, ты не создан для этой жизни, а я не создана для такой».

Тулла вытащила револьвер и приставила к своей голове. Мунк бросился отбирать у неё оружие. Резкий неумолимый хлопок прогремел на весь городок. Вместе с воздухом, казалось, содрогнулось небо. В один миг вернулись знакомые ощущения - страх неизбежной смерти, бессилия перед стихией и судьбой, когда сама вечность начинает в тебя всматриваться…

Знакомство со смертью

Панические атаки начались у Мунка в 14 лет, когда от туберкулёза умерла сестра Софи. Она была всего на год старше, и «сгорела» у него на глазах, точно также как мать девять лет назад. Бессильный подросток мог лишь быть рядом. Поддерживать, и рисовать портреты, хоть как-то продлить её присутствие здесь, среди живых.

Мунку снились кошмары. Стоило ему остаться наедине с собой, и в голову лезли мысли об одиночестве и смерти – сейчас от туберкулёза или потом от какой-то другой болезни, она неминуема. Ты не в силах это изменить, и с каждой минутой остаётся всё меньше. Можно стараться прочувствовать всё, что тебе отведено, пропустить через себя весь фатум. И рисовать. Смерть абсолютна и неизбежна.

Но он мог останавливать время, когда рисовал. Можно воспроизвести мгновение, создать памятник моменту, и связанным с ним чувствам. Спокойный пригород Осло, тётя Карен отдыхает в кресле-качалке, сестра сидит перед открытым окном – смотрит на пробивающийся в комнату свет, она ещё жива. Ингер, младшая, отдыхает у берега на тёмных камнях – у неё белое платье, а на заднем плане кристально-чистое голубое море, правда, рядом с берегом немного грязно и мутно.

«Сколько я себя помню, у меня всегда было чувство глубокой тревоги, - рассказал намного позже Мунк. – Именно это я и пытался нарисовать».

В 23 года Мунку выпадает возможность съездить в Париж – на восьмую выставку импрессионистов. На этот раз участвуют Гоген, Дега, отец и сын Писсарро. «Большие картины для буржуазных гостиных – это искусство арт-дилеров, оно появилось после французской революции и гражданских войн», - говорил он. Реалистичные портреты – дело техники, но дело бесполезное. Реализмом не передать страх или отчаяние – у этих чувств нет форм.

А импрессионисты не боялись и не стеснялись выплёскивать сиюминутные эмоции и ощущения. На полотнах Мане и Ренуара были и скучные светские вечера, и очаровательные балы. Свет на этих картинах будто отражался и падал на самого Мунка. Полотна были живыми, в них пульсировала сама жизнь.

Метод

Идеи импрессионистов идеально вписались в печальный декаданс мира Мунка. Ещё в Скандинавии он сошёлся с местными анархистами и влюбился в экзистенциальную амбивалентность Достоевского. «Некоторые страницы «Преступления и наказания» - самостоятельные произведения искусства», - восхищался художник.

Мунк взял на вооружение технику импрессионистов, и переиначил её под себя. Место ярких красок жизни заняла мрачная колористика скандинавских пейзажей. Частоколу мазков Эдвард предпочитал «удлинённые» движения как на картинах ван Гога.

Наконец, Мунк вкладывал совершенно иную функцию в свои работы. Импрессионисты воспроизводили эмоцию места и мгновения, Мунк – чувство. Это принципиально меняло взаимодействие объекта и субъекта картины. Объектом теперь была душа, реальность менялась под давлением её чувств.

«Я рисую только воспоминания, никаких дополнительных деталей, ничего, чего я бы не видел сам, - пояснял он. – Отсюда простота моих картин, отсюда их пустота».

В картинах «За рулеткой» и «Отчаяние» Мунк начинает развивать почерпнутую у импрессионистов технику, в «Вечере на улице Карла Иоанна» у прохожих всё менее узнаваемые шаблонные лица. В «Меланхолии» и «Тайне летней ночи» отражение Луны становится всё более абстрактным, и сама природа ломается под кистью художника и играет по его правилам.

В картине «Лихорадка» страх и беспросветное отчаяние доходят до предела – он уже не рисует людей, из мрака видны лишь головы скорбящих в чёрных одеяниях. Он абсолютно точно знает, как выглядят похороны, как близкие прощаются со слишком рано ушедшими родственниками, и как невыносимо тяжело смотреть на остывшее тело сестры, ставшее частью другого мира, навечно слившееся с диваном. «Смерть в комнате больного», «У смертного одра» - это не образы, это личный опыт.

Однажды в Ницце

«Я шёл по тропинке с двумя друзьями – солнце садилось – неожиданно небо стало кроваво-красным, я приостановился, чувствуя изнеможение, и опёрся о забор, - писал Мунк в дневнике. – Я смотрел на кровь и языки пламени над синевато-чёрным фьордом и городом – мои друзья пошли дальше, а я стоял, дрожа от волнения, ощущая бесконечный крик, пронзающий природу».

Он пытался изобразить это чувство в «Отчаянии», затем в «Меланхолии», но никак не получалось. И там, и там, мешалась фигура справа – его фигура. Уходящие по мосту друзья смотрелись ещё неплохо, но он сам совершенно выбивался из общего ряда. Это были его ощущения, в тот момент у него не было собственного я, он стал маленькой частичкой природы – жестокой, самодостаточной, бессердечной природы.

Он полностью растворился в пейзаже и вместо собственной фигуры изобразил абстрактное антропоморфное существо, лишенное пола, узнаваемых черт, имени, прошлого и будущего. Существо стоит на уходящем в никуда мосту, обхватив в приступе панического ужаса голову, не в силах даже осознать происходящее.

Дьявольски красное небо протянуто поперёк всего полотна от края до края, чёрно-синие волны поднимаются за горизонт, поглощая маленький островок – бессмысленную и пустую надежду, затерянную среди фьордов. Мунк назвал эту работу «Крик природы».

На публике она впервые появилась в декабре 1893-го. Под общим названием «Любовь» вместе с ней в Берлине были показаны «Голос», «Поцелуй» и «Ревность». На них Мунк показал, как при виде любимой теряются горизонты, как весь мир уходит на второй план, когда ты наедине с любимой. «Крик природы» был последним в серии, он рассказывал, как на тебя рушится весь мир, когда ты остаёшься один, а друзья уходят по мосту дальше.

В этом цикле только в работе «Ревность» видны черты лица главного героя – растерянность, непонимание и постепенно закипающая в правом нижнем углу картины мрачная злоба. Этой картиной он, наконец, попрощался с Милли Таулов, замужней светской львицей, не воспринимавшей всерьёз его чувства.

В целом, публика прошла мимо картины, но других она пробрала до самых кишок. Мунк и сам понял, что, наконец, сформировал свой стиль. Он научился писать мир именно таким, каким его чувствует.

Мунк снова и снова возвращался к этой картине и регулярно её перерисовывал. Параллельно появились и другие похожие работы: «Тревога», «Танец жизни», «Голгофа» и «Дым поезда».

В 1899-м Мунк написал «Мёртвую мать». Бледное упокоенное тело лежит на заднем плане в гробу, на переднем – спиной к матери – стоит девочка, её глаза широко открыты, голова обхвачена руками. Здесь вся биография Мунка – скончавшиеся мать и сестра, страх смерти и одиночества, неизменно влекущие за собой страх близких отношений.

Рыжеволосая бестия

Постепенно Мунка начали узнавать как художника. У богемы его картины популярностью не пользовались, однако редкие ценители порой их покупали. Этого и шедшего в комплекте признания, пусть и ограниченного, Эдварду хватало. В конце концов, для него живопись была в большей степени психотерапией, нежели заработком.

В этот период на горизонте появилась Тулла Ларсен. Ей 28 лет, она была на несколько лет моложе Мунка. Выросла в состоятельной семье – у папы была своя пивоварня. Ларсен уже четыре года как замужем за Арне Кавли, но брак не стал преградой разыгравшейся страсти.

Три года Эдвард и Тулла были заняты в основном друг другом. Пара переехала в Осгордстранд, тихий городок, где Мунк рисовал гуляющих днём по улицам детей, прогулки женщин на мосту, рыбаков, сыновей доктора Линда, пейзажи…

Но с каждым днём Мунку становилось всё скучнее. Он продолжал держаться за сестру и вёл с ней активную переписку, хотя давно уже с ней не виделся. Тулла же любила бывать на званых обедах и приглашать гостей к себе, выходить в свет, хотя в Осгордстранде и выходить-то некуда.

Эдвард начал отдаляться от Туллы. Она чувствовала это, и пыталась вернуть былую идиллию, но все попытки были тщетны. Тулла начала требовать свадьбы. Но Мунк не соглашался: это последняя точка, ты должен заботиться о человеке и обеспечить его счастье. И как это вообще возможно, если ты – всего лишь малая часть неумолимой природы. А что если его, как сестру и мать, подкосит чахотка?

Но Туллу всё это не интересовало, причём здесь вообще это? Если он хочет быть с ней, до конца дней, как они и мечтали раньше, к чему все эти пустые сомнения? Она привыкла получать всё, что хочет.

Под усиливающийся гул монотонного быта норвежской провинции и возвращающихся страхов Мунк рисует «Автопортрет в аду». Он всё больше отдаляется от Туллы, и в какой-то момент ей приходит мысль о самоубийстве…

После Осгордстранда

…пуля попала Мунку в руку. Тулла вызвала врачей, они с трудом, благодаря срочной операции, спасли руку, но сустава на пальце художник лишился. Это был конец. Эдвард больше не желал иметь с ней ничего общего, и с тех пор они не разговаривали.

Вместе с Туллой ему пришлось забыть о многих друзьях – ему казалось, что они защищают эту сумасшедшую. Чем больше он ругался с людьми, тем ожесточённее прикладывался в бутылке. Чем больше он пил, тем больше ругался. Он устраивал скандалы прямо на улице, ругался со своей новой возлюбленной. Начались нервные срывы, и в 1908-м Мунка поместили под надзор доктора Якобсона в психиатрическую клинику в Копенгагене.

К обычной жизни художник вернулся лишь через полгода. Его картины стали более грубыми и резкими, чуть более отстранёнными, чем раньше. В «Убийце» главный герой картины изображён в зелёной маске, небо светлое, никаких драм, никаких «криков природы» - дело уже сделано, убийца, судя по всему, возвращается домой.

В 1910-м Мунк рисует последний «Крик». Мазки теперь более чёткие, палитра чуть более усреднённая. Он также пишет новую версию «У смертного одра», и совсем иначе передаёт собственные воспоминания – у людей снова есть тела, окутанную темнотой правую часть картины можно рассмотреть детально. В «Рабочих на снегу» аккуратно выведены усы и мешки под глазами рабочих, лица размыты лишь у пары второстепенных персонажей.

Мунк постепенно свыкается с новой жизнью и после испанского гриппа открывает для себя яркие краски. Палитра становится ярче, но уже поздно – с 20-х годов из-за кровоизлияния в стекловидное тело правого глаза он не может писать, как прежде. Он ещё делает какие-то наброски, но уже не может до конца доверять своим ощущениям. Мунк пытается компенсировать физические дефекты иной работой с пространством, но это уже совсем не то.

В жизни Мунка всё меньше путешествий и всё больше пейзажей и бытовых сценок. Тем временем, в Европе о его картинах заговорили в голос, устраивали персональные выставки и ставили в один ряд с ван Гогом и Сезанном. Но писать о своих внутренних бурях больше не получается – он уже не слышит криков природы.

«Искусство придало моей жизни смысл, через него я стремился к свету, и чувствовал, что смогу передать его другим», - вспоминал Мунк.

Эхо «Крика»

«Крик» Эдварда Мунка теперь считается основополагающим произведением экспрессионизма. На примере этой картины художники со всего мира научились описывать свои внутренние ощущения единственным правильным образом – живописью чувств.

Этот подход вдохновлял Кандинского и Кокошку, Уорхола и Бэкона, а также целый пласт немецких кинематографистов - Фридриха Вильгельма Мурнау, Фрица Ланга, Пауля Лени и многих других. Так что Мунку всё же удалось обмануть смерть и одиночество.