Крестили его 13 марта, но просвещённые родители имя младенцу выбирали не по святцам. Иначе знаменитого русского композитора звали бы Иван, Эразм, Василий или Нестор. Но уж ни в коем случае не Модест, что означает «скромный», «тихий».
Имени своему он, уже повзрослев, соответствовал лишь наполовину. Его современники, товарищи по композиторскому объединению «Могучая кучка», иной раз высмеивали Модеста за мягкость характера. Не может, видите ли, спокойно смотреть, как ловят рыбу на удочку и вообще причиняют боль любому живому существу. Но иногда и пугались: «Самолюбие его разрослось в сильной степени, появились надменность и даже какая-то жестокость», - записал как-то Римский-Корсаков.
Со свиным рылом
Хотя по степени надменности и заносчивости «кучкисты» оставляли Мусоргского далеко позади, откровенно и публично издеваясь над своим же товарищем. Балакирев: «У Мусоргского слабые мозги, он почти идиот», Стасов: «Всё у него вяло и бесцветно. Мне кажется, он совершенный идиот. У него нет ничего внутри», Кюи: «В его работу я, конечно, не верю».
Конечно, он был для них, интеллектуалов и эстетов, явный чужак. Прежде всего, по понятиям интеллигенции того времени, - тупой солдафон, окончивший Школу гвардейских подпрапорщиков и два года прослуживший в элитных частях. Но дело, наверное, не только в этом. Главное, что он, не получивший систематического музыкального образования, будучи, по сути, дилетантом, осмелился замахиваться не только на песенки и романсы, но и на музыкальную вершину - оперу.
Иными словами, налицо элементарная зависть крепких середнячков-профессионалов к действительно блестящему таланту-самородку. Но, если этот самый талант настолько явно опережает своё время, он становится не просто предметом для зависти, но своей непонятностью способен всерьёз напугать.
А Модест оказался способен. Его товарищи представляли собой, по сути, не более чем периферию европейского романтизма. То есть преобладали утончённость, высокие идеалы, «неотмирность» и прочие «каменные гости». Единственным, кто почуял, что романтического героя в чёрном плаще скоро потеснит герой из народа, был Римский-Корсаков. Но он со своей «Снегурочкой» так и остался на стыке времён. А времена как раз показывали, что скоро на смену идиллии сельской общины с непорочными прыжками через костёр придёт дикий драйв бунта городской черни.
Мусоргский рванул именно в этом направлении. Его «Хованщина» в плане изображения народной жизни так же отличается от «Снегурочки», как лощёный диснеевский Микки-Маус от реальной городской крысы. Но если бы дело ограничилось только этим! Он осмелился в оперном искусстве вообще всё перевернуть с ног на голову. Пока его современники тасовали мелодии и контрапункты, Мусоргский постановил, что музыка для русского человека - прежде всего хорошо распетое слово. А чтобы проследить за гармонией этих самых слов, собственноручно написал либретто к «Хованщине». Результат оказался отличным. Во всяком случае, поток ругани от коллег усилился. «Его «Хованщина» - какофония, безграмотность и грязь», - неоднократно заявлял Римский-Корсаков.
Музыка до самой смерти
Тогда заступников у Мусоргского не нашлось. Зато нашлись жалельщики, с которыми Модест Петрович начал по русскому обычаю заливать своё горе чайными стаканами. Предпочитал, кстати, коньячок, за которым просиживал до утра в трактире сомнительной репутации «Малый Ярославец». Но не брезговал и «портвейным вином». Как ни удивительно, но на его таланте это не отразилось.
Возражения из серии: «Но он так и не закончил ни «Хованщину», ни «Сорочинскую ярмарку» - в расчёт брать не стоит. Он, скорее всего, закончил не только их, но и кое-что ещё. Однако, по меткому наблюдению Шостаковича, стал жертвой «околорояльного сочинительства»: «Бренчал, бренчал - и сколько музыки гениальной осталось незаписанной. Из множества, о чём остались только рассказы, особенно мучает упоминание об опере «Бирон». И ведь показывал друзьям куски. Те уговаривали записать, а он упорно им в ответ: «И так твёрдо держу в голове». Что держишь в голове - переноси на бумагу. Голова - сосуд хрупкий».
Голова у Мусоргского была вовсе не хрупкая, но вот здоровье непрерывным запойным пьянством он себе подорвал. В середине февраля 1881 г. слёг с белой горячкой. Попал в дешёвенькую больничку. Сторожам крепко-накрепко было приказано этому пациенту вина не носить. Тем не менее он умудрился подкупить какого-то жадного до денег больничного служителя, тот пронёс ему бутылку дрянного вина. Утром 16 (28) марта самый недооценённый современниками композитор скончался. Умер он как солдат - с оружием в руках: при нём нашли трактат Берлиоза «Об инструментовке».
