Сейчас в почёте - сплошная попса. А Александр Филиппенко продолжает читать со сцены классику – стихи, прозу.
, «АиФ»: Александр Георгиевич, и как, слово это, как когда-то написал поэт, отзывается?
Александр Филиппенко: Отзывается! Это действительно хороший вопрос, потому что в этой программе, которую готовлю к 95-летию Александра Солженицына и буду читать в Зале им. Чайковского его «Крохотки», должна происходить активная работа Души и Ума. И я видел это - на гастролях в Сибири, в Рязани, - когда во время действа в зрительном зале вдруг паузы возникают… А в Москве в маленьком театре «Практика» я читаю «Один день Ивана Денисовича» - на пустой сцене, где только карта, словно мухами, усижена точками лагерей ГУЛАГа, и пять лагерных фонарей. Зрители встают в конце! Поэтому - да, отзывается.
Я же ведь уже почти 50 лет этим занимаюсь - литературно-музыкальными композициями. У нас программа была с Алексеем Уткиным, знаменитым гобоистом, - «Триумф художественного вкуса» называлась. А потом захотелось что-то новое сделать. И Наталья Дмитриевна Солженицына подсказала мне мысль о «Крохотках».
Осветитель
– «Триумф художественного вкуса»... Вы, Александр Георгиевич, идёте явно вразрез с современными тенденциями, где сегодня сплошь триумф безвкусицы. Вас триумф этой безвкусицы расстраивает? Оставляет равнодушным?
– Огорчает, конечно. Ведь так нас учили - что театр должен заниматься нравственными проблемами. У Зощенко сказано. «А мы... своим смехом хотим зажечь хотя бы небольшой фонарь, при свете которого некоторым людям стало бы заметно, что для них хорошо, что плохо, а что посредственно. И если это так и будет, то в общем спектакле жизни мы посчитаем свою скромную роль лаборанта и осветителя исполненной». Такими словами заканчивается мой спектакль. Что к этому ещё можно добавить?
– А вот эти «Крохотки» солженицынские - вы их про что читаете? Ведь очень часто автор вкладывает в произведение один смысл, а читатель считывает совершенно другое.
– Что вы, там всё написано! В каждой «Крохотке» есть финальное предложение - неожиданный вывод, который делает Александр Исаевич. И который заставляет и читателя, и зрителя задуматься. Вот он начинает говорить про молнию, которая расколола дерево, а заканчивает словами: «Так и нас, иного: когда уже постигает удар кары-совести, то - черезо всё нутро напрострел, и черезо всю жизнь вдоль. И кто ещё остоится после того, а кто и нет». А дальше пусть каждый думает! «Не позволяй душе лениться! Чтоб в ступе воду не толочь, Душа обязана трудиться! И день и ночь, и день и ночь!»
– А зачем душе трудиться? У нас вся идеология сегодня направлена на то, чтобы душа не только не трудилась, а вообще отмерла бы.
– Каждый по-своему отвечает за своё слово. Кто-то позволяет себе пошло и бездарно врать, я же стараюсь по мере сил трепетно относиться к словам. Ведь «с художника спросится», говорил Евгений Вахтангов. Все мы ответим за то, что делаем.
Врачеватель
– Была в одной из ваших программ строчка: «Человечество хохочет, расставаясь со старьём».
– Вы поймите, я переводчик с авторского на зрительский! Я транслирую в зал то, что поэт Андрей Вознесенский предлагал в хрущёвскую оттепель: «расстаться со старьём». Нас так в 60-е приучили: автор - главный! Вчитывайтесь. А потом уже добавляйте своё. И уже зритель пусть сам решает, что из этих воспоминаний сдать в архив, улыбнувшись, а о чём задуматься.
– Вот мы и задумались - о том, как, хохоча, расставались с Советским Союзом. А теперь, просмеявшись, прослезились.
– Те, кто рассуждает об этом, ходили в детский сад при советской власти. Они не помнят реальной жизни при этом строе. Поэтому и прослезились. Меня мутит от этой «ностальгии» по коммуналкам и парадам.
Но что я могу как-то исправить - спектаклями своими, - я делаю. Я пытаюсь людей повернуть лицом к великой русской литературе. И часто зрители меня после концерта спрашивают: «Неужели это всё Гоголь написал? Не может быть!» И дальше звучит: «Неужели с того времени так ничего и не изменилось?»
– А самому-то страшно не становится, когда читаете вещи, написанные век назад, а они звучат актуально?
– Помогают строчки из Левитанского: да, «было-бывало, обошлось, миновало»… И если бы кто-нибудь в 1981 году, когда я много выступал с монологом по мотивам пьесы «Взрослая дочь молодого человека», сказал мне, что будет происходить летом 1991-го, когда мы ночью переулками пробирались к Белому дому, я бы решил, что разговариваю с сумасшедшим.
И всё же... В конце каждого спектакля, особенно когда читаю Солженицына, я чувствую, как происходит взаимный обмен. Чтобы разбирать, что именно пытался сказать писатель, - на это надо очень сильно душой затратиться.
По-моему, у Михаила Чехова была такая фраза: «Если некое облако повиснет между зрительным залом и сценой, это и есть спектакль». Я благодарен Александру Исаевичу, что мне удаётся получить огромное удовольствие от чтения и передать это удовольствие зрителю, который пребывает в раздумье и получает от этих раздумий своеобразное удовольствие. Что они в состоянии ещё что-то чувствовать и соображать.
– Почему зритель слышит вас?..
– Опять «почему?»!.. Не знаю! Это у него, у зрителя, надо спросить!
– Но спрошу у вас: почему зритель слышит Солженицына на ваших концертах, но сам он при жизни услышан не был?
– Прежде всего не надо забывать о том, что это были разные страны - та, в которой он написал «Один день Ивана Денисовича». Когда его высылали - это была вторая страна. Пока он жил в Америке, здесь сформировалась третья. Вернулся он в четвёртую. А мы сейчас живём в пятой.
– И эта пятая оглохла?
– Анализом таким должны заниматься не мы с вами, а литературоведы и театроведы. «Круглый стол» организовать. Дискуссию. Теперь спросите: «Почему её нет?» Отвечу: «Это не ко мне, это к организаторам подобных действ». Дальше спросите: «Смотрите ли вы подобные дискуссии?» Отвечаю: «Нет! Не смотрю».
– «Почему?» - спрошу я. Ведь в споре же рождается истина.
- Меня, студента физтеха по специальности «инженер-физик», научили, как в течение 10 секунд понять, с кем ты имеешь дело. Это система координат и ценностей, в которой ты живёшь, или это разговоры совсем с другой планеты? Так вот, у меня нет точек соприкосновения с теми людьми, что ведут сегодня дискуссии по телевизору. Это же намного легче - вот так расплеваться лёгкими броскими словами, за которыми ничего не стоит. Они мне неинтересны. Мне интересны «Крохотки». Или Горький.
– 60-е годы дали мощнейший выброс искусства в абсолютно несвободной стране...
– Про это пишут тома, дорогая! Тома! Про траву, асфальт, который ей нужно было пробивать, и т. д.
– И где всё это сегодня, в эпоху свободы?
– На Болотной!
– Не уверена! Что-то всплеска гениальных произведений после Болотной не случилось.
– Процесс идёт! Но мне гораздо интереснее и важнее спектакли готовить. Так повернуть, чтоб зрители будто в первый раз слышат - и Гоголя, и Гамлета с его «Быть или не быть?.. Достойно ли смиряться под ударами судьбы, иль надо оказать сопротивленье». Вот они это всё и слушают, зрители. И думают, надеюсь. Из текста иногда такой глубиной дохнёт - как из шахты. «На дне» Горького. Я читаю сейчас три монолога Сатина - собрал их вместе. «Уважать надо человека. Не обижать его жалостью... Уважать надо. Особливо же деток надо уважать... ребятишек! Деткам-то жить не мешайте... Деток уважьте!» Вот Александр Исаевич Солженицын уважал Человека. Поэтому я и буду читать его гениальные тексты в Большом зале Консерватории.
