Захват «Норд-Оста» никого в столице особенно не напугал. Ну, может, только самых впечатлительных. Москва на моей памяти по-настоящему впала в ужас после того, как в 1999 году был взорван дом на Каширском шоссе – второй за несколько дней.
Тогда действительно был шок, страх – и люди стали выходить в ночные патрули, сторожа собственные дома от мешков с гексогеном.
Но продолжалось это недолго. Уже вскоре мужички по ночам в патрулях стали активно «соображать на троих», а жёны, проклиная на чём свет стоит террористов и алкоголь, волокли их по домам.
Мегаполис привык. Жители научились жить в условиях перманентной войны. Если что-то где-то взрывалось, москвич оглядывался по сторонам, проверял наличие рук и ног, обзванивал родных, убеждался в их целости и продолжал вести свою обычную жизнь.
Те, кто захватил Театральный центр на Дубровке, полагали, что они много значат. Они и вправду много значили – для тех, кто оказался в заложниках, для их родных, для политиков и журналистов.
А для многомиллионной Москвы они не значили почти ничего. Ещё одно щекочущее нервы шоу – и не более.
Это состояние, конечно, возникло не сразу и не вдруг. Целомудренную советскую Москву 70-х можно было повергнуть в ужас взорванной в метро бомбой.
Но москвичи начала XXI-го века видели уже и войну на улицах в октябре 1993 года, и бандитские разборки, фоном прошедшие через все 90-е, и взорванные автобусы и дома.
Индивидуализм, привитый новым временем, приучил в первую и главную очередь переживать за себя и близких. За других, конечно, тоже, но не отвлекаясь ради этого от намазывания масла на бутерброд.
Я очень хорошо знаю и ДК ГПЗ-1, ставший затем Театральным центром на Дубровке, и весь этот район Москвы. Когда-то я, начинающий шахматист, в этом самом ДК играл в сеансе одновременной игры с гроссмейстером Евгением Бареевым.
Мысль о том, что в месте, связанном с твоим беззаботным детством, сидит какой-то ненормальный с автоматом, плетущий что-то про «свободную Ичкерию», казалась полнейшим сюрреализмом.
Я не жил на Дубровке, но ноги сами привели меня к этому месту. Это было вечером накануне штурма, о котором тогда ещё никто не знал.
Я стоял не более чем в трёхстах метрах от здания и думал: это ведь такое ничтожное расстояние, но как же далеко мы друг от друга с теми, кто остался там, в руках боевиков.
Вокруг меня кипела обычная московская жизнь: работали магазины, бойцы из оцепления травили анекдоты, автолюбитель менял пробитое колесо, а там, совсем рядом со мной, люди ждали смерти каждую минуту.
В этом феномен большого города. «Норд-Ост» для Москвы никогда не станет тем, чем стал захват школы в маленьком Беслане.
Та московская трагедия останется в памяти тех, кого она коснулась напрямую. Для остальных это лишь ещё одно памятное событие, в юбилей которого пройдёт серия ток-шоу на тему «Как оно было на самом деле».
После «Норд-Оста» в столице произошёл ещё не один теракт, но они стирались из памяти москвичей, которых беда не коснулась напрямую, всё быстрее и быстрее.
Пожалуй, авария на подстанции в Капотне, из-за которой полгорода осталось без света, врезалась в память жителям столицы больше, чем очередная шахидка, взорвавшая себя в метрополитене.
Я думаю, что стойкость современного москвича к террористической атаке куда выше, нежели у жителя того же Нью-Йорка. Американец верит в могущество своей армии, спецслужб, Супермена и Человека-Паука, которые обязательно должны всех спасти.
Москвич давно уже не рассчитывает ни на кого, кроме себя, и полагается на поговорку «Кому суждено быть повешенным, тот не утонет».
И потому москвич, в которого сегодня не попал осколок бомбы, не угодила пуля террориста, которого миновала участь быть захваченным в заложники, продолжит свой ежедневный бег из дома в офис и обратно, в лучшем случае выделив пять минут в год на выражение дежурного сочувствия тем своим землякам, которым на сей раз не повезло.
«Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов», – это сказал вовсе не москвич, но сегодняшние жители столицы с этим согласны.
 |
|
|
Андрей Сидорчик , Редактор раздела «Общество» интернет-службы «AиФ» |
