«Я сам такой»
Валентина Оберемко, «АиФ»: Андрей Сергеевич, вы 8 лет работали над картиной о Микеланджело «Грех». Это можно сравнить с тем, как сам Микеланджело 6 лет переправлял из каменоломни огромную глыбу мрамора, своего «Монстра»?
Андрей Кончаловский: Нельзя. Я это делал и одновременно 8 лет учился каким-то вещам, читал книжки. А изучение материала – это как посещение курсов по повышению квалификации.
Работа, которой занимался Микеланджело, – каторжный труд. На каменоломне он искал и переправлял мрамор. Он не хотел этим заниматься, он хотел скульптуры делать. Но ему пришлось потратить 6 лет своей жизни ради мраморных глыб. Иначе не получалось. Больше всего времени он провёл в Апуанских Альпах, осваивая новые каменоломни. Он даже дорогу там должен был построить, потому что эта местность была сплошь болота. Кстати, дорога, которая ведёт прямо к морю, до сих пор существует. Поэтому труд Микеланджело каторжный, а мой – в удовольствие.
– В некоторых рецензиях критики характеризовали вашего Микеланджело как аморального, прижимистого, лукавого человека. Вы согласитесь?
– Мы все аморальны. Мы все имеем соблазны и все им поддаёмся. Я показал, что великий художник Микеланджело такой же, как мы, в этом смысле. Ни лучше, ни хуже. Он же не злодей, в конце концов!
– Конечно нет! Но он очень любил деньги. Это стремление к накопительству мешало его творчеству?
– Нет, не мешало – помогало. Я сам такой. Художники тоже должны кушать, это во-первых. Во-вторых, с тех пор как изобрели деньги, они всегда всем будут нужны. Я думаю, есть большая разница между тем, что делал Микеланджело тогда, и тем, что происходит сегодня в кинопроизводстве. Микеланджело работал по заказу, но никто из его спонсоров, которые заказывали ему скульптуру или роспись, не рассчитывал, что заработает на Давиде или Сикстинской капелле ещё больше бабок. Они просто тратили большие суммы на создание произведения искусства.
Сегодняшний продюсер даёт деньги режиссёру для того, чтобы заработать самому. К сожалению, во всём мире очень мало финансистов, которые готовы поделиться средствами с художником, не рассчитывая на барыш. Одним из бескорыстных меценатов является Алишер Усманов, он выделил средства на фильм о Микеланджело. Усманов для меня как Лоренцо Медичи. Я ему сразу сказал: «Не рассчитывай, что получишь свои деньги обратно». Он, мне кажется, даже не поверил своим ушам, но… Как только ты начинаешь думать о том, чтобы фильм стал кассовым, ты теряешь свободу. Но бывают невероятные совпадения, когда коммерческий фильм может быть одновременно произведением искусства.
Что такое произведение искусства? Прежде всего это попытка понять смысл жизни. Мы пытаемся найти ответ на этот вопрос уже многие тысячи лет, но никак не найдём. Это бесконечный процесс.
Время ушло
– Сейчас вы работаете над новой картиной о событиях в Новочеркасске. Вы говорили, что в последнее время мы видим немало фильмов, в которых 1960–1980-е выглядят фальшиво. Почему так?
– Тут много компонентов, но основной – требование продюсера сделать киношку, ради которой зрители придут в кинотеатр. Такую киношку творит в основном молодое поколение. Оно не задумывается о сути глубинных процессов. А для того, чтобы создать произведение, которое глубоко проникнет в душу зрителя, нужно иметь культуру.
– Но почему вы выбрали именно тему расстрела рабочих в Новочеркасске?
– Это просто исторический фон. Моя тема – «дорогие товарищи». Что такое «дорогие товарищи»? Это обращение на всех съездах партии, и одновременно так мы говорили, когда собирались за одним столом с друзьями. «Дорогие товарищи, я бы хотел вам сказать...» – так обращались друг к другу и официально, и неофициально.
Мне захотелось снять фильм о поколении моих родителей. Это поколение, которое прошло войну, вступало в партию не для того, чтобы карьеру делать, а ради веры в идеалы, веры в коммунизм. Это поколение шло на смерть «за Родину, за Сталина», оно верило в то, что делало, и было в большинстве своём очень бескорыстным. Таких людей были миллионы в нашей стране. Они строили новое общество.
– Вы говорите о чистоте советских людей, которые прошли Великую Отечественную войну, сталинское время. Почему современное поколение не впитало эту чистоту и бескорыстность с молоком матери?
– Много сделано для того, чтобы эта чистота ушла, чтобы ушла бескорыстность. Мы продали своё время за рубли и доллары, усвоив американский постулат: «Время – деньги». В погоне за обогащением мы потеряли главное – время. А оно бесценно, и оно ушло. Но всё-таки мы не дошли до капитализма – остановились на попытке разрушить русско-советский социализм. Попытка почти удалась. И я считаю, что мы всё-таки продолжаем строить социализм. Просто сейчас у нас период, когда мы решили попробовать что-то другое. Но возврат к социалистической форме неизбежен. Она не будет насильственной, как это было при Сталине. Именно эта форма государственного устройства подходит нашему менталитету, потому что она людей объединяет, а капитализм разъединяет. При советской власти мы все были объединены, в одном буфете ели. Тарковский, Александров, Ромм, Козинцев – все великие и невеликие, обычные студенты сидели за одним столом. Теперь же появились дорогие буфеты для элиты и дешёвые для всех остальных…
– При капитализме это естественное явление…
– Ну да. Но это нам не близко. Мы не приспособлены для капитализма. Всё-таки русский человек не индивидуалист. Ему закон не так дорог, ему нужна справедливость. Он не по закону живёт, а по чувству собственной правды, по понятиям, которые могут быть очень наивными.
– Вы говорили, что культура – это память. Но эта память в последние десятилетия укорачивается, потому что появился интернет. Получается, постепенно культура либо видоизменится, либо вообще пропадёт?
– Память укорачивается в основном у европейцев. Закат Европы предсказан ещё Шпенглером. И закат Европы происходит сейчас. Многие там теперь занимаются поиском новизны, в том числе и в искусстве. Но есть надежда на то, что Индия, Китай, страны Латинской Америки, другие – не европейские, исламские – культуры, вековые, которые родились ещё до появления Европы, продолжат свою жизнь.
– А что у нас?
– Мы слишком сильно хотим догнать и перегнать Америку. Слава богу, что мы отстали и никак не можем этого сделать. Поэтому у нас ещё остались традиционные представления о человеческих ценностях, которые, кстати, когда-то пришли к нам из Европы. Поскольку мы отстали, в хорошем смысле этого слова, именно мы сейчас сохраняем европейские ценности, которые очень успешно разрушают на Западе. Если так дальше будет продолжаться, пройдёт 10–15 лет, и европейцы будут приезжать в Санкт-Петербург, в Москву, вообще в Россию, чтобы посмотреть, как у них когда-то было.
