Эрнст Неизвестный: «Мне не нравится гламурная вторичность искусства»

«Нужно смотреть на жизнь так, чтобы от этого взгляда не протухла простокваша», - уверен Эрнст Неизвестный.

Чувство стыда

«AиФ»: - Эрнст Иосифович, ваши первые работы «Война - это» вызвали гнев властей, потому что вы выразили своё восприятие Великой Отечественной войны. Со временем ваше отношение к войне изменилось?

Эрнст Неизвестный: - Да, постепенно. Раньше я воспринимал её как страдание, потому что помнил, как молодым мальчиком после многих операций вышел из госпиталя, наполненного стонами и плачем. Мои работы «Война - это» стали гимном преодоления человеком страдания, воли раненого, противостояния жизни и смерти, борьбы духа и плоти с железом. А сегодня я, как ни странно, разделяю российское отношение к войне как к подвигу. Чувствую и возрастную сентиментальность, когда вижу человека в военной форме того времени, когда смотрю документальные фильмы, где показывают бритоголовых ребят, солдат. Узнаю в них себя. Дошло до того, что у меня вызывают сентиментальное чувство марширующие курсанты, ученики суворовских училищ. И конечно, для меня самый трогательный и самый глубокий праздник - День Победы.

Э. Н.: - Видимо, эти герои войны не находят внутри чиновничьего сообщества достаточного сочувствия. По-моему, было бы естественно хотя бы в День Победы богатым людям России подавиться икрой, а лучше поделиться ею с ветеранами. Во время войны я с десантом из Одессы высаживался в Констанце. Прошли годы, и в 1993 г. в Одессе в День Победы устанавливали мою скульптуру «Золотое дитя», и мэр города организовал на корабле приём для моих однополчан. Многие были старше меня, все заслуженные военно-морские люди. Стол был шикарный, как умеют делать в России: блюда - в три слоя. И вдруг заметил, что мои соратники, ветераны, мои соотечественники - голодные! Они так накинулись на эту еду. А подвыпив, начали заворачивать бутерброды в салфетки и класть в карманы, явно для своих близких. Сердце сжалось. Хотелось плакать. Я умирал от стыда. Наверно, этот стыд можно назвать социальным: ведь он возник от чувства, что я тоже оказался причастен к какому-то позору, бессердечию.

Вот я сейчас просматриваю свои письма с фронта и вспоминаю, что у меня ещё тогда, во времена войны, появилось это чувство стыда. После Победы мы возвращались домой через всю Европу раненые, на костылях, полуголодные, полурваные, запущенные - победители. И по дороге встретились с англичанами, которые ехали из немецкого плена. Они выглядели как зажиточные туристы: побритые, умытые, в красивых плащах, с кожаными чемоданами. На них уже красовались ордена. За что? За то, что они попали в плен? Нет! За то, что воевали. Вот это правильное отношение к своим гражданам. А я на костылях приехал домой. И что меня ждало? Бесплатный проезд на общественном транспорте и банный день для фронтовиков раз в месяц. Но этот банный день невозможно было использовать, потому что всегда собиралась огромная очередь. А в трамвае - давка из инвалидов, которые пытались протиснуться сквозь толпу. И этот резкий контраст в отношениях нашей страны и зарубежья к своим героям да и просто гражданам сохранился и по сей день.

«AиФ»: - Вы уехали в 1976 г. «из-за эстетических разногласий с режимом». Сегодня эти разногласия с властью сохранились?

Э. Н.: - Я не живу постоянно в России, поэтому не могу судить. Меня часто спрашивают, за что я в обиде на прошлое. Нет… не в обиде. Напротив, благодарен ему. В прошлом меня приучили мерить жизнь не вещизмом, не тем, у кого какой плащик, а жизнью и смертью, которые сопровождали моё поколение. И научили не искать роскоши, а благодарить Бога за то, что он даёт возможность хотя бы голой грудью поспать на асфальте. А то, что лично меня смущает в сегодняшней российской жизни, к политике отношения не имеет. С одной стороны, мне нравится, что в той области, которой я занимаюсь, раздвинулись рамки самовыражения. Но, с другой стороны, мне не нравится гламурная вторичность искусства, не нравится, что искусство живёт в каком-то салонном бутике. Причём этот гламур не навеян русской традицией. Он навеян модными журнальчиками Запада.

Деньги и вещизм

«AиФ»: - Вы сами говорили, что деньги - это кровь творчества. Значит, кровь эта не всегда влияет благотворно на искусство?

Э. Н.: - Деньги - это кровь творчества в том случае, если они попадают в руки Микеланджело и Рафаэля. Но, если они достаются вульгарному «фарцовщику» от искусства, они не значат ни-че-го! Да, деньги важны. Не будем кокетничать. Особенно для скульптора. Я сейчас небогатый человек, потому что все свои сбережения мы с женой (слава богу, мне с ней повезло) превратили в бронзу. Всё вложено в моё искусство. Ну и что же?

«AиФ»: - То есть всё ради искусства. Когда-то вы даже отказались от гонорара в 1 млн долл. за работу «Маска скорби» в Магадане…

Э. Н.: - Магадан - это не искусство. Это дань памяти 50 млн жертв. За магаданский проект русская интеллигенция денег брать не может. Должен сказать, что это не был внешний жест - это был некий интеллигентский надрыв, который нам достался от XIX века, от русской литературы. Я поступил абсолютно искренне. Но  в иных случаях отказ от гонорара - это кокетство с самим собой. Вот граф Толстой помогал бедным, но от графства и своих денег не отказывался.

«AиФ»: - В Магадане вы столкнулись с ещё одной чисто русской «традицией» - часть денег на установку монумента была украдена…

Э. Н.: - Эти деньги предназначались бригаде рабочих, которые работали после нормальной смены на одной доброй воле. Никогда не забуду: возводилась моя «Маска скорби», на улице был такой холод, что даже бетон замерзал. Бригадир рабочих подошёл ко мне и протянул руку. Она выглядела как недожаренный бифштекс. Её пожать-то было страшно. И те деньги, которые я выклянчил у самоотверженных людей, лишь частично попали в эти руки. Думаю, если такая «традиция» продолжится, это погубит многие благие начинания в стране.

«AиФ»: - Вы как-то признались, что больше любите общаться с молодёжью. Разницу во взглядах западной и российской молодёжи на будущее замечаете?

Э. Н.: - Особой разницы не вижу. Мамона, стремление к обогащению, оценка явлений по внешним признакам, представление об идеалах, о том, кому надо подражать, - они во всём мире плачевны. Нынче не могут слыть героями ни Гомер, ни святые, а героинями, идеалами становятся какие-то хорошо отфотографированные дамочки.

«AиФ»: - Ваше «Древо жизни» символизирует победу добра над злом. Многие философы считают, что в мире всегда будет борьба. Получается, что идея о том, что доброе, светлое будет преобладать, утопична?

Э. Н.: - Когда был моложе, казалось, что ответ на этот вопрос получаю из Евангелия. Но сейчас понимаю, что всё имеет протяжённость. Душа человека - это бесконечность. Может быть, это светлая и правильная мечта, и хорошо в неё верить. Постоянное критиканство чего угодно - политики, кино, погоды, пищи - это плохое человеческое качество. Розовые очки - тоже глупо. Нужно просто смотреть на жизнь так, чтобы от этого взгляда не протухла простокваша. В самом Апокалипсисе содержится обещание продолжения: Новая Земля - Новое Небо.

Досье

Эрнст Неизвестный родился в 1925 г. в Свердловске, советский и американский скульптор. Участник Великой Отечественной войны. Учился в Академии художеств в Риге, в Московском художественном институте им. Сурикова и на философском факультете МГУ. В 1976 г. эмигрировал из СССР сначала в Европу, затем в США. Живёт и работает в Нью-Йорке.

 «AиФ»: - Но ведь даже в этом Дне противоречие. Ради Победы устраивают большой праздник, тратят немыслимые деньги. Но люди, которые должны быть главными на этом празднике, - ветераны - часто живут на грани нищеты, многие готовы продать перекупщикам ордена, чтобы купить еды...

Смотрите также:

• Владимир Войнович: «Мы постоянно пытаемся обвинить в своих проблемах кого-то» →
• Евгений Гришковец: «Наши олигархи — люди невыдающихся мужества и смелости» →
• Карен Шахназаров: «Без войны жить не можем?» →