Примерное время чтения: 9 минут
6760

Главный детский онколог страны: «Всех принять мы не можем. Мы задыхаемся»

Владимир Поляков.
Владимир Поляков. Фото пресс-службы Российского онкологического научного центра им. Н. Н. Блохина

Ежегодно в нашей стране диагностируют рак более чем у трёх тысяч детей. Эта цифра постоянно увеличивается, но параллельно с ней растут и шансы на выздоровление, ведь медицина не стоит на месте.

При обнаружении заболевания на ранних стадиях излечиваются почти 90 % детей, на 3 или 4 стадии — от 50 до 70 %. Что может спровоцировать онкологию? Как объяснить ребёнку, что он болен? И в каких изменениях нуждается детская онкологическая помощь? Об этом и многом другом мы поговорили с заместителем директора НИИ детской онкологии Российского онкологического научного центра имени Блохина Владимиром Поляковым.

«Синдром выгорания»

Наталья Кожина: Владимир Георгиевич, как вы объясняете детям, что у них рак?

Владимир Поляков: Маленьким детям никто не объясняет, объясняют их мамам и папам. Безусловно, ребёнок знает, что он болеет, его лечат. Но для него это так же, как если бы он был болен пневмонией.

Что касается детей старшего возраста, то раньше мы всегда скрывали диагноз так же, как взрослые онкологи от своих больных. Но с развитием науки, информации это стало нереально. Когда я пришёл на работу, все больные, которые лежали во взрослой клинике, имели диагнозы: язвенная болезнь желудка, гастрит, заболевание толстой кишки. Никто не говорил им о том, что у них онкология. Но мы же капитализируемся, поэтому всё пересмотрено. Сейчас люди должны быть готовы к тому, что болезнь не всегда заканчивается выздоровлением, поэтому надо устроить дела, правильно подготовиться к возможному печальному событию, оформить наследство. И диагноз сообщается. Больного информируют, что, к примеру, у него рак желудка, метастазы. Что предстоит тяжёлая химиотерапия, операция, лучевая терапия и т. д. Но при этом в штате появились психологи. У нас есть целая команда профессионалов, которая работает и с детьми, и с родителями, и с врачами, и с сёстрами. Нам тоже требуется психологическая реабилитация, потому что есть так называемый «синдром выгорания». При такой работе долго не протянешь, если не будешь как-то отвлекаться от того, что происходит в больнице.

– Детский организм лучше противостоит раку, чем взрослый?

– По-разному бывает. Взрослый, подходя к онкологическому заболеванию, уже имеет в своём анамнезе различные проблемы: с сердцем, печенью, почками и т. д. Из-за этого есть сложности в назначении препаратов, которые зачастую обладают высокой токсичностью, имеют дополнительно побочные эффекты. Детям проводится лечение с исходно хорошими, неиспорченными органами, и осложнения в виде кардиологических проблем или со стороны печени, почек встречаются реже, чем у взрослых, поэтому кажется, что они более выносливы.

– В одном интервью несколько лет назад вы говорили «о низкой онкологической настороженности у педиатров». Почему существует эта проблема?

– Дело в том, что рак — это новообразование, которое на ранних этапах своего развития практически никак не проявляется. Ребёнок живёт, у него уже опухоль в животе, а он себя прекрасно чувствует и никак не реагирует до той поры, пока ему не становится плохо.

Что касается педиатрической подготовки, с учётом того, что за год в стране заболевает из 30 млн детей порядка 3 тысяч человек, то за всю жизнь педиатр сталкивается с 1–2 онкологическими больными, я имею в виду обычных участковых педиатров в какой-нибудь детской поликлинике. Ему и в голову не придёт, что это может быть злокачественная опухоль, потому что чаще всего встречается совсем другая патология.

– Вы проводите какую-то работу с обычными педиатрами?

– Мы популяризируем наши знания, выезжаем с лекциями для педиатров, приглашаем их к себе, разбираем с ними различные случаи заболевания. Если в какой-то больнице пропустили раз онкологию, пропустили два, тогда мы анализируем ошибки, делаем выездной цикл с разбором истории болезни. После этого начинается кратковременный период повышенной настороженности — нам присылают всё: бородавки, родинки. Для нас, конечно, нагрузка больше, но, во всяком случае, из этой массы вылавливается что-то на ранней стадии. Ведь чем раньше установлен диагноз, тем лучше прогноз.

Реабилитация по всем направлениям

– Есть ли какие-то рекомендации родителям, какие осмотры нужно проходить ребёнку?

– Дать такие рекомендации сложно, потому что, если родители нормальные, они следят за ребёнком как положено. Главное сейчас — возродить профилактическую медицину. В Советском Союзе была не самая плохая система здравоохранения: и в школах, и в детских садах, и на производствах были налажены профосмотры. Они позволяли выявлять больных и своевременно направлять их на лечение. Другое дело, что в ту пору не было таких возможностей, как сейчас, для лечения. Сейчас на 1–2 стадии онкологического заболевания в детском возрасте излечивается почти 90 % больных. На 3–4 стадии — 50–70 %, в зависимости от конкретной патологии.

– Есть мнение, что питание фаст-фудом и прочей нездоровой едой провоцирует онкологические заболевания. Это действительно так?

– Это всё, скорее, провоцирует какие-то другие заболевания, на фоне которых уже могут развиваться и онкологические. Если человек здоров, у него нет гастрита, язвенной болезни желудка, либо какого-то другого заболевания, то менее вероятно и развитие онкологии, потому что язвы являются предраковыми состояниями. Это называется факультативный рак. Есть ещё облигатный рак — это когда онкология в любом случае разовьётся.

Эпидемиологи проводили исследование и считают, что увлечение копчёностями приводит к тому, что повышается уровень риска рака толстой кишки. Якуты и люди Приморского Севера, которые питаются строганиной, подвержены раку пищевода, потому что они травмируют слизистую пищевода этим продуктом, и это тоже может привести к развитию онкологии. Примеров, когда рак возникает из-за условий работы человека или его питания, довольно много.

– Насколько меняется образ жизни ребёнка после излечения от онкологического заболевания?

– Нужна реабилитация по всем направлениям. Когда ребёнок попадает в клинику, он находится среди больных людей, оторван от социума, от класса, от активного общения, естественно, есть определённые психологические сдвиги. Кроме того, он получает тяжелейшую лекарственную терапию — химиотерапию, которая сама по себе — не конфета, а очень токсичная с точки зрения влияния на все органы и системы, потому что, убивая опухолевую клетку, мы убиваем здоровые ткани, которые должны потом иметь какое-то время для реабилитации и восстановления. Страдает иммунная система. Безусловно, она тоже должна восстанавливаться. Плюс, если ребёнок перенёс хирургическое вмешательство, должны быть какие-то физические меры реабилитации, ограничения в определённом периоде жизни. Поэтому у детей бывают проблемы психологического, социального плана, чтобы опять войти в круг друзей, одноклассников, проблемы трудоустройства. Но в конечном итоге, если человек выживает и у него всё хорошо, проходит несколько лет, он реабилитируется.

«Мы задыхаемся»

– Все говорят, что у нас плохая медицина и лечиться лучше за рубежом. Насколько это обоснованно?

– У нас хорошая медицина, талантливый народ, особенно в хирургии. Условия должны быть. Если бы было хорошее финансирование, для того чтобы мы могли работать, не оглядываясь на нехватку одного, другого, было бы проще. Легко организовать такую работу в маленькой стране. Я был несколько раз в Польше и видел, как они поднялись за последние годы, потому что перешли в другой режим, у них появилось всё необходимое.

Что касается лечения, особенно детской онкологии, то всё-таки таких больных мало. Если в год врач ведёт 5–8 больных, то и опыта у него практически нет. Поэтому частые ошибки, сложно лечить. По штатному расписанию может быть 1–2 врача, а что это за врачи, трудно сказать. Разного уровня подготовки, желания работать. Иногда случайно получается, что врач стал детским онкологом. Из-за этого большое количество пациентов едет в федеральные клиники в Москву, в Санкт-Петербург, в Екатеринбург, где есть коллектив опытных врачей, способных оказать комплексную помощь: и химиотерапию, и лучевую, и прооперировать, как в нашем институте.

К сожалению, всех принять мы не можем. Мы задыхаемся, потому что организация детской онкологической помощи у нас в стране неправильная.

– В идеале, как она должна быть устроена?

– В каждом федеральном округе должен быть центр детской онкологии. Так сделали в Екатеринбурге при губернаторе Росселе. Он построил онкологическую клинику на базе детской онкологической больницы. Это позволило в одном месте сконцентрировать всё дорогостоящее диагностическое оборудование, обучить людей работать на этом оборудовании. Это же не просто так. Я был в Змеёвке, это 40 км от Новосибирска. Туда прислали цифровой аппарат — маммограф. Он как пришёл 3 года назад, так и стоит зачехлённый, потому что нет специалистов. Огромные деньги потратили впустую. Никакого толку от того, что он там находится, нет.

А в Екатеринбурге — всё в одном месте. Новое оборудование, лаборатории, обучили врачей в наших федеральных центрах и за рубежом. Сейчас там работает команда из 15–20 врачей, которые умеют делать всё. Надо сделать таких 7–8 центров по стране. Вот это — хорошая система. Это было бы здорово.

Смотрите также:

Оцените материал
Оставить комментарий (0)

Также вам может быть интересно

Топ 5 читаемых



Самое интересное в регионах
Новости Москвы