Он был моим товарищем, он ушёл, и вопрос, который я задал, очень важный для меня, он очень спорный; побудьте со мной, помогите мне на этот вопрос ответить.
Формально говоря, его след есть на сотнях тел. Он выжигал на них необыкновенные тату, даже на задах. Из всего его окружения я был самым скучным пареньком, потому что я даже футбол люблю, а тех, с кем он шумно проводил время, я обзывал готами, не очень понимая, что это такое, но полагая, что только гот способен делать тату на лбу. Татуировки он патетично называл «стиль нового бурлеска».
Я никогда не видел здесь, в России, такого количества плачущих людей, как на его похоронах. Лежал он почему-то в грязной, захватанной рубахе и мятом пиджаке. Там меня обступали люди, очень похожие на него безумными глазами; такие глаза бывают у людей, сжигающих себя рефлексией и перманентной скорбью по собственной пёстрой жизни. В девяностые он был клубным жителем, как говорится, сладострастно разлагался в декадентском угаре, попутно украшая татуировками пол-Москвы. Он всегда производил впечатление человека в состоянии перманентного аффекта. Ездил он на BМW, никаких других марок он не признавал. О нём писали «ОМ» и «Птюч», была даже такая строчка: «От его расхристанности цепенеешь»… В середине разговора «расхристанный», впрочем, мог оцепенеть, покрыться испариной, долго мусолить пачку сигарет; был горазд на безотчётное излитие злобы, мог жить вне общественной жизни — это когда его «замыкало», и он считал, что жить такой жизнью, соприкасаясь с социумом, негигиенично.
Однажды я даже вёл концерт, посвящённый презентации социального ролика, посвящённого безопасному интиму, в котором он сыграл роль парня, которого, в свою очередь, прошибает пот, когда он узнаёт, что его зазноба не против сношания без контрацептива; он ярится и читает ей огневую нотацию. У него перестал гореть глаз, а когда глаза горели, это длилось недолго и объяснялось просто: значит, укололся. Парнем в этом смысле он был невзыскательным: колол в себя всё. Он это делал потому (так он мне объяснял),что мог жить только в изменённой реальности и в расширенном сознании. Я сказал ему, когда мы впервые поссорились, что он идиот, вконец потерявший соображение, на что он ответил, что не может жить так, как живу я, — «без экспериментов». Пока я собирался сказать ему, что эксперименты бывают разные, он представил мне Лесю, гёрлфренд, добавив: «героинщица». Надо уточнить, ГОРДО добавив.
Наш общий знакомый рассказывал, что однажды, когда Лесе стало совсем дурно, Лёня Горожанкин, пока её укладывали на носилки и обматывали проводами, бегал вокруг, щёлкал фотоаппаратом и весело приговаривал: «Выкарабкается!».
Мы стали реже видеться, а когда увиделись в последний раз, он таращился на меня, облизывался, тёр лицо и хихикал. Спрашивать, как дела, было лишне. Он начал сниматься на ТВ, которое тогда только училось быть дерзким (чтоб потом стать хамским). В одной программе он без обиняков заявил, что ненавидит безопасный секс, и его, выражаясь высоким слогом, попросили выйти вон.
Есть такие люди (иногда мне кажется, что я сам такой), которые ПРОТИВЯТСЯ успеху, не то чтобы не любят, тут другое, имманентное что-то, такие люди, как выражались в старину, БЕГУТ успеха, как будто оживший персонаж из стиха про «ищущего бури». Он мог тыщу раз устроиться на синекуру и чувствовать себя, как гуру, он мог жениться хоть на дочери посла, хоть на дочери королька недвижимости, они же обожали его, но сама идея такого счастья, его перспектива пугали его.
Не помню точно, когда он связался с бандитами и попал к ним на крючок безвозвратно; была даже какая-то история с квартирой, которую бравые пацаны, ввиду наличия кулаков тогда всё время правые, экспроприировали. Он ухитрился в карты даже мотоцикл проиграть. Сначала он играл в аутсайдера, а потом стал аутсайдером. Жил ярко, про существование суки-скуки даже не догадывался, но когда я увидел его в последний раз, он был землистого цвета и в рубище. Он тут же предложил мне «торчануть» и как-то даже неприязненно посмотрел на меня, когда я отказался. Он сейчас потерял ко мне интерес, сказал, что я стал скучный. И добавил: «Все вы стали скучные». Он вздохнул и очень тихо сказал, что за ним следят, житья нет. И в этот момент, как ни банально, именно по глазам я понял, что ему конец.
Он покончил с собой в ночь на субботу, в самую его любимую уикэндную пору, когда его глаза, когда-то цеплявшие синевой, но давно поблёкшие, загорались, пусть ненадолго.
Лёня Горожанкин унёс с собой и мою молодость тоже, мои дурацкие манифесты про жизнь без правил, без боязни.
Страх снедает меня, страх не за себя, за тех, кого я люблю, пусть и без доказательств в виде тату, но Лёне такой страх казался надуманным.
 |
|
| Отар Кушанашвили Журналист и телеведущий, называет себя «антипублицистом» |
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
