При каждом удобном случае он начинал со мной этот разговор, а я делал вид, что не понимаю. Вздыхал и пожимал плечами.
Сам отец в институте занимался спортивной гимнастикой и тяжёлой атлетикой. Он мог стоять на руках, отжаться сорок раз и поднимал двухпудовую гирю. Гиря эта после его ранней смерти ещё долго стояла у нас под ванной. Я иногда просто клал на неё ладонь.
Весной пришлось давать окончательный ответ. Мы с папой поехали на Стадион юных пионеров. Теперь от него почти ничего не осталось, какие-то странные сооружения, барельефы, которые уже частично закрасили, а тогда был полноценный легкоатлетический стадион и длинный манеж под стеклянной крышей. Тренер по гимнастике посмотрел на меня скептически и сказал, что мест у него больше нет, посоветовал пойти в акробатику. Я посмотрел, как акробаты строят пирамиду и ловят на руки упавшего с неё мальчика. Мне стало плохо.
Осенью я записался в секцию бокса. Записывался два раза. В первый раз к легендарному Огуренкову-младшему, второй раз к легендарному Иткину в «Крылья Советов». Оба тренера смотрели на меня внимательно, прямо в душу. Оба с первой секунды оценивали твой спортивный потенциал. «Слабоват, – сказал Огуренков. – Но пусть ходит». «Нормально, руки длинные, – сказал Иткин. – Но характер надо воспитывать».
Бокс я полюбил с первой секунды: воздух спортзала мягко обволакивал меня, было здесь тревожно и весело, нравился запах кожаных матов, нравился ринг, зеркала, скакалки, нравилось, в общем, всё. Не нравилось, когда бьют по лицу. Зато я научился отвечать на удар, и теперь сам рефлекторно мог ударить в ответ. Это был тот самый барьер, который я никак не мог преодолеть в школе, то самое, ради чего отец меня записал в секцию. Он с одобрением смотрел на мои разбитые костяшки, на боксёрские перчатки, которыми я размахивал перед зеркалом. Хотел прийти на мой первый бой, но так и не пришёл, не смог. Был занят на работе.
Драться я так и не полюбил. А вот спорт полюбил навсегда. Из-за отца.
