– Я только по крови грузин. А вырос я на русских и украинских традициях, потому что мама у меня русская, а няня, которая меня, по сути, воспитывала, была украинка. Мама очень много работала, я видел ее только по выходным. Она была физиком, 35 лет проработала преподавателем в школе. Отчим был тоже педагогом. (С папой мы никогда не жили.) В общем, обыкновенная, далекая от искусства семья. Меня водили в театр и консерваторию только потому, что кругозор у ребенка обязан быть широким. Но театр увлекал меня всегда. Я просил маму отдать меня в балет, но она была категорически против. Ее мнение изменило одно – балет мог открыть для меня мир, который для нее был закрыт.
– Как это?
– Задолго до моего рождения мама работала на Обнинской АЭС. В начале 60-х там произошел взрыв, как в Чернобыле. Там погибло очень много народа, в том числе мамин муж. И тех людей, которые имели хоть какое-то отношение к погибшим там, ликвидировали, депортировали или запретили выезд за границу. К последним относилась и моя мама. Она очень тосковала, потому что обожала путешествовать. Ей очень хотелось, чтобы я мог выезжать за границу, чтобы моя жизнь была интересной.
– Вы хорошо учились в школе?
– У меня сразу стали проявляться лидерские качества. Помню, я не мог пережить, что меня посадили на третью парту. Потом я всю жизнь сидел на первой. И я для себя сразу решил, что должен быть круглым отличником, и окончил школу с золотой медалью. – А девочкам нравились?
– Никогда. Я был самым страшным в классе. По поводу внешности у меня до сих пор комплексы. Но балет изменил мое отношение к внешности. Я быстро понял, что на сцене я царь и Бог, и мне достаточно просто пошевелить рукой или ногой, чтобы отвести взгляд людей от любого красавца.
– Я слышала, вы попали в Большой театр каким-то невероятным образом.
– Невероятным я считаю то, что тогда было безумно много блатных, впрочем, как и сейчас. И заявка на меня, самого лучшего выпускника в потоке, из Большого театра не пришла. Но потом был госэкзамен, председателем которого был Григорович. И когда стали ставить оценки, он произнес только одну фразу: «Грузину – «пять», и взять в театр». Ему стали говорить, что мест нет. Он попросил список принятых в Большой, спросил, как моя фамилия. Ему ответили: «Цискаридзе». Там был список, напечатанный по алфавиту, и он вписал меня под номером один. И этот день решил всю мою дальнейшую жизнь.
– Вы нажили в связи с этим врагов?
– Не просто нажил! Меня взяли, а многих детей артистов Большого не взяли. И когда я пришел в труппу, то столкнулся с родителями тех ребят. Они делали мне гадости все то время, пока работали в Большом. Один, например, стал администратором, и, когда бы я ни выступал, он делал так, что какого-то реквизита не хватало. – Говорят, что в балете делают и серьезные гадости...
– Таких случаев у нас много. Мне рассказывали, что кто-то вбил гвоздь острием вверх в стул балерины, а она на сцене с разбега должна была садиться на этот стул... У меня тоже был случай: прихожу со спектакля, а моя куртка облита машинным маслом. Зима, холодно. Я тогда был человек небогатый, и мне негде было взять вторую куртку. Такое есть везде: и в театре, и на заводе. Просто в балете век очень короткий, и надо успеть сделать карьеру до 23 лет. Если ты до этого времени не выстрелил, то можешь уже и не целиться.
– А вы можете ударить обидчика?
– Было такое. Хотя в детстве никогда не дрался. Драться я начал уже в театре. Тут, наверное, виноват мой острый язык. Я человек вспыльчивый, могу сказать все, что думаю. Не всем это нравится. Так что приходилось иногда после этого дать в морду.
– Балет – травматичный вид искусства. Вас это минуло?
– Нет. У меня перетерлась крестообразная связка в коленном суставе, но я полтора года танцевал и не знал об этом.
– ???
– У меня заниженный болевой порог – никогда ничего не болит. А со связкой все выяснилось случайно. Я поскользнулся и получил травму колена. А когда сделали снимок, доктора были в ужасе: «Как вы не заметили, что у вас нет связки?» На мое счастье, травма случилась на сцене Парижской оперы, где сразу подключились все страховые компании, меня обследовали и прооперировали в Париже. Если бы меня оперировали в России, то на сцену я бы уже не вернулся.
– У нас такие плохие врачи?
– У нас очень хорошие хирурги, но нет нормальной системы восстановления. А при такой травме система восстановления является главной. Во Франции мне все сделали идеально. Но, к сожалению, год был потерян. А год – это катастрофически много для балета! После такой травмы шанс вернуться на сцену – один на миллион. У Андриса Лиепы была та же травма, и он не смог вернуться.
Беседовала Ирина Григорьян
Журнал «Всё для женщины» № 12 (в продаже с 18 марта).
Все права на этот материал принадлежат журналу «Всё для женщины». При цитировании ссылка на журнал и AIF.RU обязательна.
Николай Цискаридзе: «Нельзя быть блатным!» 
Анатолий Лобоцкий: «Любой променяет работу в театре на хорошее предложение в кино» 
Юрий Соломин: «Раньше на экране показывали душу, а сегодня - злато» 
Евгений Стеблов: «Меня спас комплекс неполноценности» 
