После падения Севастополя орудия замолчали, но до мира было ещё далеко, просто бои теперь велись на дипломатическом фронте. Поначалу и здесь дела у русских складывались скверно. Австрия заняла по отношению к России ещё более жёсткую позицию, чем прежде, а пруссаки лишь на словах пообещали, что не станут активно действовать против России. Зато появился новый и опасный для русских противник — Швеция, подписавшая с Великобританией и Францией союзный договор.
К счастью для России, в это же время наметились и первые разногласия в рядах противников. Неожиданно для русских дипломатов на контакт с ними вышли французы. Причин было несколько. Во-первых, самолюбие Наполеона III с падением Севастополя было удовлетворено, и императору не терпелось прокатиться под триумфальной аркой. Во-вторых, Англия и Австрия не считали возможным, как того хотел Наполеон, пересматривать старые общеевропейские договорённости, ущемлявшие интересы Франции, и даже как минимум обсуждать его любимую идею восстановления Польши.
В подобной ситуации, сделали вывод французы, продолжение тяжёлой войны отвечало бы интересам только Лондона и Вены, но не Парижа, а значит, самое время ставить в войне точку: позиции России ослаблены, позиции Франции, наоборот, укрепились, а аппетиты англичан и австрийцев разумно умерить.
Вступив в тайные сношения с русскими, Париж обещал Петербургу поддержку на будущих мирных переговорах, но одновременно настаивал на том, что и Россия должна проявить гибкость. Наполеон III напоминал, что войну можно закончить лишь двумя способами — либо вести её до полного истощения сил одной из воюющих сторон, либо зафиксировать относительное равновесие между ними без посягательств на их честь.
Пока, убеждал Наполеон, возможен второй вариант. Россия потеряла Севастополь, но покрыла себя славой, а главное — заставила противников заплатить за победу очень дорого. Что будет, однако, в будущем? Все преимущества на стороне коалиции. Уже в следующем году, не вторгаясь в глубь российской территории (история показала, чем чревата подобная авантюра), Англия и Франция могут нанести немалый урон России на Балтике. Англичане и австрийцы, резюмировал французский император, только обрадуются упрямству русских.
Доводы Наполеона III выслушали внимательно. После долгих и болезненных дискуссий в Петербурге пришли к выводу, что продолжать войну в сложившейся ситуации невозможно. Неравенство сил было слишком очевидным: у России — 65 миллионов населения, у союзников — 108. Несопоставимы также промышленные потенциалы и состояние их финансов: расстроенное русское хозяйство не могло уже вынести военных расходов.
Приходилось учитывать и обстановку в Польше и Финляндии. Продолжение войны могло закончиться очередным восстанием в Варшаве. Да и финны тяготели к Швеции. Пока Стокгольм занимал нейтральную позицию, это не пугало, но теперь шведы стали союзником Англии и Франции.
В результате пришлось сесть за стол переговоров на продиктованных условиях. Российским уполномоченным на Парижском конгрессе пришлось в ходе переговоров сочетать гибкость и жёсткость. С немалым трудом им удалось, например, отклонить требования Лондона пересмотреть вообще все российские права на владение кавказским берегом Чёрного моря. Помощь здесь, как и обещали, оказали французы — они решительно поддержали Петербург.
Условия Парижского договора 1856 года были для русских тяжкими. России запрещалось иметь на Чёрном море военный флот и военно-морские базы, укреплять Аландские острова на Балтике. Россия уступила Турции часть завоёванной ранее территории. В Азии русским пришлось вернуть город Карс, а также отдать победителям устье Дуная и Южную Бессарабию. Петербургу пришлось также признать коллективный протекторат великих держав над Молдавией, Валахией и Сербией, оставшимися под суверенитетом турецкого султана. Вместе с тем союзники возвратили русским свои завоевания в Крыму, Севастополь снова стал русским.
Тем не менее Парижский договор мало кого оставил удовлетворённым даже на Западе. Договорённости больше напоминали вынужденное перемирие, чем мир. Как верно замечали историки, война не принесла решающих результатов. Крымская война велась не за Севастополь или устье Дуная, а за то, чтобы перестроить европейскую систему. Старый порядок, порождённый Священным союзом, был уничтожен; но никакая новая система не заняла его место — ни либеральный «концерн» по английскому образцу, ни революционное объединение, о котором мечтал Наполеон III. Вместо этого в Европе на международной арене начался период политической анархии.
Преодолевать последствия поражения в Крымской войне пришлось уже новому императору Александру II и новому канцлеру Александру Горчакову.
Князь Горчаков принадлежал к роду Рюриковичей. К тому же учился в знаменитом Царскосельском лицее (закончил с золотой медалью), откуда вышло немало вольнодумцев. Так что не удивляют ни его твёрдый характер, ни свободомыслие. Удивляет другое — как Горчаков, при его-то характере и образе мыслей, сумел забраться по служебной лестнице так высоко.
Современник дипломата князь Иван Долгоруков писал о Горчакове: «Надобно отдать справедливость, что он, отменно вежливый и любезный со всеми без различия, никогда не льстил временщикам, всегда, и в вёдро, и в бурю, держал себя самым приличным образом, совершенно как европейский вельможа, и вообще снабжён от природы хребтом весьма не гибким, вещь редкая в Санкт-Петербурге».
Карьера потомка Рюриковичей шла крайне неровно, поскольку на неё постоянно влияли две противоборствующие силы: с одной стороны, блестящие способности князя, а с другой — его нежелание гнуть спину перед начальством. Занимая уже высокий пост советника в Лондоне, Горчаков, выведенный из терпения бездеятельностью и ограниченностью посла России Ливена, имел неосторожность признаться одному из знакомых, насколько это невыносимо — «быть живым, привязанным к трупу». «Труп», узнав о подобной оценке, тут же ожил и, проявив немалую активность, добился отправки Горчакова в Рим с понижением в должности.
Умудрился Горчаков рассориться и с шефом жандармов графом Бенкендорфом, поэтому в полицейском досье в течение многих лет содержалась такая замечательная характеристика на потомка Рюриковичей: «Князь Александр Горчаков не без способностей, но не любит России». На самом деле Горчаков не любил своего предшественника Нессельроде, Бенкендорфа, а из европейских стран лишь «вечную изменницу» Австрию.
Выбор нового канцлера, сделанный Александром II, огорчил за рубежом многих, поскольку в европейских столицах сразу же поняли, с кем им теперь предстоит иметь дело. Куда проще было играть против России, когда её интересы защищал недалёкий и влюблённый во всё австрийское Нессельроде. Европейская дипломатия знала, например, о блестящей деятельности Горчакова в Вене, благодаря которой России удалось предотвратить прямое участие австрийских сил в Крымской войне.
Свои задачи на новом посту Горчаков образно сформулировал в беседе с Павлом Киселёвым, назначенным послом во Францию. Он заявил, что «ищет человека, который помог бы ему уничтожить параграфы Парижского трактата, касающегося Черноморского флота и границы Бессарабии, что он его ищет и найдёт».
Свою заветную мечту — «уничтожить параграфы Парижского трактата» — Александру Горчакову удалось осуществить в 1870 году. Для этого русская дипломатия воспользовалась начавшейся франко-прусской войной, которая, естественно, внесла в европейские дела немалый сумбур. 19 августа был обнародован циркуляр, направленный всем русским посольствам, где Петербург, поставив Европу перед фактом, объявил: отныне Россия не намерена больше соблюдать ту статью Парижского трактата (самую неприятную для русских), что ограничивает её действия на Чёрном море.
Уверен, мысленно этот циркуляр Горчаков написал очень давно, чуть ли не сразу же после назначения его министром иностранных дел, поскольку аргументация документа полностью базируется на высказанных когда-то князем словах по поводу мелких нарушений Парижского договора другими державами: «Я очень доволен, что этому трактату наносят удары перочинным ножом». И добавлял: я когда-нибудь рубану по нему саблей.
Просто теперь ту же самую мысль русские облачили в соответствующую дипломатическую форму. Если же перевести с дипломатического языка на «человеческий», получим всего два слова: «Сами нарушали!»
Шума циркуляр наделал в Европе немало. В Лондоне от негодования просто кипели, однако и сделать ничего не могли. Перед ними была уже другая, окрепшая Россия, изменившаяся в результате реформ, в том числе и в военной сфере. Иным стал расклад и на политической арене. Поэтому и век Парижского договора оказался недолгим.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
