Дом, откуда блеснул огонь, стоял далеко в стороне от черты городских построек и был гораздо больше и наряднее теснившихся на окраине лачужек.
Вокруг дома не было никакой изгороди, и потому путник мог, подойдя вплотную к окну, не закрытому ставней, заглянуть через него внутрь дома. 
Рослый человек в новом красном шёлковом кафтане сидел у стола и ел; высокая худая девочка лет тринадцати, с тонкими и красивыми чертами печального лица, стоя, прислуживала ему. Человек этот, судя по широкой шее, массивным плечам и огромным, волосатым кистям рук, отличался страшной физической силой. Волосы на голове у него были коротко острижены, в небольшой круглой бороде серебрилась заметно проседь, а лицо его, изрытое морщинами, было так мрачно, что путник, глядя на него сквозь слюдяное окно, подумал: «Должно быть, на этом лице никогда не появлялась улыбка».
Человек в плаще постучался в дверь.
— Войдите, не заперто! — крикнул изнутри сиплый густой голос.
Путник приподнял наружный деревянный засов и очутился в большой, жарко истопленной комнате, наполненной раздражающим запахом жареной свинины.
— Как, неужели и сегодня понадобилась моя работа? — воскликнул недовольным голосом хозяин.— Если так, то скажите вашим судьям, что я ни сегодня, ни завтра не выйду из дому, хотя бы меня самого повесили за это.
Но когда незнакомец снял свою шапку, засыпанную снегом, то хозяин быстро приподнялся со стула, и лицо его выказало удивление.
— Простите, я принял вас за другого,— сказал он вежливо,— что угодно господину?
Хотя незнакомец и был одет в поношенный и дырявый плащ, но, наверное, всякий назвал бы его господином так же, как это сделал и хозяин дома. Что-то неотразимо властное, уверенное и величественное было в его стройной, высокой фигуре и в его красивом лице с длинной, выхоленной чёрной бородой.
— Прошу вас, не откажите мне в куске хлеба и в ночлеге... Хотя бы на полу! — умоляюще произнёс незнакомец.— Я обошёл весь город, и меня не впустили ни в один дом. Я заплачу золотом за всё, что вы мне дадите.
Хозяин низко наклонил голову перед своим неожиданным гостем.
— Я не возьму от вас платы,— сказал он тихо, и в голосе его послышалась горечь и грусть.— Весь мой дом к вашим услугам, но...— он на минуту замялся,— но я боюсь, что вы предпочтёте опять уйти на мороз и метель, когда узнаете, у кого вы в гостях.
— О, чёрт возьми, не всё ли равно, кто вы, когда я умираю от голода и отморозил себе ноги! — воскликнул нетерпеливо незнакомец.— Гвельф вы или Гибеллин, убийца или честный бюргер! Дайте мне кусок хлеба и не говорите ни слова о ваших занятиях.
— Пусть будет так,— сказал хозяин и опять низко склонился перед гостем.— Прошу вас, господин, садитесь за стол. Элеонора,— обратился он к дочери,— ты будешь прислуживать господину, а потом приготовишь ему постель.
Незнакомец с такой жадностью накинулся на свинину и копчёный медвежий окорок, что, по-видимому, совершенно забыл о гостеприимном хозяине, и только утолив первый голод, он заметил, что тот стоит в глубине комнаты.
— Отчего вы не садитесь со мною за стол? — спросил гость.— Я прервал ваш ужин, и, право, это ставит меня в очень неловкое положение. Садитесь же, прошу вас!
— Нет, господин, я не смею сесть с вами рядом...— возразил твёрдо хозяин.— Элеонора, налей господину вина.
Тон его отказа был так решителен, что незнакомец не настаивал больше. Он ничего не ел в продолжение двух суток, и теперь у него не хватало терпения расспрашивать. Но когда он насытился и выпил несколько стаканов золотого душистого рейнского вина, которое ему наливала своими тонкими смуглыми детскими ручками Элеонора, когда чувство блаженного довольства и покоя впервые после многих дней нужды, опасностей и голода разлилось по всему его телу, его сердце переполнилось глубокой благодарностью и какой-то странной жалостью к этому загадочному человеку, стоящему сзади него в покорной и печальной позе. Незнакомец выпрямился во весь свой высокий рост и сказал повелительно:
— Я, Генрих Второй, Лев-Анна, герцог Швабский, электор Саксонский, приказываю тебе назвать своё имя и звание!..
Хозяин дома вздрогнул от неожиданности и упал ниц, касаясь головой пола.
— Ваша светлость! Ваша светлость! — воскликнул он растерянно.— Я — Эйзенман, я — Карл Эйзенман... Простите меня за то, что я сразу не назвал вам своего имени... Я — Карл Эйзенман, ингольштадтский палач...
Брови Генриха-Льва нахмурились на мгновенье, но только на одно мгновенье. Быстрым движением он вытащил из ножен свою широкую, длинную шпагу и, ударив ею плашмя по плечу Эйзенмана, произнёс:
— Я, Генрих-Лев, герцог Швабский, электор Саксонский, посвящаю тебя в рыцари Швабской короны. Встаньте, Карл фон Эйзенман,— добавил он приветливо.
Таким образом, по рассказу летописца, в ночь на Рождество Христово, на пороге XIII столетия, был возведён в рыцарское достоинство ингольштадтский палач. Но так как у него не было мужского потомства, то и род его прекратился вместе с ним, когда он погиб геройской смертью, сражаясь на стенах Везенберга за своего герцога.
Владимир Бенедиктов: Привет старому 1858-му году 
Лев Толстой. Веселие пити 
Антон Чехов: Елка 
Николай Носов: Бенгальские огни 
Что празднуют с 28 декабря по 11 января, кроме Нового года и Рождества? 
