Его называют главным негодяем российского кинематографа. В интервью «АиФ. Здоровье» Валерий Баринов рассказал, зачем он специально накапливает отрицательную энергию и почему к нему так поздно пришла слава.
Не упустить шанс
Валерий Александрович, у большинства актеров с годами количество ролей уменьшается, а у вас, наоборот, только увеличивается. В чем секрет?
Валерий Баринов: Востребованность — вещь достаточно сложная. Те, кому надо играть Ромео и пионеров, начинают сниматься рано. А другим, наоборот, надо достичь своего возраста. Лет до 35 я могу насчитать у себя от силы ролей пятнадцать, а уж значительных среди них вообще не было. Сейчас их у меня около двухсот! В нашей профессии главное — терпеть, но не ждать. Это разные понятия. Ты должен быть готов к тому, что судьба предоставит тебе шанс и ты должен быть готов к нему. Чтобы не получилось так, что тебе говорят: «А ну, пошел!», а ты не готов. И все. Шанс упущен.
— Вы этого шанса не упустили?
— Я всегда очень много работал, поэтому в моей жизни все было закономерно. Я прошел все стадии узнаваемости. Сначала тебя узнают и говорят: «Ой, я вас откуда-то знаю», затем: «Вы, по-моему, на одного артиста похожи!». Потом меня стали называть по фамилии героя и только потом начали узнавать как артиста Валерия Баринова.
— Зато сейчас, наверное, узнают всегда и везде?
— Недавно попал в электричку, а я там не был тысячу лет. И все с такой любовью ко мне относились: уступали место, говорили, что билет мне брать не надо. Конечно, было приятно.
А когда идешь по улице, а тебе навстречу идет совершенно тебе незнакомый человек и говорит: «Здравствуйте!», я всегда здороваюсь и никогда не отказываюсь дать автограф или сфотографироваться.
Этапы пути
— Валерий Александрович, почему вы решили стать артистом? Ведь ваши родители никакого отношения к искусству не имели...
— На самом деле мама и привела меня в артисты. Тогда, в послевоенные годы, в моде были смотры художественной самодеятельности. И нужно было, чтобы ребенок со сцены читал стихи о мире. Кто-то и указал на меня. Мама нашла в календаре стихотворение, и в шесть лет я впервые вышел на сцену. Мне подарили кулек шоколадных конфет. Я тут же подумал: как хорошо платят артистам. (Смеется.) Это, конечно, шутка, но желание стать артистом, наверное, именно тогда во мне и зародилось. Я почувствовал эту сладость.
После этого я много выступал и пел. Был таким Робертино Лоретти местного разлива. И хотя я часто выходил на сцену, не мог тогда признаться кому-нибудь, что хочу стать артистом. К тому же мне никогда не нравилась моя внешность. Я был уверен, что артисты должны быть красивыми и стройными. Но я все равно решил попробовать поступить в театральный институт. Причем поехал в августе, когда вступительные экзамены во всех учебных заведениях уже закончились. Вернувшись домой, устроился в Орловский театр рабочим сцены. И почти два года я там проработал, а потом меня взяли по совместительству артистом вспомогательного состава, иногда мне даже давали маленькие роли со словами. А когда я все-таки поступил в Щепкинское училище, в Орловском театре это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Все недоумевали, как я мог поступить! Я же не подходил под определение актера!
— А теперь вас называют главным негодяем российского кинематографа...
— Ваши домашние с пониманием относятся к этому?
— Все трудности моего характера и профессии достаются семье.
— Он у вас тяжелый?
— Если честно, я не знаю, какой у меня характер. Ну, наверное, не очень хороший. Я упрям и тяжело иду на уступки. Мне сложно говорить о самом себе.
Не погаси свечу
— Вы снимались у немцев, японцев, французов, но не кричите на каждом углу что вы мировая знаменитость, в отличие от других...
— Когда-то я прочитал пьесу у Солженицына, которая называлась «Свеча на ветру». Речь там шла о свече, которая горит у тебя в душе. И, когда ты нараспашку, эта свеча гаснет очень быстро. Вы посмотрите, как тяжело великие поэты шли на первую публикацию своих стихов — они были не уверены, талант ли это. Мне кажется, если человеку есть чем дорожить, то он этим дорожит.
— Такое ощущение, что вы человек очень жесткий и принципиальный.
— Это не так. Артисты вообще культивируют в себе открытость и эмоциональность. Мы можем быть вспыльчивыми, возможно, капризными. Потому что у актера, особенно у театрального, есть только один инструмент, которым он работает, — это он сам. И этот инструмент должен быть в хорошем состоянии. А хорошее состояние — это когда в нем много болевых точек: чтобы заплакать нажимаешь одну, а чтобы засмеяться — другую. Актерская работа идет 24 часа в сутки. Мне уже не нужно включаться, чтобы я запомнил ту или иную ситуацию. Я все время наблюдаю за собой, за тем, как я реагирую на те или иные события. Я могу плакать, идя за гробом близкого человека, а внутри меня будет мысль: запомнить, запомнить, запомнить. Наверное, это звучит несколько цинично, но это так. Такая у нас профессия. С одной стороны — ты циничен, а с другой — все методы оправданы. При этом для людей творческих большое значение имеет сохраненное в них детство. Для меня — это футбол.
— Многие актеры сейчас подаются в бизнес, а вы не думали об этом?
— Нет. Когда я смотрю, как некоторые артисты подались в бизнесмены, стали миллиардерами, понимаю, что в актерской среде про них обязательно скажут: «Да, он сделал успешную карьеру, а артист был средний!». Это критерий.
