Однако, как показали прошедшие выборы Путин 3.0. стал как наиболее конфликтогенной политической фигурой, так и фигурой, способной к наиболее успешной мобилизации тех, кому отказано в участии в политике.
На фоне превращения политики в род досуга для сверхсостоятельных граждан и их окружения Путин фактически стал избранным кандидатом от униженных и оскорблённых. В России – это прежде всего бюджетники. Выборы показали, что как конфликтогенность фигуры Путина, так и его способности комплектовать солидарное большинство, сделали возможным новое пришествие политики, а самого избранного кандидата – гарантом легитимности политического процесса не по должности, а по фактической роли.
Политика – это не только искусство возможного, но искусство парадокса. На авансцене российской политики Путин – наиболее парадоксальная фигура. Прошедшие выборы показали, что, деполитизируя – именем государства – привилегированных политических субъектов, Путин – именем всё того же государства – вовлекает в политику тех, кто традиционно от неё отлучён. Особенность прошедшего электорального цикла в том, что Путин перехватил у левых и коммунистов тренд народной политики. Он сделал комплектацию народа условием легитимности выборов и политического процесса в целом.
Издержкой посткоммунистической комплектации народа стало при этом фактическое отождествление народной культуры с трэш-культурой, то есть с индустрией развлечений и жёлтой прессой. Новая комплектация народа обернулась кризисом политических репутаций и общей игрой на понижение: «плюнь в глаза», но репутацию не испортишь. Репутационные издержки работают на репутацию лучше, чем репутационные приобретения. Это стало не просто особенностью прошедшей кампании, но новым основанием легитимности в политике.
Говорили, что Путин – это управляемая демократия вместо демократии участия, ручное управление вместо исправно работающих политических процедур и машин. Обвинения противоречили друг другу. Однако это прекрасно ложилось в шизоидный контекст местной политической традиции. Если демократия участия, то почему идеализируется процедура и машина? Если управляемая демократия, то может ли она управляться исключительно вручную, ведь это конвейер статусного воспроизводства?
Путин действительно воплощает политическую систему, в которой есть ручное управление и он сам – главный его элемент. Однако, вопреки ожидаемому, это не служит предпосылкой «режима личной власти», от карикатурной сладости которой по сей день сжимаются сердца советологов. Напротив, ручное управление – это единственный способ осуществления демократии участия. Выдвижением на третий срок и победой на выборах Путин гарантирует представительство всего того небогатого и незнаменитого большинства.
Путин – видимая рука, которую это большинство протягивает, чтобы получить свой доступ принятию решений и выбору будущего. Больше того: для этого большинства политика не барская привилегия, а возможность гражданской солидарности, которая противопоставляет бытие небытию. Эта солидарность пусть даёт небольшую, но крепнущую год за годом возможность перестать существовать в качестве статистической единицы (которую всегда можно принять за погрешность), и заставить считаться с собой как с непреложным фактом политической реальности.
Путин как таковой и особенно Путин третьего срока – объективист в политике. Он имеет дело с упрямством фактов, с совокупностью вещей, говорящих за себя. В перспективе объективизма политические субъекты (партийные лидеры, демагоги, медиаперсоны, многочисленные политические тяжеловесы и випы) всегда несут на себе печать марионеточности. Они марионетки, потому что присваивают себе право говорить за кого-то. Но они марионетки и потому что их субъектность патентована и сертифицирована бюрократическим аппаратом, отождествляющим самую исключительную роль с функцией, существующей в ряду многих других функций. Путин обращается не к субъектам, а к тем, от чьего имени они говорят. Это люди, составляющие большинство общества. Большинство молчаливо, но из молчания большинства не следует возможность того, что говорить от его имени, позволено кому угодно.
Путинская стратегия легитимации выборного процесса состояла в призыве беречь то, что имеем. Политика Путина – это экологическая поддержка привычных укладов и домашних миров, которые являются альфой и омегой любой стабильности. Русская пословица возвещает: «Что имеем, не храним». Стабильность является наиболее хрупким достоянием не потому, что она хрупка сама по себе, а потому, что её считают чем-то само собой разумеющимся, понятным, простым, даже самоочевидным. Путин – политик простых истин и прекрасной ясности, скрывающейся в сокровенности того, что не требует слов.
Как утверждают социальные феноменологи, интерес в мире представляет только тривиальное. При этом бытовые тривиальности составляют тот питательный слой результатов деятельности и достижений, наличие которого – большая роскошь. Эту роскошь может позволить себе только устойчиво развивающееся общество. Легитимация выборного процесса и всего режима путинской власти основана на понимании ценности тривиального, за которой скрываются ставшими незаметными усилия наших предшественников. Умение ценить бытовой комфорт и стабильность как его политическое воплощение выступает в этой логике залогом будущего развития.
Стратегия легитимации власти, проявившаяся в прошедшей избирательной кампании, заключает в себе тренд стабилизации. Отличие стабильности от стагнации в том, что стабильность предполагает игру в ситуации социальной неопределённости и риска, которые сегодня принято называть проявлениями турбулентности в политике. Стагнация, напротив, предполагает такое понимании политики, при котором она возможна только как контроль за неопределённостью, а не игра на её поле. Вместе с тем, стабильность – аналог семейного уюта в масштабах страны. Она предполагает равный доступ к ценностям крова и очага, без чего немыслимо осуществление идеи общей Родины. Плох тот уют, из которого не хочется выбраться куда-то на волю. Но глуп или бесчестен тот, кто не понимает, что «воля» не добывается ценой разрушения родительского крова.
Легитимность выборного процесса объясняется во многом ещё и тем, что отстаивая ценности крова и очага Путин нисколько не претендует на канонический образ отца нации. Он игнорирует как верноподданнические предложения стать «русским Ататюрком» или «русским Бисмарком», так карикатуры оппонентов, приписывающие ему амплуа отечественного Ким Чен Ира или Лукашенко. Однако отцов не выбирают, а Путин решился занять главную выборную должность в стране, что само по себе свидетельствует о его заинтересованности в честной борьбе.
Образ носителя отцовской монархической власти, навязываемый Путину его оппонентами, выступает прологом к ожидаемому теми же самыми оппонентами последующему развенчанию. Если прежний отец народов – Сталин, то Путин должен подвергнуться превентивной десталинизации. Ссылаясь на Путина как на кандидата в отцы народа, его оппоненты зашифровывают собственные монархические притязания: учить и наставлять общество как неразумное стадо. Моральное банкротство буржуазных вождей, вышедших к людям на протестные митинги, заключается в этом плохо скрываемом монархизме: они экспонируют себя пришедшим (подобно тому, как экспонировал себя подданым классический монарх), но нисколько не озабочены доверием с их стороны. Выйдя на выборы, а не оставшись в статусе нацлидера, находящегося над электоральным процессом, Путин обозначил завершение сталинистского цикла русской истории: от поклонения политическому отцу к отцеборчеству и обратно.
Однако завершение одного цикла само по себе не означает начало нового. Путин многое хочет начать с чистого листа. Но вызов третьего президентства ещё серьёзнее: оно устанавливает прямую зависимость между легитимностью власти и ролью примера в обновлении. Важнейший вопрос обновления – модернизация модернизаторов, которые превратили модернизационный процесс в худшую форму охранительства. Речь о системе неофеодальных вотчин. Представители этой системы сделали требованием перемен аккомпаниментом в торге по поднятию статусной ренты.
Они говорили о прозрачности государства. Они говорили о прямой электронной демократии. Они говорили о превращении власти в сеть, которая объединяет миллионы пользовательских дисплеев и индивидуальных пультов управления. А между тем власть так и оставалась службой одного окна, к которому коленопреклоненно движутся – в поисках обратной связи – миллионы людей, находящихся в униженном положении подданных, а не граждан.
Легитимность выборов, на которых победил Путин, непосредственно связана с разрушением этого образа власти. Инициатива с видеонаблюдением за избирательными участками превратила власть из всевидящего ока, наблюдающего за всеми, в предмет наблюдения. Однако наблюдение за властью в режиме реалти-шоу не может ограничиваться электоральным циклом. Это задача, связанная с гражданской вертикалью власти, жизнеспособностью которой определяются результаты любых выборов.
