Триумф воли. Почему Николая Островского сравнивали с Христом

22 декабря 1936 года в восьмом часу вечера, в Москве, на Тверской, один человек произнёс: «Я стонал? Нет? Это хорошо. Значит, смерть не может меня пересилить».

Он умер через полчаса. умер непобеждённым - гордо и достойно. Звали его Николай Остров­ский. Ему было 32 года.

«Его роман, будучи невысоким по художественному уровню, а также крайне политизированным и некритичным, практически забыт». Подобные слова о главном произведении Николая Островского «Как закалялась сталь» можно прочесть в целом ряде современных справочников и энциклопедий. Слова эти лживы насквозь.

Чтобы опровергнуть эту ложь, достаточно посмотреть на статистические данные по самым тиражным книгам последних 100 лет. Согласно подсчётам, самый крупный совокупный тираж у эпопеи Джона Толкина «Властелин колец»: чуть меньше 100 млн экзем­пляров. Роман Островского на этом фоне выглядит вполне респектабельно - примерно 60 млн. «Примерно» - потому что в гонке участвует Китай, где книга вышла тиражом 15 млн. И это ещё не предел - «Как закалялась сталь» в Поднебесной считается дефицитом, а китайской молодёжи идут навстречу и тираж постоянно допечатывают.

Недостаток пафоса

Разумеется, при желании это можно списать на идеологическое давление: дескать, вот он, результат тоталитарной пропаганды. Тем более что примеры есть - мало ли беспомощных книг появлялось только потому, что «наверху приняли решение»? 

Может, и так, но к Остров­скому это не имеет ни малейшего отношения. Можно издать роман умопомрачительным тиражом, но заставить людей купить и прочитать его - всё-таки слабо. Маленький пример: в 1934 г. луганский студент-филолог Марченко написал в журнал «Молодая гвардия» возмущённое письмо (он хотел взять в библиотеке «Как закалялась сталь», но выяснилось, что в очереди на книгу стоят 176 человек): «Почему так поступают с читателями? Допечатайте, пожалуйста, чтобы хватило на всех!» Спустя 8 лет, в самую лютую зиму 1942 года, в блокадном Ленинграде «Сталь» переиздают по инициативе горожан. Текст набирают в полуразрушенном здании. Тираж печатают, крутя машины руками, поскольку нет электричества. И распродают 10 тыс. экземпляров за два часа. 

Это СССР. Но вот письмо, которое Островский получил из штата Квинсленд (Австралия): «Если бы не повреждение ноги, я бы работал и откладывал день­ги на поездку к Вам, моему любимому русскому писателю». А вот весточка из тюрьмы болгарского города Стара-Загора: «После долгих мытарств один экземп­ляр книги «Как закалялась сталь» наконец получен. Уже двое из нас её прочли, а предстоит прочесть всем 250 полит­заключённым… Я в восторге от книги, а товарищ, который сейчас её читает, ни на момент не отрывается от неё».

О том, что книга не примитивная агитка, но большое литературное событие, говорили многие иностранные рецензенты. Английское издание Daily Worker публикует некролог: «То, что Островский умер таким молодым, является потерей не только для СССР, но и для литературы всего мира». Положим, это газета британ­ских коммунистов. Но вот как отозвался на прижизненное издание «Стали» еженедельник Reynold’s Illustrated News: «­Островский в известном смысле гений».

«Гений», «новатор», «гордость и слава поколения», «светоч для многих тысяч людей», «олицетворение мужества» - это всё о нём. И говорят не какие-нибудь подхалимы. Авторы последних двух определений - нобелевский лауреат, писатель Ромен Роллан и поэт, член Гонкуровской академии Луи Арагон. 

Может показаться, что пафос высоких слов зашкаливает. На самом деле его явно недостаточно. То, что своей жизнью и работой показал Островский, вообще сложно описать словами.

Жить в уборной?

В юности - три тифа и дизентерия. Потом болезнь Бехтерева (воспаление суставов и позвоночника), глаукома и слепота, поражение сердца, фиброз лёгких, почечнокаменная болезнь и регулярные пневмонии. На этом фоне постоянно происходит следующее: «У меня камень разорвал желчный пузырь, получилось кровоизлияние и отравление желчью. Врачи тогда в один голос сказали: «Ну, теперь амба!» Но у них опять не вышло, я выцарапался, снова напутав в медицинских аксиомах». Так писал Островский за 4 месяца до смерти. Конечно же, его лечили. Но даже лечение часто доставляло боль. Так, в 1927 г. ему назначили серные ванны на курорте Горячий Ключ. Расстояние от Краснодара (а это 46 км) писатель преодолевал 6 часов. За это время он 11 раз терял сознание от боли. Но молчал.

Девять лет непрерывного страдания. «У больного застывают сначала крупные, а потом и остальные суставы. Он превращается в живое изваяние - конечности находятся в разных положениях, в зависимости от того, как они были залиты лавой болезни» - вот самое приблизительное описание того, как жил Островский. 

И жил, надо сказать, не то чтобы роскошно. Знаменитую квартиру на Тверской, ставшую его последним пристанищем, этот «любимчик советской власти» получил только в 1935 г. Вместе с орденом Ленина. Что было до этого, может рассказать сам писатель: «Я не чемпион по блату. Пусть рвачи пролезают, занимают квартиры, мне от этого не жарко. Место бойца на фронте, а не в тыловых склочных дырах. Цель моей жизни - литература. Лучше жить в уборной и писать, чем добиваться квартиры». 

«Его главной чертой было правдолюбие. Он был внутренне заряжен на поиск справедливости» - так отозвался об Островском критик Лев А­ннинский. Очень русская черта. И, как ни странно это звучит в отношении пролетарского писателя и коммуниста, очень христианская. Недаром писатель Андре Жид, навестивший Островского, сказал: «Я видел современного ­Иисуса Христа, который сам написал революционное Евангелие».