В его доме светлые просторные комнаты, на стенах - картины, на полках - вазы. Детская, из которой родные уже убрали игрушки... Тёплый и уютный дом - полная чаша. Он, в прошлом успешный архитектор, спроектировал и построил его для жизни своей большой семьи.
...На стене в гостиной - портрет жены и детей. Стильная мебель под старину. Он обводит рукой пустой зал:
- Я продал квартиру, чтобы купить эту мебель. Зачем она мне теперь?..
По коридору пробегает маленькая дочь племянницы В. Калоева Настя - она родилась после трагедии. С ней девочка тоже из родни - Лолита. «Она с моим сыном очень дружила», - шепчет хозяин. В доме Калоева снова звучит детский смех. Но уже не тот.
Передо мной - до предела уставший, издёрганный и измученный так и не изжитым горем человек со стеснительной, чуть растерянной улыбкой.
Франки за память
Мы немного говорим о доме, а потом волей-неволей возвращаемся к прошлому.
- Что привело вас 3 года назад на террасу дома Петера Нильсена?
- Я лишь требовал, чтобы люди из авиакомпании извинились перед родными погибших, как и положено по-людски. Но они лгали и утверждали, что вообще ни при чём...
В Цюрихе я встретился с Аленом Россье (бывший гендиректор авиакомпании «Скайгайд». - Авт.), - продолжает Виталий. - До этого швейцарцы отмахивались от меня по телефону, как от надоевшей мухи. На годовщину я приехал в Германию к месту катастрофы. Там подошёл к Россье, но и он не удостоил меня даже ответа. Тогда я пришёл в их резиденцию и уже поговорил резко. Я сказал: «Вы отняли у меня семью, а теперь нос воротите!» И вынудил директора говорить со мной. Спросил: «Вы виноваты?». Он сперва отрезал: «Нет. Пилоты должны были послушаться своего навигационного прибора безопасности». «Но, если бы не вмешался ваш диспетчер, самолёты могли бы разлететься?» Он кивнул: «Да»... Я всё же заставил его признать ошибку. Добился того, что не смогли сделать все адвокаты и юристы! А немецкий адвокат, сидевший рядом, когда услышал это, от удивления так и подпрыгнул в кресле... Потом директор пригласил меня пообедать вместе, но я подумал: я что - с убийцами своих детей за одним столом есть буду?! И отказался. А другие родители согласились, и, как мне рассказали, этот Россье плакал в том ресторане... Я надеялся, что в нём проснулась совесть. Но это оказалось не так.
...Знаешь, что меня тогда доконало? Их требование - чтобы я отказался от памяти детей!
Виталий срывается с места и читает вслух письмо, где адвокаты информируют своих подопечных о ходе дела:
- «Фирма «Скайгайд» выставила условие. Речь идёт, в частности, о требовании к родственникам погибших отказаться в пользу компании от всех претензий по отношению к другим участникам катастрофы...» То есть к моим детям! «Следствием такой уступки может быть то, что «Скайгайд»... в итоге даже заработает на этом». Заработает! Требование! А я просил их самих хотя бы извиниться!..
Я с трудом выдерживаю его взгляд - и вижу в отчёте юристов предложение по выплате компенсаций, составленное с циничной мелочностью. Цифры разные: родителям за погибшего ребёнка - 50 тыс. франков, супругу за супруга - 60 тыс., ребёнку за родителя - 40 тыс. Дети (и детям) - дешевле... Калоев стискивает зубы:
- На это я даже и не смотрел. Деньги в обмен на память?! Это было уже после той встречи с директором. Я понял: они не считают нас за людей! Это как на следствии, когда намеренно провоцируют задержанных... Мне вежливо, не занося слов в протокол, говорил тамошний прокурор: «У нас, в Швейцарии, воспитание ребёнка до 10 лет обходится в 200 тыс. франков. А самой жизни детей тут цены вообще нет!» Он ждал, что я взорвусь: «Значит, ваши дети бесценны, а мои не стоят даже того, чтобы за их смерть попросить прощения?!» Но я этого не сделал!
Калоев закуривает, его пальцы слегка дрожат. Я продолжаю: страшно, если, чтобы добиться справедливости даже в центре добропорядочной Европы, приходится идти до конца... Он убеждён: «Если ты не хочешь потерять себя, то должен так поступить». И после паузы: «Я ни разу не пожалел, что пошёл до конца. А если б иначе - не считал бы себя достойным собственных ребят...»
Пепел падает ему на рукав, но Калоев смотрит куда-то сквозь меня. Что он испытывал, подходя к двери флегматичного авиадиспетчера в тот февральский день?
- Петер Нильсен и вправду грубо оттолкнул вашу руку с фотографиями детей? Он долго молчит и странно улыбается:
- Да. Они рассыпались по полу. Дальше я не помню: мне показалось, что дети перевернулись в гробу...
Жизнь без жизни
В тюрьме, узнав о досрочном освобождении, он произнёс: «Зачем мне теперь эта свобода?» А на вопрос встречающих в Беслане: «Вы раскаиваетесь?» - ответил: «Я раскаиваюсь, что не смог сохранить семью и зря прожил жизнь». Сейчас он даже по собственному дому ходит по-арестантски, сгорбившись и заложив руки за спину. С хрустом ломает пальцы в суставах, когда вдруг замолкает во время беседы. Очнувшись, может загореться и даже вспомнить смешные моменты своего швейцарского сидения. Но сразу, как стихнет смех слушателей, уходит в себя. Он до сих пор - как сжатая пружина. Я говорю ему об этом. Он пожимает плечами:
- Я изо всех сил старался, чтобы накопившийся там, на чужбине, негатив не вырвался изнутри меня снова. Там я приобрёл друзей. Если бы не сдержался, то потерял бы их уважение. А его ни за какие деньги не купишь!
Сейчас он не смотрит телевизор и не листает газет. Как его только не назвали в прессе: «мученик, рыцарь и убийца в одном лице», «герой поневоле», «преступник-жертва», «человек, заменивший правосудие», «горский мститель» и т. д. Ему всё равно: тут он - среди своих. Прощаясь, размышляет:
- Нельзя держаться за одно прошлое. Но и отпускать его тоже нельзя... Подыщу работу - такую, чтобы помогать кому-то. Уже не по моей специальности - она слишком беспокойная. У меня не было выходных, разве что иногда в воскресенье. 11 лет мы прожили с женой, и только дважды, по её настоянию, даже после скандала, отдыхали вместе...
Кто теперь будет жить с ним под одной крышей?
- Из родни - любой, кто захочет. Гости могут жить, сколько вздумается, пока я им не надоем... У нас так было заведено: если вечером никто не приходил, мой сын возмущался: что такое, давайте сами к кому-нибудь сходим!
Я спрашиваю его:
- Признайтесь, вам сейчас всё равно, что в тюрьме, что на воле?
Он чуть задумывается:
- Всё-таки лучше дома.
