5 октября 1782 г. состоялось рождение русской литературы. Это событие сопровождалось следующими словами: «Наполненная замысловатыми выражениями, множеством действующих лиц, где каждый в своём характере различается, она заслужила внимание от публики. Публика аплодировала ей метанием кошельков». Речь шла о первом представлении комедии Дениса Фонвизина «Недоросль».
Вообще-то, настоящая цитата должна звучать так: «Рождение писателя Фонвизина — это рождение русской литературы». Так, наверное, правильнее. Но, с другой стороны, Фонвизин и «Недоросль» давно уже воспринимаются как партия и Ленин в стихотворении Маяковского: говорим одно, а подразумеваем другое. Это отождествление началось ещё при жизни автора, когда даже не было единой нормы написания его фамилии. То «Фон-Визин», то «Фан-Висин», а иной раз даже «monsieur Visen». Сам же он предпочитал называть себя в печати просто и со вкусом, отодвигая родовое имя на второй план: «сочинитель «Недоросля»».
Приключения немцев в России
А ведь имя было и громким, и славным. И то, как его представители попали в наши края, как утверждали себя на новой родине, само по себе может стать литературным сюжетом.
Времена Ивана Грозного. Начальный этап Ливонской войны. Победоносные русские войска занимают почти всю Ливонию, наводя ужас и опустошение в Прибалтике. Рыцарь-меченосец, барон Берндт Вальдмар фон Виссен, по нелепой случайности попадает в плен к московитам. Он ожидает расправы и казни. В самом лучшем случае — долгого томительного заключения в темнице и размена пленных, который произойдёт неведомо когда. Но, вопреки ожиданиям, «жестокий русский тиран, царь Иван» поворачивает всё по-другому: «В царство великого государя царя и великого князя Ивана Васильевича, всея России самодержца, как он, великий государь, воевал Лифлянскую землю, взял в плен Мечиносящего братства брата Петра барона Володимерова сына Фонвисина с сыном его Денисом и иных того же честного братства шляхтов. И даны им в Московском государстве поместья многие в разных городах, и служили они великим государем в немецкой вере».
А тот самый Денис, который вместе с отцом угодил в плен, вообще становится национальным героем времён Смуты. В отличие от многих иностранных наёмников, и даже своих, русских «перелётов», которые меняли присягу по семь раз в неделю, сей «Денис баронов сын Петров фон Виссен» служит Михаилу, первому царю из династии Романовых, верой и правдой. «Помня Бога и Пречистую Богородицу, и наше крестное целование, с нами, Великим Государем, в осаде сидел. На Москве, против королевича Владислава, и польских, и литовских, и немецких людей стоял крепко и мужественно, и на боях, и на приступах бился, не щадя головы своей, и многую правду к нам, и ко всему Государству показал, за что пожалован вотчиной в 1850 четвертей земли, да прибавкой к окладу в 15 рублёв».
Его потомки тоже выбирали в основном военную карьеру. И достигали на этом поприще неамлых высот. Юрий, сын Дениса, сменил веру отцов: стал православным, крестившись с именем Афанасий. Афанасий Фон Висинов сделал неплохую карьеру. Получив в качестве крестильного подарка чин стольника, он участвовал в русско-польской войне, был воеводой в Самаре, и даже отметился как один из организаторов похода на Крым в 1687 г.
«Ну что, брат Пушкин?»
Нет ничего удивительного в том, что и для нашего героя, маленького Дениса, будущая карьера была чем-то само собой разумеющимся. Вот как об этом писал он сам: «Мне было 9 лет, и по обычаю я был записан солдатом в Семёновский полк».
Здесь самое время вспомнить хлёсткую фразу про тождество Фонвизина и русской литературы. Потому что именно с этого начинается другое классическое произведение, которое тоже изучают в школе: «Матушка была ещё мною брюхата, как уже я был записан в Семёновский полк сержантом». Это «Капитанская дочка» Александра Пушкина.
Рискнём заявить, что без Фонвизина и его «Недоросля» повесть Пушкина, а значит, и вся русская проза, либо не состоялась бы вовсе, либо имела бы принципиально другой вид. Можно только предполагать, с каким удовольствием Александр Сергеевич расставлял по своему тексту отсылки к любимому автору.
Вот пушкинский Петруша Гринёв: «Я жил недорослем, гоняя голубей и играя в чехарду с дворовыми мальчишками. Между тем минуло мне шестнадцать лет. Тут судьба моя переменилась».
«Между тем» стоит заметить, что Митрофану как раз идёт шестнадцатый год. И в финале комедии судьба его точно так же переменится. Но пока он занят совсем другими делами. Какими? Теми же, что и Гринёв: «Нет, нет, матушка. Я уж лучше сам выздоровлю. Побегу-тка теперь на голубятню, так авось либо...»
Вот какого учителя нанимают для недоросля Митрофана: «По-французски и всем наукам обучает его немец Адам Адамыч Вральман. Сажаем за стол с собою. За столом — стакан вина. Правду сказать, и мы им довольны. Он робёнка не неволит»
А вот пьяница и бабник француз Бопре, учитель Петруши Гринёва: «Мы тотчас поладили, и, хотя по контракту обязан он был учить меня по-французски, по-немецки и всем наукам, но он предпочёл наскоро выучиться от меня кое-как болтать по-русски, и потом каждый из нас занимался уже своим делом».
«В большом свете водятся премелкие души». 10 цитат Дениса Фонвизина
Жребий Митрофана
О том, как именно переменилась судьба обоих недорослей, хорошо известно. И Петра Гринёва, и Митрофана Скотинина отдают в военную службу. А вот что было потом, поведал только Пушкин. Как со своей лямкой справился Митрофан — неясно. Фонвизин дальнейшего пути своего героя не показал.
За него это сделал историк Василий Ключевский. Что характерно, снова не обошлось без Пушкина. Вот фрагмент выступления Ключевского, которое носит пышное название: «Речь, произнесённая в торжественном собрании Московского университета в день открытия памятника Пушкину 6 июня 1880 года»:
— В исторической действительности недоросль — не карикатура и не анекдот, а самое простое и вседневное явление, к тому же не лишённое довольно почтенных качеств. Это самый обыкновенный, нормальный русский дворянин средней руки. Высшее дворянство находило себе приют в гвардии, у которой была своя политическая история в XVIII в., впрочем, более шумная, чем плодотворная. Скромнее была судьба наших Митрофанов. Они всегда учились понемногу, сквозь слёзы при Петре I, со скукой при Екатерине II, не делали правительство, но решительно сделали нашу военную историю XVIII в. Это — пехотные армейские офицеры, и в этом чине они протоптали славный путь от Кунерсдорфа до Рымника и до Нови. Они с русскими солдатами вынесли на своих плечах дорогие лавры Минихов, Румянцевых и Суворовых...
Россия и Европа — правда и ложь
То, что «Недоросль» не карикатура, и не анекдот, приходилось доказывать. Об этом говорил Ключевский, об этом же по-своему писал Гоголь: «Всё в этой комедии кажется чудовищной карикатурой на всё русское». Клеймо «очернителя русской действительности» на Фонвизина было поставлено давно.
Хотя по совести, никаким очернителем русского он как раз и не был, чему свидетельством его письма из заграничных путешествий. Особенно из того, что предваряло написание «Недоросля». Вот как рассказывает Денис Иванович о своих французских впечатлениях: «Во-первых, надлежит зажать нос, въезжая в Лион, точно так же, как и во всякий французский город. Улицы так узки, что самая большая не годится в наши переулки, и содержатся скверно. Шедши по самой лучшей улице в Лионе, увидел я вдруг посреди её много людей и несколько блистающих факелов среди белого дня. Вообрази же, что я увидел? Господа французы изволят обжигать свинью! Подумай, какое нашли место, и попустила ли б наша полиция среди Миллионной улицы опаливать свинью! Словом сказать, господа вояжёры лгут бессовестно, описывая Францию земным раем. По крайней мере, я с женою до сих пор той веры, что в Петербурге жить несравненно лучше».
А вот письмо из Монпелье: «Удивиться должно, друг мой сестрица, какие здесь невежды. Дворянство особливо — ни уха, ни рыла не знает. Многие в первый раз слышат, что есть на свете Россия».
И дальше: «Бельё столовое (салфетки) так мерзко, так толсто и так скверно вымыто, что гадко рот утереть. Кроме толстоты, дыры на нём зашиты голубыми нитками! Нет и столько ума, чтобы зашить их белыми! Правду сказать, народ здешний с природы весьма скотиноват».
Вывод из всего этого делается парадоксальный, но по-своему справедливый: «Если кто из молодых моих сограждан вознегодует, видя в России злоупотребления и неустройства, и начнёт в сердце своём от неё отчуждаться; то для обращения его на должную любовь к отечеству нет вернее способа, как скорее послать его во Францию. Здесь узнает он очень скоро, что все рассказы о здешнем совершенстве — сущая ложь».
Кстати, он не потерял своей актуальности и сегодня. Что, в некотором смысле, весьма прискорбно. В школьной программе, да и просто в списке литературы, которая обязательна к прочтению каждому русскому человеку, «Недоросль» и его автор уже лет двести занимают вполне почтенное место. Но по какой-то загадочной причине самое очевидное ускользает и уходит. Впору процитировать финал главного произведения Фонвизина: «Вот злонравия достойные плоды».
