Скоро новая работа известного режиссёра выйдет на экраны. А ему самому исполняется 70. Сегодня мы публикуем мысли А. Германа, которыми он накануне своего юбилея поделился с «АиФ».
«Мы получили уйму премий…»
Россия - уже не в Средневековье. Просто мы ужасно задержались в рабстве. При Александре II восставали крестьяне против отмены крепостного права, не приняли они свободу. До сих пор я читаю о правоте Ивана Грозного, уничтожившего помимо прочего целый русский город со всем населением. Уцелевших раненых свои же добивали дубинами. Однако с какой охотой оправдывается больной жестокостью властитель будущим величием России. Монгольское нашествие перед ним, сотни лет. Мы занимались эпохой Чингисхана довольно подробно. Написали оригинальный сценарий «Гибель Отрара», фильм получил уйму премий, но из-за распада страны стал казахским, почти не попав на российский экран. Свидетельств о первых завоеваниях монголов очень мало. О них, да и о самом Чингисхане разрешили писать лет через семьдесят, практически всё собрано Бартольдом. Никаких других источников просто нет. При захвате стран монгольским воинам под страхом смерти было запрещено убивать мастеров-ремесленников. Оставлялись религия и духовные пастыри. Но рабство есть рабство, и оно тяжело ложится на душу любого народа.
«И вопль ужаса сотряс...»
Но это тоже в далёком прошлом. А вот в недалёком… Гражданская война с массовой гибелью лучших людей и с той и с другой стороны. Казни своих же, уже получивших во время плена право на жизнь, я имею в виду офицеров в Крыму, на Украине. Только в Крыму расстреляны десятки тысяч уже сдавшихся белых офицеров, которым, я повторяю, была обещана жизнь. Уничтожение собственного народа не останавливается десятки лет.
И вопль ужаса сотряс… И в эпоху искусственно вызванного голода, и раскулачивания, и коллективизации, и индустриализации. И перед войной и после войны. В докладе Ворошилова - в 1936-1937 гг. расстреляны 40 тыс. командиров Красной Армии, это только расстреляны. Российская, а вслед за ней советская интеллигенция расстреляна или сгнила в ГУЛАГе. Одна половина народа истребляет другую. Уничтожение наиболее умных, способных, да что там - наиболее физически крепких производителей следующих поколений. Это не только ужасно и безнравственно, это надругательство над самими собой.
«Тяжело думать, но мысли не отпускают…»
Не отреклись, не покаялись ни тогда, ни сейчас. Многие продолжают считать, что всё было правильно, требуя для и так великой страны какого-то дополнительного величия. Поэтому не отказавшись, не порвав, не пожалев, не заплакав, нам так трудно двигаться вперёд.
Очень тяжело об этом думать, но мысли не отпускают. Решили - снимем «Хрусталёв, машину!». Именно об этом, вложимся, снимем вроде бы самих себя, выскажемся, и станет легче. Но легче не стало. Душевное здоровье не восстанавливается. Какая же это тяжёлая работа по врачеванию целого народа, длиннющая и кропотливая. Стоит эта задача и перед частью самого народа, перед его интеллигенцией.
Было бы неправильно не говорить в связи с этим о религии. Демонстрирующиеся массовые посещения церквей ещё не говорят о возросшей набожности населения. Кто верит, тот и верит. А кровь в больницы чаще не сдают. И сирот больных в семьи берут мало. Можно слушать или не слушать священников, неровно Церковь тоже прошла прошлое столетие, но по жизни исполнения десяти заповедей уже достаточно. Многие ли сейчас о них помнят?
«Я уволил организаторов и ушёл сам...»
Беда в том, что на телевидении сосредотачивается вся мировая жестокость. Стоило у нас объявить свободу полную и каждому, как грузовые самолёты стартовали в Америку и деловые люди, некоторые из них были ещё недавно крупными партийными работниками, повезли эту кинематографскую погань сюда. Попадались и художественно сделанные картины, но они были подороже, их почти не брали. Брали то, что в Америке даже на экраны не выходило. На головы людей, которым раньше писающего на экране спиной к зрителю показать было невозможно, обрушилась лавина крови, жестокости… преступной дружбы. Началось сумасшествие. Наркотик, требующийся всё в большей концентрации, заменял собой искусство. Мой знакомый - полярник, героический человек - тратил в видеотеках все свои деньги. Мы создали комиссию по отсмотру подобной продукции. Я стал председателем. Мы хотели остановить этот поток хотя бы в видеотеках, подчинённых Ленинградскому союзу кинематографистов, но ничего не вышло.
Я уволил организаторов и ушёл сам. А бизнес возобновился. Одновременно перестают выходить книги, наши и зарубежные, закрываются библиотеки, скудеют театры, нищий зритель не может купить билет даже детям. Практически без сопротивления завоёвывается телевидение. А ведь совсем недавно у нас был лучший в мире зритель и читатель.
Войти в сферу непонимания роли искусства оказалось легко, а выкарабкаться - никто не знает как. Мне кажется, что надо просто, что-то создавая, предполагать, что вкладываешь в голову своему ребёнку. Для того чтобы на простой вопрос: «Что такое хорошо, а что такое плохо?» - он смог ответить.
