Примерное время чтения: 16 минут
15182

Владимир Зельдин: «Если Бог хранит меня, значит, я ещё не всё сделал»

Еженедельник "Аргументы и Факты" № 52. Кого в новом году поддержат рублём? 23/12/2015 Сюжет Легендарные актеры и режиссеры кино
«То, что я до сих пор выхожу на сцену, считаю лучшей наградой».
«То, что я до сих пор выхожу на сцену, считаю лучшей наградой». / Евгения Новоженина / РИА Новости

Последнее обновление 31 октября 2016 года

 

Владимир Зельдин скончался сегодня на 102 году жизни. Предлагаем вниманию декабрьское интервью с актером.

***

Всё-таки удивительное это поколение - рождённые в начале ХХ века. Через какие испытания, лишения им пришлось пройти, а они и сами не сломались, и страну сколько раз из руин отстраивали. Но Владимир Зельдин - вообще особая категория. 

В феврале вся Россия отмечала его 100-летний юбилей. Позд­равления, пожелания здоровья и... Произошла трагедия - летом Владимир Михайлович сломал шейку бедра. Случилось это по иронии судьбы в центре им. Бакулева, куда актёр лёг подлечить сердце. Для пожилых людей такая травма - по сути, смертельный приговор. Но не для Зельдина! «Я столько раз был на волосок от смерти, что бедро на этом фоне - пустяк!» - машет он рукой.

«Вновь пою и фехтую!» 

- Сейчас я опять выхожу на сцену. 27 января, дай Бог, сыграю в мюзикле «Человек из Ламанчи». Этот спектакль трудный физиче­ски - почти два часа я пою и фехтую на сцене. Спасибо медикам, они сотворили чудо! Иногда меня спрашивают: откуда в 100 лет силы, мотивация, задор, кураж? Вот чест­но - не знаю! Порой ведь и сам думаю: «Нет, не смогу сегодня играть - надо срочно отменять спектакль». Но приходишь в театр, садишься за гримировальный столик, одеваешься, гримируешься - и ничего вроде! А уж когда подходишь к сцене, чувствуешь дыхание зрительного зала…  

Народный артист СССР Владимир Зельдин в сцене из спектакля «Человек из Ламанчи», режиссер-постановщик Юлий Гусман. Центральный академический театр Российской армии.
Народный артист СССР Владимир Зельдин в сцене из спектакля «Человек из Ламанчи», режиссер-постановщик Юлий Гусман. Центральный академический театр Российской армии. Фото: РИА Новости/ Михаил Фомичев

Объяснение у меня одно: абсолютно всё в человеке заложено генами и его семьёй. А в нашей семье все мы с самого дет­ства были напитаны любовью. Папа был музыкантом и дирижёром, военным капельмей­стером, мама - учительницей. Атмосфера в нашем доме была замечательная. Жили всегда небогато (пятеро детей, я самый младший), но умели радоваться мелочам. Я ни разу не слышал, чтобы родители между собой разговаривали на повышенных тонах. И на нас, детей, никогда голос не повышали. Ни разу не видел, чтобы отец достал пачку сигарет, бутылку водки или вина. Может, поэтому и я ни к курению, ни к спиртному за свою долгую жизнь не пристрастился. Алкоголь никогда меня не веселил и никогда мне не был нужен, чтобы поднять настроение, раскрепоститься. Я не понимаю его смысла. Мой главный допинг - театр! Ещё - классическая музыка, спорт. Мы на Красноказарменной улице жили, рядом военная пехотная школа Ашенбреннера и Уншлихта, артиллерийское училище, а дальше было поле. Мы там зимой на лыжах бегали. Во дворе заливали каток. Или играли в футбол - тряпичный мяч гоняли. Набивали его всякими опилками, тряпками - он, как ни странно, даже подпрыгивал иногда. 

Я всё своё детство вот такой «спортивной самодеятельностью» занимался, обожал лёгкую атлетику, волейбол, теннис, водные лыжи. Поэтому я всю жизнь музыкальный и в очень хорошей спортивной форме.

У меня в детстве практически не было свободного времени: постоянно какие-то занятия, секции, кружки, я учился играть на скрипке. Постоянно мечтал: то стать музыкантом, то балетным танцовщиком, то актёром. Параллельно мы совершенст­вовали себя физически, сдавали нормативы. И это было большим счастьем - получить значок ГТО, «Ворошиловский стрелок» или «Ворошиловский всадник». 

«Жить честно - легко!»

Мне, как человеку верующему, совершенно искренне казалось (да и сейчас я в этом уверен!), что жить честно для человека - легко и естественно. Я был советский человек - доверчивый, законопослушный, как всё моё поколение. Мы росли неизбалованными, верили радио, газетам - всему, что бы нам ни говорили, ни капли не сомневаясь. Даже когда в 1930-е годы уже вовсю шли политические процессы, людей арестовывали прямо на улицах и они пропадали бесследно, мы верили, что все они на самом деле враги. Знаете, ведь и у нас в театре в 30-е годы пропадали люди. Это видели и замечали все вокруг. Но об этом не говорили - обсуждать такие вещи было не принято. И небезопасно. Я в этом убедился на собственной шкуре - меня в 1933-м тоже вызывали на Лубянку по ложному доносу.

Мне было 18 лет, я учился на третьем курсе Мастерских при Театре имени МГСПС. Помню, пришёл в кабинет в известное здание на Лубянской площади в полном недоумении: чем обязан? Следователь в гимнастёрке как заорёт на меня: «А ну, оружие на стол!» Я растерялся, говорю: «У меня никакого оружия нет». Но он на меня давил по полной: «Лучше сразу сознавайся! Мы всё знаем!» - иначе, мол, они поедут с обыском ко мне домой. А я тогда был очень наивный, смотрел на него чистыми глазами. Говорю: «Я не могу вам врать!» А сам судорожно вспоминаю, когда и кому я дал повод на меня «настучать». Потом вспомнил! В конце каникул мы обычно ездили в колхоз - занимались там с местной молодёжью актёр­ским мастер­ством. Там с одним товарищем разговорились об уличной преступности (а в те годы в Москве по вечерам было не очень спокойно). И я сказал, что хорошо бы раздобыть какой-нибудь пистолет, чтобы обезопасить себя от уличных хулиганов. Видимо, он и «стукнул» куда надо. 

Сегодня, когда мы знаем, как стряпались дела, с трудом верится в то, что меня могли выпустить из этих застенков. Но этот следователь мне поверил! Взял подписку о неразглашении и отпустил. А могли всю жизнь сломать в 18 лет. Повод-то был - про оружие я действительно говорил! Так что меня запросто могли отправить в лагерь. И всё! Но, на моё счастье, мне тогда попался порядочный человек. 

Чуть не расстреляли свои же

Вообще, я вам хочу сказать: время было страшное. Но я, может, по своей наивности, неумению проанализировать ситуацию и испугаться ничего не боялся. А самое главное - я, какие бы сегодня разоблачительные документы ни печатали - горжусь своим поколением. Нас отличало то, что мы очень любили своё Отечество. И самое дорогое - жизнь - положили на алтарь Победы над фашистской Германией. Ведь в основном именно моё поколение всё в той страшной войне ушло в другой мир, понимаете?! А я чудом уцелел. Когда началась война, мне сразу прислали повестку. Я должен был отправиться в военное училище - учиться на танкиста - и мыслями уже был на фронте. Но вышло постановление Комитета по кинематографии, подписанное министром Большаковым (я до сих пор уверен, что решение принимал не Большаков, а лично Иосиф Виссарионович Сталин): закончить картину «Свинарка и пастух»», в которой я снимался. Так что, если бы не эта картина, меня давным-давно на свете не было бы. Мне было тогда 26 лет - таких первыми бросали в самое пекло. 

Мы все трудились на нашу Победу. И артисты тоже. Уезжали на фронт концертными бригадами к солдатам, вдохновляя их на борьбу с врагом. Тем не менее во время войны я чуть не угодил под суд за срыв спектакля. Что произошло? 

Мы должны были играть где-то в угольном районе, для шахтёров, а я на спектакль не поехал. Дело происходило зимой, я лёг накануне спать и элементарно угорел: печка у меня в комнате топилась дровами, а я, дурак, забыл на ночь открыть заслонку. Если бы не мой товарищ, ростовчанин Коля Подзоров, командир местной эскадрильи, меня бы вообще уже не было в живых. Коля, случайно забежав ко мне утром, нашёл меня уже без сознания, вытащил на воздух и кое-как откачал. Какой уж тут спектакль - я в этот день еле ворочал языком. Но в театре решили, что я накануне просто выпил лишнего и с похмелья капризничаю. Ведущий актёр театра - и не желает ехать к шахтёрам! В общем, отдали меня под суд. Не знаю, чем бы это кончилось: может быть, и посадили бы. Военное время! Сажали же за колоски, что женщины и дети от отчаяния и с голодухи в поле подбирали. И тут Коля Подзоров снова меня спас: засвидетельствовал на суде, что я говорю чистую правду. Мне, беспартийному артисту, который капли спиртного не брал в рот (и все это знали), не поверили. А ему, боевому партийному лётчику, не поверить не могли. Меня оправдали. 

В двух шагах от «Оскара»

Мало кто знает, что картина «Свинарка и пастух» (в Америке её показывали под названием «Они повстречались в Москве») стараниями замечательного Соломона Михоэлса, создателя знаменитого еврейского театра, которого потом жестоко убили, чуть не получила «Оскар». Он ездил договариваться с американцами по поводу продоволь­ственной помощи СССР, и он же привёз в Америку нашу ленту. Мы должны были получить главный приз, но… не дали. Я видел американскую рецензию хвалебную. Картина там пользовалась успехом. Очень хвалили актёрскую игру, музыку. А ещё сочиняли небылицы, что у меня шикарный особняк в Москве и под окнами меня ждут толпы влюблённых девушек… Я недоумевал: какой там особняк?! Я долго вообще не имел дома, жил прямо в театре на малой сцене. И, засыпая, слышал, как там шуршат по щелям мои «подружки» крысы.

И своей какой-то особенной славы никогда не ощущал. После картины «Свинарка и пастух» меня редко кто узнавал на улице - без папахи и бурки я мало был похож на своего героя. Поклонницы, конечно, были, но не толпы. Что вы! Никаких «звёздных болезней» наше поколение не знало. После успеха моего Альдемаро в «Учителе танцев», когда обо мне по Москве начали сочинять чуть ли не легенды: «Откуда взялся этот Зельдин?», наш режиссёр, народный артист СССР Алексей Дмитриевич Попов, меня сразу предостерёг: «Володя, осторожно! Чтобы голова не закружилась! Раз ты взял высокую планку, и в других ролях старайся эту планку не снижать». Мне запомнились эти слова. И потом у меня не такой характер! Всю жизнь повторял вслед за Пастернаком: «Быть знаменитым - некрасиво!»

Был в моей карьере ещё один довольно грустный случай - меня судили из-за спектакля «Учитель танцев». 1949 год. У меня должен был быть спектакль в клубе за городом. А у моего друга Толи Грейнера (чемпиона СССР по боксу в полусреднем весе) был мотоцикл. Я сдуру возьми да скажи: «Давай я на твоём мотоцикле поеду на спектакль». На моё несчастье, по дороге заклинило мотор… Добирался попутками и, конечно, опоздал на 45 минут. Вся труппа и целый зал ждали только меня. Спектакль прошёл здорово - на таком нер­ве, поскольку я сам был взвинченным, очень переживал. А потом...  

1949 год - довольно суровое время. На партсобрании как беспартийного меня пропесочить не могли, и тогда мне устроили образцово-показательный товарищеский суд коллектива. Эту сцену стоило заснять на киноплёнку - вышла бы, наверное, неплохая кинокомедия. Но знаете, что больше всего меня потрясло? Никто из моих коллег не то что не заступился - слова доброго не сказал. А ведь я был одним из ведущих актёров - играл и «Давным-давно», и «Учитель танцев», и «Укрощение строптивой». По 25 спектаклей в месяц без замены и больничных! Никто не вспомнил об этом. Наговорили на меня столько... Дошли до того, что начали обвинять: мол, такие люди могут стать предателями Родины. Так и сказали: «шпионами»! В общем, меня «нужно было расстрелять». Но кончилось тем, что начальник нашего театра генерал Савва Игнатьевич Паша сказал: «Ребята, что-то вас куда-то не туда понесло!» Объявили простой выговор. Тем не менее эта история оставила неприятный осадок. Я понял: как всё-таки наша актёрская братия неискренна и несолидарна. Не все, конечно, но есть такие.

Не баловень судьбы 

Нет, я не баловень судьбы. За всем, чего я достиг, стоит большой труд. Никто мне ни в чём, в смысле профессии, не помогал - у меня не было блата, папы, который руководил бы театром, и в кинематографе не было своего режиссёра... Вы понимаете, наша профессия - зависимая от многих обстоятельств. Тебя режиссёр увидел - не увидел. Мне кажется, и фамилия моя сыграла довольно-таки негативную роль. Особенно в кинематографе. И в театре я бы мог больше сыграть. Например, мечтал о Сирано де Бержераке, Незнамове в «Без вины виноватые», хотел сыграть в лермонтовском «Маскараде». Но что теперь об этом говорить?! 

Владимир Зельдин в роли Альдемаро и Марк Перцовский (справа) в роли Белардо в спектакле по пьесе Лопе де Вега «Учитель танцев», 1970 г.
Владимир Зельдин в роли Альдемаро и Марк Перцовский в роли Белардо в спектакле по пьесе Лопе де Вега «Учитель танцев», 1970 г. Фото: РИА Новости/ Рудольф Алфимов

Зато в личной жизни у меня всё складывалось как надо! До нынешней моей жены Веты у меня было два брака. А с Ветой мы вместе более полувека - нас познакомил и в каком-то смысле сосватал мой друг и коллега по театру Володя Сошальский. Она окончила факультет журналистики МГУ и работала в Бюро пропаганды киноискусства редактором. Вета - моё рулевое колесо, моя правая рука, мои глаза, наконец. Как и прежние мои жёны, Вета, я считаю, умнее меня, образованнее и эрудированнее, умеет скрашивать и сглаживать конфликты. 

Сейчас мы с женой живём в Серебряном Бору - там мне выделили дачу. Дышу свежим воздухом, гуляю, восстанавливаюсь после операции. В основном сижу, рассуждаю. Иногда смотрю телевизор, если соревнования интересные показывают. Читаю мало, потому что из-за неудачной операции у меня левый глаз совсем не видит. А так до 80 лет был очень спортивный, до 85 лет сам водил машину… Знаете, когда меня спрашивают о возрасте, моих ощущениях и моей главной, самой дорогой награде, всегда на ум приходит такое: моя главная награда - жизнь! Интересная, наполненная яркими событиями. То, что я ещё могу выходить в свои 100 лет на сцену. Этого никто не делает. И я точно знаю: если Бог хранит меня, значит, я ещё не всё сделал. 

 

Оцените материал
Оставить комментарий (2)

Также вам может быть интересно

Топ 5 читаемых



Самое интересное в регионах